— Почему? Не можешь говорить?

Работа Мишиных кулаков очевидна. Лицо Федора — сплошное месиво. Правый глаз, распухший и закрытый, выглядит так, будто по нему прошлись молотком. Окровавленный пол говорит о том, что зубы выдергивали один за другим.

Все пальцы сломаны, вывернуты под неестественным углом. Классический Миша — не сдерживается, особенно с предателями.

Мы не даем жить таким, как Федор.

Это признак слабости, а слабость — это то, чего Братва не может себе позволить.

— Сукин сын, Федор. Пятнадцать миллионов за товар. Наркотики, наличные и гребаная преданность, — выплевываю в его сторону.

Слезы текут ручьем, смешиваясь с кровью и грязью на его лице.

— Ты позволил Ивану и его головорезам отнять у нас кусок. Мы так не играем.

Во мне закипает ярость при мысли о Лауре, о том, как я отрываюсь от ее тела из-за этого беспорядка.

Он хнычет, умоляет.

Я поворачиваюсь к столу, разглядывая ножи. Здесь есть разные — от тонкого стилета, идеального для точных разрезов, до тяжелого тесака, используемого для более грязной работы. Каждый из них рассказывает историю о темных делах Братвы.

— Может, мне разрезать тебя на куски, скормить собакам или медленно снять с тебя кожу? — Мои пальцы проводят по холодной стали каждого ножа.

Мольба Федора звучит неразборчиво: — Пожалуйста…

Он умоляет, но пощады ждать уже поздно.

Я поднимаю короткий нож, ощущая знакомый вес.

— А что ты думал, Федор? Предательство — это смертный приговор, — прижимаю лезвие к его уху и быстрым движением отрезаю его.

Крик пронзает промозглый воздух подземелья.

В Братве за предательство платят кровью и болью. Милосердие — слабость, а верность — единственная валюта.

Но все же есть такие болваны, как Федор, которые думают, что могут облапошить Братву и не погибнуть.

Чертовы идиоты.

И тут врывается Миша, без стука, возвращая меня в суровое настоящее.

— У меня плохие новости.

Я не хочу слышать плохие новости.

— Поговорим об этом позже, когда…

— Ксения здесь, — говорит он.

Черт побери, что может быть нужно Ксении в такой час?

Я кручусь на месте, и мой взгляд пронзает его насквозь. Он указывает мне за спину, но я слишком зол, чтобы заботиться об этом.

— Тогда скажи ей, чтобы она…

— Привет, брат.

Я поморщился.

Этот голос.

Моя сестра.

Напряжение в комнате нарастает, и я поворачиваюсь лицом к Ксении. Она стоит с ледяным спокойствием, а в острых, как кинжалы, серых глазах таится волчья сила.

Она ухмыляется, скрещивая руки: — Ты выглядишь дерьмово. Бурная ночь?

Не обращая внимания на звуки кашля, плача, ссанья обмочившегося от страха Федора, Ксения заходит в подземелье, как будто она здесь хозяйка.

Эта адская дыра, где наш отец резал врагов на части, — ее игровая площадка. В сорок один год, на шесть лет старше меня, она выглядит как минимум на десять лет моложе своего возраста. У Ксении такая аура — темная, неприкасаемая. Каштановые волосы убраны назад в пучок, серебристо-серые глаза сканируют комнату, словно она замышляет войну.

— Тебе всегда это нравилось, не так ли, Ксения? — замечаю, пытаясь скрыть свое беспокойство.

— Все зависит от территории, братишка, — отвечает она и переводит взгляд на Федора. — Так это и есть крыса?

Я даже не спрашиваю, откуда она знает. Она просто знает. Всегда в курсе всех событий — это Ксения.

— Да, это крыса, — говорю, сохраняя ровный голос, несмотря на царящее внутри волнение. — Миша поймал его, когда он передавал данные о грузе команде Васильева.

Ксения кружит вокруг Федора, как хищник, высматривающий добычу.

Ее глаза ничего не выдают, но я не могу не следить за ней, когда упоминаю Васильева. Там есть история, зарытая глубоко, но не забытая.

— Хорошо. Нам нужно послать сообщение. Нельзя, чтобы крысы думали, что могут разбегаться без последствий.

— Я знаю правила, Ксения, — рычу, вспоминая ее и Ивана Васильева. Прошло уже более двадцати лет, но эта мысль до сих пор жжет.

