Короткая радиокарьера Бетти Уэйсон, иностранного корреспондента Си-би-эс, — яркий тому пример. Хотя Уэйсон и не входила в ближайшее окружение Марроу, она работала на него в годы войны в Европе, и многие считали ее хорошим автором и способным репортером. Она умела своевременно сообщать о событиях и узнавать, где они происходят. В одном из своих первых репортажей из Стокгольма в апреле 1940 года Уэйсон выступила с сообщением о женщинах-шпионах в Норвегии. Ее репортаж сразу вызвал нарекания у Си-би-эс в Нью-Йорке, но не из-за его содержания, а из-за того, что Си-би-эс была недовольна звучанием голоса Уэйсон. Он был недостаточно решительным. Уэйсон объясняла: «Мне позвонили и сказали, что мой голос не подходит, что он слишком молод и женственен для военных новостей и что публика против него возражает»[331]. Уэйсон не была ребенком. В свои двадцать восемь она была, безусловно, старше двадцатиоднолетнего Рассела Хилла, чьи передачи в Берлине не вызывали никаких возражений.

Вещательная компания велела Уэйсон найти себе на замену мужчину, запретив ей выступать самостоятельно. Прибыв в Афины как раз во время итальянского вторжения в Грецию, Уэйсон проигнорировала запрет на свой голос и вышла в эфир с экстренными новостями, но ее снова отчитали представители Си-би-эс в Нью-Йорке, предложив найти мужчину, который бы говорил за нее. Ей нужна была кукла чревовещателя[332]. Бетти Уэйсон побывала на передовой и даже выжила, чтобы рассказать об этом. Она спасалась от пограничников, переправлялась на попутках через горные перевалы, пряталась в лесах и пережила воздушные налеты. Но, к страху Бетти, аудитория на родине слышала лишь ее «хрупкий и женственный» голос. Бетти говорила: «Это было обидно, потому что другие люди цитировали меня». Женскому голосу не место на радио[333]. В каком-то смысле потеря Уэйсон голоса мало чем отличалась от проклятия Эхо. Уэйсон тоже была своего рода болтушкой. Она отказывалась молчать и жаждала последнего слова — по крайней мере дважды высказывалась без разрешения, — пока боссы радиокомпании не запретили ей говорить[334].

Если радио в прайм-тайм было негостеприимно к женскому голосу в неисполнительских ролях, то это предубеждение не ограничивалось политикой радиокомпаний. Аналогичный характер стирания голоса нашел свое отражение в радиосюжетах и, по сути, был тематизирован в фантазиях о похищении и удушении в 1940-х годах. Многолетняя «престижная» антология «Саспенс» на Си-би-эс; — один из самых изысканных хоррор-сериалов — неоднократно использовала темы радионуара, специализируясь на отчаявшихся и истеричных женщинах, чьи травмированные голоса отражали глубокую дискурсивную импотенцию, навязанную сетями[335]. Многие сюжеты «Саспенса» повествуют о страдающих женщинах, которых преследуют (или заманивают в ловушку) мужчины-убийцы, включая их супругов или психопатов. В передаче «Весь город спит» бесстрашная Лавиния Неббс (ее играет Агнес Мурхед) возвращается домой одна из кино, несмотря на недавние тревожные события, в ходе которых жертвой серийного убийцы, известного как Шатун, стали несколько беззащитных женщин, включая подругу Лавинии Элизу[336]. Вопреки увещеваниям знакомых и рекомендациям властей Лавиния отбрасывает всякое беспокойство и решает идти домой одна через темный и жуткий овраг, как раз когда городской колокол отбивает полночь. Детектив предлагает защиту — «Я попрошу одного из своих людей проводить вас через овраг», — но Лавиния отмахивается: «Не стоит, спасибо». Волевая женщина, гордящаяся своей невосприимчивостью к царящим в обществе тревогам, Лавиния не прислушивается к чужим предостережениям. «Я просто не боюсь, вот и все, — говорит она подруге, которая сама весьма встревожена. — И я, пожалуй, любопытна. Конечно, я пользуюсь своей головой. Я имею в виду, что по логике вещей Шатун не может быть рядом. Не сейчас, когда полиция обнаружила тело Элизы, и все такое». Лавиния отказывается видеть себя в роли несчастной девушки и не отказывается высказывать свое мнение. «Я не боюсь темноты», — говорит она полицейскому. Она не хочет, чтобы ее кто-то спасал, поскольку в этом нет необходимости.

