Для рассказчика Ньюфаундленд — земля, которая так же неотделима от своих историй, песен и стихов, как остров от моря. Ньюфаундленд — это культура, которая существует в основном в языке народа («а мне бы пива освежиться, рыбьих голов, вареной рыбы») и которую можно познать через устное исполнение. Идея, лежащая в основе роли рассказчика Юджина Янга, заключается в том, что смысл создается в общности, а не путем конструирования (или дисциплины). Он существует в семейных преданиях народа. В этом свете неудивительно, что Янг бросает вызов теме передачи — изоляции. Как он говорит: «Мы, жители острова Ньюфаундленда, ни на миг не считаем себя изолированными».

В первой и второй сценах Гульд размещает этих двух персонажей бок о бок: стилизованные речевые обороты Янга служат контрапунктом к интроспективным, гипотактическим и линейным высказываниям Харриса. Бардовская роль Янга в программе отражает усилия Гульда, направленные на то, чтобы выстроить свою программу вокруг теоретизированного и (в конце 1960-х) популяризированного напряжения между устными и письменными культурами. Голос Юджина Янга музыкален и спонтанен. Как местный бард, он импровизирует, наполняя речь ритмическими и аллитерационными оборотами, что вызывает ощущение перформативного мастерства:

Я много где побывал. Но видов и звуков Ньюфаундленда в этих местах нет. Там чувствуешь себя чужим. Потому что дышишь другим воздухом. Нет той атмосферы. И когда я говорю «атмосфера», я не имею в виду здания и прочие прекрасные вещи. Я говорю просто о воздухе, аромате, запахе Ньюфаундленда. Я бывал далеко на западе, в Калифорнии. О, эта прекрасная погода. Солнце встает каждое утро. Каждый вечер оно садится и восходит в том же ореоле славы. И пробыв там неделю, я с нетерпением жду туманного дня, дождливого дня, немного юго-западного ветра и немного северо-восточного. О, это Ньюфаундленд.

Словоохотливый Янг — персонаж, который мог бы лучше смотреться в Ларегибе Дилана Томаса, чем в исследовании культурных перемен в отдаленном уголке Канады, и в этом нет ничего удивительного, ведь у передачи Гульда куда больше общего с «Под сенью Молочного леса», чем кажется на первый взгляд. Это особенно заметно в анекдоте о сильном чувстве места, вызываемом Ньюфаундлендом. Как объясняет Янг:

Помню, как-то раз я плыл на корабле под названием «Старая Сагонна». На север из Корнер-Брука. Тем судном командовал капитан Гуллидж. Туман был такой густой, что вы себе и представить не можете. На самом деле я думаю, что его можно было нарезать блоками и выбрасывать за корму, чтобы пробраться вперед. В тот день я был на мостике с капитаном Гуллиджем, и, ей-богу, какой же густой [туман]! Гуллидж задрал нос кверху и принюхивался. А я ему и говорю: «Капитан Гуллидж, — говорю, — бога ради, — говорю, — что вы нюхаете?» Он отвечает: «Я пытаюсь унюхать землю»… А я ему: «Капитан Гуллидж, — говорю, — и как успехи?» — «Ну, — говорит, — между Траут-Ривер и, — говорит, — Бон-Бей есть участок вереска, и ветер здесь, — говорит, — с юго-запада. — И добавляет: — В это время года чуешь его запах, и когда я чую запах этого шотландского вереска, — говорит, — я знаю, где нахожусь». Вот о чем я говорю: об атмосфере. Об особом воздухе. Чистом воздухе. Уверен, в Торонто вы такого не найдете.

Лиризм Янга искрится на протяжении всей передачи, и хотя ему не удается затмить всех остальных, Гульд неоднократно обращает внимание на эксцентричность и самобытность его речи. Как пишет Гульд в своих примечаниях к передаче:

Житель Ньюфаундленда — прежде всего поэт. Духи кельтских бардов всё еще витают среди этих людей. Чувство времени, ритмическая уравновешенность придают их речи особую привлекательность в глазах редактора звукозаписи. Даже когда они мало что могут сказать — а такое случается редко, — они произносят это ритмически. Но прямолинейное, как в саге, изложение деталей, сочетаясь со стремлением опоэтизировать все наблюдения, придает их рассказу убедительность. Возможно, сам факт жизни, противостоящей стихиям, как у жителей Исландии и Гренландии, дисциплинирует их строфы, создает реальную основу для их постоянно активной фантазии.