Любовь? Скорее, проклятый пиздец.

Она почти все бросила ради него, даже пыталась сбежать. Но отец пронюхал об этом и пригрозил убить Ивана, если она не уйдет от него и не выйдет замуж за Дмитрия, которого он выбрал.

Дочери? Для нашего старика они всего лишь шахматные фигуры, не более того.

Жениться по любви? В его мире это чертова шутка.

Когда-то она была юной и наивной. А сейчас? Ксения превратилась в совершенно другого зверя.

— Я собирался прикончить его, пока не появилась ты, — продолжаю, отодвигая воспоминания на второй план.

Ксения подходит к Федору и берет с подноса нож, лезвие которого отражает тусклый свет.

— Какая жалость. Ты ведь был хорошим псом все эти годы, не так ли? — дразнит она.

С извращенной ухмылкой она начинает резать его. Глаза Федора расширяются от ужаса, когда она начинает свою работу, каждый порез наносится с клинической точностью.

Его крики отражаются от стен, и чем сильнее он кричит, тем шире становится холодная ухмылка Ксении.

Мне противно смотреть на это дерьмо.

— Так, Ксения, прекрати… — шиплю я.

Черт, мне даже жалко Федора. У Ксении сегодня скверное настроение.

— Ты превращаешь все в кровавую кашу, — тихо огрызаюсь я.

Бросив нож, она беззаботно вытирает окровавленные руки. Хватает малярный скотч и с резким звуком отклеивает полоску.

Без малейшего намека на милосердие заклеивает ему нос и рот. Его тело отчаянно содрогается, пытаясь втянуть воздух. Ксения просто холодно смотрит, как борьба Федора переходит в спазмы. Ноги дергаются в жалком последнем танце, а затем он превращается в безжизненную кучу.

Я хмыкаю, наблюдая за разворачивающейся сценой.

— Черт возьми, Ксения. Что за срочность? — спрашиваю сквозь стиснутые зубы, прогоняя прочь все чувства. — Только не говори мне, что ты здесь только для того, чтобы насладиться убийством.

Ксения поворачивается ко мне, ее глаза как льдинки.

— Расслабься, братишка, я просто делаю за тебя грязную работу.

Не уверен, что верю ей. Ксения всегда была более безжалостной, чем все мы, и я видел, как она, не моргнув глазом, проворачивала дела и похуже.

Она делает паузу, ее лицо теряет свою обычную суровость.

— Это папа. Они думают, что у него инсульт.

Мое сердце замирает, но я скрываю это, нахмурившись.

— И…?

— И, — добавляет она, — он хочет, чтобы ты женился. КАК МОЖНО СКОРЕЕ. Мы должны сохранить Братву сильной, Виктор. Ты должен стать Паханом…

— Я больше не собираюсь лезть в это дерьмо, — выплевываю, разозлившись.

Черт, когда я в последний раз разговаривал с папой, мы спорили именно об этом. Теперь старик лежит на больничной койке, а я здесь, все еще упрямый, как всегда.

Чувство вины гложет, но я подавляю его.

— Какого черта мы таскаем с собой это древнее дерьмо? — огрызаюсь я. — Это не значит, что я должен жениться на какой-то цыпочке, чтобы доказать, что я крутой, Ксения.

— Прекрати ныть, ты знал, что тебе придется иметь дело с этим дерьмом, еще с тех пор, как ты гадил в подгузники, — парирует Ксения.

Блядь, я ненавижу это, но моя сестра права.

— И я думаю, что на этот раз все плохо, — говорит Ксения совершенно серьезно.

— Что, черт возьми, я должен с этим делать? — огрызаюсь, взбешенный и расстроенный.

— Есть список кандидаток. Выбирай, или нам всем конец, — прямо заявляет она.

Я потираю висок: — Кандидаток?

Она протягивает мне сложенный лист бумаги, и я хватаю его.

Миша выглядит так, будто хочет быть где угодно, только не здесь, его взгляд мечется туда-сюда между нами.

— Отлично, — саркастически бормочу я. — Не могу дождаться, чтобы увидеть этот парад принцесс.

Ухмылка Ксении расширяется: — Ты получишь от этого удовольствие, я уверена.

Я просматриваю список, и мое лицо искажается от отвращения.