Слушатель, конечно, знает, что Лавиния пострадает за свою пренебрежительность. Она выживает в страшной прогулке домой в одиночестве, хотя и не без явных потрясений. Услышав шаги, она испускает тоненький крик, охваченная параноидальными фантазиями. Самодостаточная Лавиния уже не так уверена в себе. «Позвать мистера Кеннеди? Слышал ли он мой крик? Или же на самом деле я не кричала в голос? Может, мне только показалось. Тогда он вообще меня не слышал. Я сейчас вернусь к Элен и переночую у нее. Нет! К своему дому я теперь ближе. Дуреха. Подожди». Лавиния в бешеном темпе мчится к дому — «Еще немножко! Через мост! Беги! Беги! Не сворачивай!», — обещая своим оскорбленным богам, что «никогда больше не выйдет на улицу одна», но обнаруживает, что серийный убийца поджидает ее в ее собственном доме. Оказавшись в ловушке убийцы, Лавиния приходит в ужас, теряя голос:

Лавиния (в ужасе): Что?.. (с трудом сглатывает) Что?.. (с большим усилием) Кто… кто это?

Звук: Шаги мужчины медленно приближаются.

Лавиния (дрожит от страха, хнычет).

Звук: Шаги мужчины.

Мужчина: (низко, с любовью) Красивая. Такая красивая.

Лавиния: (бьется, вздрагивает, кричит).

Лавиния, пересекающая овраг, свободно переступающая границы, наказана за своеволие. Даже ее друзья недоумевают по поводу ее смелости. «Ты так странно вела себя сегодня вечером», — говорит Элен, которая последней видит ее живой. За то, что она бросила вызов мужскому авторитету, за то, что она не такая, как все, Лавиния лишается дара речи, и ее душит серийный убийца. В свой последний момент она двух слов связать не может («Что?..») — женщина, сказавшая «нет» авторитету («Не стоит»). Волевой голос Лавинии в конце концов сводится к тому, что Сильверман называет самым образцовым женским звуком: к крику[337].

Крик Лавинии свидетельствует об утрате ею выразительной силы в порядке дискурса. Вне этого порядка женский голос приговорен к чистилищу, где ему позволено только дрожать, хныкать, кричать и плакать. Как и в случае Эхо, проступок Лавинии — побочный эффект ее дискурсивной компетентности. Она тоже слишком много говорит.

Не менее ужасна судьба миссис Несбитт в рассказе Рэя Брэдбери «Кричащая женщина», адаптированном для «Саспенса» в 1948 году[338]. История рассказывается от имени Маргарет, девушки с богатым воображением, которая, возвращаясь домой, однажды сворачивает с дороги через большой пустырь мистера Келли, где слышит таинственный голос. Участок мистера Келли — своего рода лиминальное пространство, игровая зона, полная возможностей, но в то же время и свалка, усеянная мусором и отходами. Маргарет слышит крик женщины, попавшей в беду. Ошеломленная, она останавливается, чтобы прислушаться. Голос, кажется, доносится из-под земли. «Помогите мне, помогите мне!» — кричит женщина задыхающимся голосом.

Став свидетельницей первобытного женского крика, Маргарет бежит домой, чтобы об этом сообщить, но ее не воспринимают всерьез. «Послушай, ма, там кричит какая-то женщина… — говорит Маргарет (ее играет Маргарет О’Брайен). — Она кричит и кричит. Послушай меня! Мы должны ее выкопать. Она похоронена под тоннами земли». В этом радиотриллере конца 1940-х заглушение женского голоса — не фигуральный оборот, а буквальный факт, определяющий ужас истории. Это также голос, который не исчезнет: хоть и приглушенный, этот голос не останется неуслышанным. Маргарет прислушивается к приглушенным звукам миссис Несбитт, которые завораживают ее, словно этот странный голос взывает к ней одной. Поскольку Маргарет не может обнаружить его источник — погребенное тело, — голос кричащей женщины становится для нее акустическим чудом, неожиданно чарующим, передающим через дерево и грязь свое послание из абсолютного отчаяния — послание, несущее на себе следы собственной цензурированности[339].