В каком-то смысле сам Ньюфаундленд — это фантазия, остров в мире, лишенный особых удобств; дрейфуя между двумя культурами, он не может забыть о духовных связях с одной и не может окончательно принять свою экономическую зависимость от другой[504].

В «фантазии» Гульда о Ньюфаундленде кельтский бард — это звуковой волшебник, лирик, для которого музыка и нарратив неразрывно связаны и передаются через выразительный стих. Но для того чтобы Юджин Янг утвердился в этой роли, потребовалось необычайно много редакторской работы над записями его речи.

Во время дискуссии с пианистом Артуром Рубинштейном о достоинствах отредактированных выступлений Гульд рассказал, что они с Лорном Талком потратили около 400 часов на редактирование «Опоздавших», добавив, что речь одного ньюфаундлендского мужчины (возможно, Янга или Харриса) потребовала огромного количества редакторской работы; это был словоохотливый собеседник, речь которого изобиловала «хм…» и «э…» — так называемыми словами-паразитами. Как объяснил Гульд, говорящий был очаровательным человеком, умным и вдумчивым; он играл важную роль в структуре радиопостановки:

Это был весьма симпатичный мужчина, умевший хорошо выражать свои мысли и очень восприимчивый, но у него была постоянная привычка произносить, например: «хм…», или «э… э…», или «вроде…», или «типа того…» — настолько постоянная, что вас уже просто тошнило от этого. Я думаю, каждое третье слово сопровождалось либо «хм…», либо «э…» […] …мы потратили — и это без всякого преувеличения — целых три дня: субботу, воскресенье и понедельник, причем каждый день по восемь часов, только на то, чтобы удалить все эти междометия и исправить все случайные оговорки в его речи. […] …по самому скромному подсчету, в речи этого господина пришлось сделать не менее тысячи шестисот склеек, ради того, чтобы сделать его речь гладкой и ясной, каковой она в результате и стала. Фактически мы произвели на свет совершенно нового персонажа. И знаете ли, в конце концов, это абсолютно не важно — знать, как мы этого добились. […] Ну, понадобилось сделать тысячу шестьсот склеек, и прекрасно[505].

Персонажи Гульда реальны, как и их проблемы, но их сочетания и расстановки в каждой сцене явно изобретены: «Фактически мы произвели на свет совершенно нового персонажа». Особенно интересным примером является очищение речи документального персонажа от слов-паразитов, от маркеров его дискурса. Как и Хомский, Гульд слышал во фрагментах речи своего персонажа, отделяемых друг от друга «хм…» и «э…» (тем, что лингвисты называют нейтральными гласными звуками), ошибки исполнения, как будто его ньюфаундлендец нажал не ту ноту на синтезаторе. Бесчисленное количество раз удаляя собственные огрехи в записях Баха, Гульд с такой же щепетильностью относился к записанным словам Янга (или Харриса). Как писал Гульд, «подходя к этому вопросу поверхностно, можно сказать: цель монтажа состоит в том, чтобы исправить случайности, которые могут возникнуть при записи»[506]. Если персонаж Гульда должен стать «кельтским бардом» или «типографским человеком», то его нужно исправить, в духе «двухдублевости» (take-twoness)[507].

Структура «Опоздавших» требует убедительного голоса, интересного прежде всего в аудиальном отношении. Отведя Янгу столь важную роль, Гульд уделяет материальности голоса больше внимания, чем в «Идее Севера», где все пять говорящих звучат более или менее одинаково: как связанные с письменной речью (например, доктор Лесли Харрис) представители интеллектуального класса. Юджин Янг — первый «дикарь» Гульда, кивок в адрес «слухового человека» Маклюэна. Его зычный голос с сильным акцентом, округлыми гласными и полнозвучным тембром выделяется на фоне остальных. Контрапунктический подход Гульда к «Опоздавшим» требовал достаточно яркого героя, чтобы компенсировать чрезмерную текстуальность повествования Лесли Харриса, голоса, который слушался бы не как речь, а как музыка. Как отмечает Фрэнсис Дайсон, всякий раз, когда на первый план выходит материальность звука, смысл начинает распадаться[508]. Таков был урок «Под сенью Молочного леса», усвоенный Гульдом.