— Вы это, наверное, ищите, — бармен протягивает ко мне руку, и я с облегчением вижу, что он держит в ней мой телефон и портмоне.

— Черт, друг я тебе обязан. Ты как меня в подсобку то дотащил?

— Да ладно. Я уже не первый год работаю в баре. И сразу вижу, кто приходит просто напиться, а кого проблема пригнала к нам. Ты кстати называл другой бар, Дрим бар вроде. Скорее всего там до нас был. И как тебя после элитного бара к нам занесло, — бармен смеется и покачивает головой, — Может кстати и машина твоя там. Но лучше бы тебе сегодня за руль не садиться.

Вызываю такси и выхожу на улицу. Напоследок оставляю на барной стойке приличные чаевые и с искренней благодарностью пожимаю руку своему новому знакомому.

Когда подъезжаем к дому, то меня начинает бить нервная дрожь. В подкорку закрадывается непонятный страх и опять начинает подташнивать.

В квартире меня встречает звенящая тишина. Снимаю обувь и медленно, словно по минному полю, иду дальше. На кухне царит полный порядок. Каждая чашка на своем месте, полотенца аккуратно сложены стопкой. Все стерильно чисто, словно в операционной. В воздухе не витает запах свежеприготовленного ужина. Еще раз оглядев комнату взглядом и принюхавшись, словно в надежде все-таки уловить запах еды, прохожу в гостиную. В ней такой же идеальный порядок. Нигде не разбросаны Тимкины игрушки. Любимая машинка на пульте не стоит около дивана, ожидая своего маленького владельца. Прохожу по ковру и ни одна деталька конструктора не врезается в ногу. Захожу в комнату Ани. Кровать аккуратно застелена, словно на ней давно никто не спал. Нигде не видны подгузники и прочие вещи Тимки. Нет немногочисленной косметики и прочих безделушек Ани, которые были аккуратно расставлены на трюмо. Открываю шкаф и тупо смотрю на лиловое платье, которое одиноко висит на плечиках.

Быстро надеваю обувь и бегу на три этажа ниже. Долго и упорно звоню в звонок. Наконец Антонина Михайловна открывает дверь. Вижу, что мне не очень-то и рады, судя по поджатым губам и недовольному взгляду.

— Доброе утро. Скажите… Аня где? Она у вас же, да?

Антонина Михайловна морщит нос и отворачивается.

— Доброе доброе. Нет. Не у меня.

— Где она? — чувствую, что меня начинает накрывать паника и спина покрывается холодным потом. Неужели убежала и никому не сказала куда. С этой девчонки станется, она же вредная и своенравная. Но благо дурой она тоже никогда не была.

— А тебе не все равно?

— Если бы было все равно, не спрашивал бы вас. Где она? Мы поссорились вчера…

— Знаю, не рассказывай. Не волнуйся, все у нее хорошо. Она справится. Она не слабохарактерная, как некоторые, — с этими словами Антонина Михайловна многозначительно смотрит на меня возмущенным взглядом, и громко хлопает дверью перед самым носом.

Злой возвращаюсь обратно в квартиру и снова обхожу квартиру. Словно в надежде, что мне померещилось и все на своих местах. Снова и снова прокручиваю в голове каждый жест, каждое слово моей ссоры с братом, а потом и с Аней. Теперь то я понимаю, что брат просто провоцировал меня, хотел задеть за больное. Я и повелся на его провокации. Ему всегда удавалось вывести меня из себя. Я потерял все свое самообладание и в итоге обидел Аню. Да что там обидел, я просто вылил на нее ушат помоев, чего она точно не заслужила.

Прохожу на кухню и наливаю воду из кулера. Залпом выпиваю стакан воды, разворачиваюсь и ударяю кулаком в стену. Но это не успокаивает, начинаю снова и снова колотить стену, пока не сдираю костяшки в кровь. С горечью начинаю смеяться — и правда, зачем ей такой слабохарактерный придурок. Может и не нужно ничего менять. Может надо просто пережить немного. Все забудется и снова встанет на круги своя. Каждый будет жить своей жизнью. Аня выйдет на свою работу, будет расти сына. А в будущем найдет себе хорошего мужа. Зубы сами начинают скрипеть от одной этой мысли, но я стопорю сам себя. С этой мыслью я иду в свою комнату и падаю на постель, даже не раздевшись. Засыпаю мгновенно, словно провалившись в черную яму, в которой нет ни снов, ни мыслей, ни воспоминаний.

