— Давай рискнем.

— Я подумаю, — целую его в нос и выходу из комнаты, достаю из сумочки мобильный и откобчаю будильник.

— Мил, — Матвей выходит из спальни в одних трусах. — Подожди пять минут, я в душ. Потом поедем, ладно?

— Хорошо, — вздыхаю.

— Мы успеем за Лесей, — целует меня в губы и удаляется.

Я решаю пока он моется осмотреться. Раньше я не обращала внимание на обстановку. Слишком была охвачена ним, нашей страстью.

Ничем не примечательный коридор в сером цвете. На кухне веселого цвета желтые стены. А вот ещё одна комната. Не заперта, да и от кого Матвею закрываться, если он живёт один.

В комнате обнаруживаю книжные полки с цветными папками, большой письменный стол, на котором стоит открытый запароленый ноутбук, удобное кожаное кресло.

Внимание привлекают разбросанные по столу документы. Я их не трогаю, может там что-то важное, но краем глаза цепляю знакомое название и холод пробегает по позвоночнику. Беру документы в руки и скольжу взглядом по буквам…

Читаю документ и буквы разбегаются у меня перед глазами.

Рецепторы носа улавливают терпкий мускусный запах. Я узнаю этот запах из тысячи. Перевожу взгляд на дверь и перед моими глазами предстает растерянный Матвей. Все в той же черной футболке и тёмно-синих джинсах, которые обтягивают его крепкое мощное сильное тело. Как в день нашего знакомства. Только сейчас его сексуальный вид не вызывает во мне желание и томление, как это было раньше.

Сейчас я вижу лживого человека, который обманул меня, воспользовался моей доверчивостью. Пробирался в мое сердце долго, настойчиво, вешая лапшу на уши рассказами о счастливом будущем вместе.

Как я могла быть такой дурой?

Прошла уже через этот этап слепого доверия. Хлебнула дерьма, еле выбралась.

И он знал!

Он знал через что я прошла, от чего отказалась, зареклась больше никогда не любить.

Он рушил мои бастионы, по кирпичику разбирал стену, которой я отгородила свое сердце.

Пробрался, чтобы ударить в самое больное место.

И ради чего?

Ради денег.

— Сволочь! — кидаю в Матвея ворох бумаг, которые секунду назад держала в руках.

— Мил, я все объясню — Матвей выставляет вперёд руки, медленно надвигаясь на меня.

На его лице написаны неподдельные искренность и сожаление.

Только этой маской меня не проймёшь. Я уже увидела его истинное лицо.

— Скотина! Урод! — бросаюсь к нему, чтобы дать пощечину.

Ладонь обжигает жгучей болью, когда я достигаю своей цели.

Слезы застилают глаза, мешая обзору, но мне все равно.

Наощупь луплю по его лицу, по плечам, кулаком в мощную грудную клетку.

Матвей даже не пошатывается. Стоит истуканом с виноватым выражением лица и молча сносит удары.

Эта его покорность выключает во мне всю ярость и отчаяние, заполонившие меня. Из лёгких будто выкачали весь воздух. В висках взрывается острая боль, вызывая черные мушки перед глазами.

— Мил, пожалуйста, успокойся. Тебе нельзя волноваться, — шепчет Матвей.

— Ты и об этом знаешь? — удивлённо хмыкаю. — Конечно знаешь. Ты все обо мне знаешь! — продолжаю лупить его по плечам, не обращая внимание на боль в ладонях и голове. — Что я ем на завтрак, как плачу́ коммуналку, как угрожать мне, используя мою дочь! Ты все обо мне знаешь!

Захлебываюсь истерикой, понимая, что у меня осталось несколько минут сознания. Что будет дальше я не знаю. Мне осталось жить несколько минут.

— Мил, я никогда не угрожал ни тебе, ни Леське. Я люблю тебя.

Его тихий хриплый голос с трудом слышится сквозь гул в ушах.

— Любовь? — истерично смеюсь. — Ты все оправдываешь любовью! Только любовь — это ложь!

— Это не так Мила, — Матвей обхватывает меня руками и прижимает к себе. Делаю последний вдох, запоминаю терпкий аромат его одеколона, смешанный с его мужским мускусным запахом.

— Если обидишь Леську, я тебя с того света достану, — шепчу устало, прежде чем свет в глазах меркнет. Кожей ощущаю крепкие объятия Матвея, когда я начинаю медленно оседать на пол.

— Мил, нет! Очнись! Открой глаза! Боже, пожалуйста, только не сейчас! — звенят в ушах крики Матвея. Ощущаю, как он несильно хлопает ладонью мне по щекам в попытке привести меня в чувство. Только знаю, что это бесполезно.

Я умираю.

В себя прихожу в палате какой-то больницы. Из руки торчит иголка, откуда тонкая трубочка ведёт к капельнице. Больно. Дышать трудно, потому что в носу тоже такая же трубка, видимо, чтобы облегчить доступ кислорода в лёгкие. Но сейчас мне это без надобности. Выдергиваю трубочку из носа и тут же один из приборов, стоящий справа начинает пищать. Болезненно морщусь от вспышки тупой боли в голове. Со стоном откидываюсь на подушку. В палату заходит встревоженная медсестра и быстрым взглядом оценивает мое состояние и показатели на приборах.

— Я позову врача, — тоненьким голосом бросает она и удалется.

Дверь не успевает захлопнуться, как в палату влетает встревоженный Матвей.

— Сюда нельзя! — громко протестует медсестра, вбегая за ним.

— Я ее муж, — отсекает Матвей, не глядя на медсестру. — Позовите Лёшу.

Медсестра тут же торопливо выходит из палаты, оставляя нас с Матвеем наедине.

"Какого Лёшу?" — тут же хочется спросить мне, но сил нет. В горле пересохло, голова раскалывается от боли, конечности больше не слушаются. Тихо скулю от ужаса. Неужели это все? Допрыгалась. Нужно было соглашаться на операцию раньше, но я хотела ещё немного насладиться жизнью. Хотела…

А теперь лежу как овощ. Безвольная, беззащитная. Противна сама себе.

Матвей наливает из графина в стакан немного воды и подносит к моим губам. Осторожно помогает мне приподнять голову. Прохладная вода немного успокаивает голосовые связки и можно что-то сказать, но я не знаю с чего начать. Я растеряна и напугана. Весь мой план по реабилитации Леси после моей смерти летит к черту. Матвей все переиграл. Сделал по-своему.

— Можно тебя поздравить? — наконец начинаю разговор.

— С чем?

Взгляд потухший, бесцветный. Одна тревога затаилась в их цвета морского шторма глубине.

— Ты теперь совладелец "Олимпа", — хмыкаю я. В груди все болит. От этого разговора зависит судьба не только Леси, но и сотрудников спорт-центра.

— Не ерничай. Я хотел тебе сказать, но ты была слишком занята прятками от меня.

— Я не могла тебе сказать.

— Что ты можешь умереть? — наконец взрывается Матвей, вскидываясь в кресле. — Ты хоть понимаешь, что я чувствую сейчас?

— Что же? — внутренне собираюсь. Ни к чему сейчас выяснять отношения.

— Что я не важен для тебя. Не имеет никакого значения мое присутствие в твоей жизни! Все заколочено! Я как только не прорывался в эту дверь, как только не доказывал, что я не такой мудак как твой бывший муж! А ты все решила сама.

Отчаяние Матвея передается мне. Я чувствую его кончиками пальцев, дрожью в руках.

Мне невыносимо видеть страдание в его глазах, слышать отчаяние в его голосе.

— Я тебе сказал, что сделаю так, что "Олимп" будет в безопасности от Шахова, я это сделал.

— Я не давала свое согласие на сделку, — тихо протестую я, пытаясь пошевелить конечностями и мне это удается. От радости хочется ликовать, но не могу допустить, чтобы Матвей подумал, что я насмехаюсь над ним.

— Оно и не требуется. Игорь продал мне свою долю.

— Он не мог! — ахаю я.

Матвей осекается, когда в палату торопливо входит врач. Такой же высокий и крепкого телосложения как Матвей. Что-то схожее в них есть, и когда они стоят вот так рядом, я могу с пятидесяти процентной вероятностью утверждать, что они браться.

Боже, о чем я думаю?

— Леш, что происходит? — обращается к врачу Матвей.

— Пациентка пришла в себя, — улыбается такой же сногсшибательной как у Матвея улыбкой. Мое сердце замирает от волнения и ощущения дежавю.