Дима

— Давыдов! Быстро! Ко мне! В кабинет! — Елена Захаровна рявкает мне таким командным тоном, что все, кто был рядом, втягивают голову в плечи и стараются испариться из зоны ее видимости в доли секунды. Потому что знают, что попасть под горячую руку Елены Захаровны — это намного хуже, чем попасть под едущий каток. Разница только в одном — после катка еще есть шанс выжить. Меня ее гнев всегда обходил стороной, потому что каким бы разгильдяем я не был, но работу свою знал хорошо. Но последний месяц я методично и изощренно испытывал терпение всего персонала клиники и ее лично. И видимо настал предел даже для такого железного терпения, как у Захаровны. Молча захожу в ее кабинет и закрываю за собой дверь. Захаровна стоит за своим столом и опирается о него руками. Смотрит на меня немигающим взглядом, поджав губы. На столе разбросаны листы бумаги, что нетипично для такой аккуратистки, как она.

— Ну ка быстро сел, — кивком указывает мне на стул, и я молча выполняю ее приказ. Понимаю, что разговор будет непростым и набираю полные легкие воздуха, внутренне готовясь услышать не самые лицеприятные вещи о себе. Не знаю почему, но именно сейчас невольно вспоминаю, как несколько месяцев назад также зашел в кабинет и застал на этом самом стуле Аню. Она тогда представляла из себя жалкое зрелище со сгорбленной спиной и взглядом побитой собаки. Невольно ухмыляюсь. Наверное, сейчас я выгляжу ненамного лучше, чем она в тот день. Но что неизменно, так это Елена Захаровна, которой приходится всегда быть по ту сторону стола и пытаться достучаться до таких непутевых как мы.

— Давыдов, что с тобой? Ты совсем берега попутал? Ходишь по больнице и кошмаришь весь персонал. Санитарок уже до слез довел, они видят тебя и уносят ноги, чтобы не дай Бог ты их не заметил.

— Да потому что курицы тупые, не могут…

— А ну рот закрыл. Я каждую санитарку, каждого врача лично проверяю, прежде чем к нам взять. Нет здесь тупых куриц, Димочка, — Елена Захаровна резко выдыхает, и наклонив голову, постукивает подушечками пальцев по столу.

— Ладно наши врачи, внутри мы конфликт замнем как ни будь. И то не факт, если кто в Защиту труда пойдет. А поводов уже предостаточно, Димочка. Каждый день жалобы выслушиваю и всеми правдами, и неправдами успокаиваю коллег. Но есть кое-что похуже. На тебя сегодня поступила жалоба. От мужа нашей роженицы, Васильевой Ирины.

— Это от того хлюпика, который все роды у меня под ногами мешался?

— В смысле мешался? У них были партнерские роды, он имел право быть рядом. И они это заранее с нами обговорили. А ты что сделал?

— И что я такого ужасного сделал?

— Ты выпихнул его из родильного зала, еще и нахамил напоследок.

— Да потому что достал. Каждую минуту лез под руку, советы мне давал. Мне?! Если у его жены слабая родовая деятельность, кто виноват? Я и так делал все что мог. И вообще, нечего мужику на родах быть. Ему это зачем? Сидел бы, как все нормальные мужики, в коридоре и ждал своего часа.

— А это Дима вообще не твое собачье дело. Это было их решение. А ты им испортил самое важное событие в жизни.

Елена Захаровна устало выдыхает и наконец то садится в свое кресло. Трет свои виски, и я вижу, что темные круги под глазами становятся отчетливее. Лоб разрезают морщинки, и теперь она мне кажется на лет десять старше. У нее и без меня проблем всегда хватает, а тут еще я со своим не самым покладистым характером. Раньше я всегда мужественно терпел, когда под рукой крутился какой-нибудь озабоченный папаша и раздавал мне советы. А в тот раз не сдержался. Нервы сдали и я, взяв его за лацканы одежды, выставил за пределы палаты. К счастью после этого ребенок родился быстро, и мне не пришлось долго слушать его ругань за дверью. Но, конечно, признать свою вину я не могу, хотя бы из природной вредности.

— Ой, да ладно. Еще нарожают.