— Подействовало моё снадобье! — тихо засмеялась рядом со мной Венди, подтвердив мою догадку.

— К сожалению, только на тех, кто его успел выпить, — вздохнул я, глядя как раздуваются ноздри быкообразного Мади и нервно бегают глазки у Латифа.

— Взять их! — оправившись от растерянности, велел Латиф.

На этот раз перст свой выставлять поостерегся.

Мади вновь двинулся на меня. Оставшаяся восьмерка занялась Томашем и Филом. Точнее Фил с Томашем ими занялись, и полетели клочки по закоулочкам от басурманского отродья.

У меня же дела обстояли хуже. Бешенный бык размахивал своим тесаком так, будто это лопасть мельницы. А я, едва мог удерживать меч, хотя он и старательно подстраивался под мое состояние. В глазах у меня то и дело темнело, к горлу подступала тошнота. Спасало от позорного поражения только то, что Мади ещё не до конца оправился от страха передо мной и заметно осторожничал.

Периферийным зрением я заметил, что Лакиф явно намыливается сбежать. Под шумок возобновившейся схватки, он схватил золотую клетку, в которой неистово билась чудо-птица и уже отвязывал лошадь, опасливо озираясь по сторонам.

Позволить этой мрази бежать было просто верхом несправедливости, но на моем пути стоял, нет, не Мади, стояла моя собственная слабость. Слабость проистекает из жалости к себе, ведь я столько сил затратил для спасения людей. Но ведь важно не то, сколько я затратил сил, а то, какой из этого вышел толк. А толка пока абсолютно никакого не случилось.

Волей, только волей можно подчинить свои слабости, так говорил мне Леон. Так оно и было.

Философствовать — это дело хорошее, но вот только не тогда, когда тебя собираются порубить в фарш.

Тесак рубанул по плечу. Тело обожгло болью. Левая рука повисла плетью. И я сразу пришел в себя. Сосредоточился на Мади. Налитые кровью бычьи глаза, раздувающиеся крылья носа и кольцо серьги в носу. Нужно было его победить, другой исход не устраивал ни меня, ни его.

Мади замахнулся, я пригнулся, и тесак просвистел у меня над головой. Пока Мади не успел перегруппироваться, я, наклонившись и, не придумав ничего лучшего, полетел на него. И воткнулся головой ему в брюхо.

Мади, не удержав равновесие, шлепнулся на землю, увлекая меня за собой. Мы стали бороться. Довольно скоро Мади почти удалось подмять меня под себя. И тут перед глазами у меня блеснуло золотое кольцо в носу мрота. Я, не долго думая, схватился за кольцо и дернул изо всех сил. Раздался вопль. Мне в лицо брызнула теплая кровь.

Я оказался сверху и, не давая Мади опомниться, материализовал перчатку. Лупанул сначала наугад, потом, прицельно в рыло. Бил пока не почувствовал, что ещё несколько ударов и кому-то из нас конец — либо мне, либо ему. А бить до смерти мне не позволяла религия.

Я откатился от потерявшего сознания Мади. Сел на землю, стараясь отдышаться и утирая кровь с лица. Осмотрелся. Фил добил последнего мрота. Томаш чистил копье от крови. А Венди уже освобождала от оков одну из пленниц Латифа.

Самого же Латифа негде не было видно, лишь вдалеке клубилась пыль из-под копыт. Я усилием воли поднял себя на ноги. Быстро сориентировался.

— Томаш, со мной! Фил, останься с Венди здесь! — скомандовал я и кинулся к лошадям.

Слава всем ликам Триликого спорить со мной ни у кого желания не возникло. Мы с Томашем вскочил на лошадей, и помчались в погоню.

Пытаясь пустить конягу в галоп, я с грустью вспомнил о своем Чуде, который слушал меня с полуслова. И нёс меня так бережно, что тряски в седле вообще никакой не ощущалось.

Томаш, который будто родился в седле, быстро вырвался вперед. Такого я стерпеть просто не мог. Что есть силы, долбанул лошадь пятками по бокам, пытаясь разогнать в более быструю рысь. А после очередного непонимания со стороны злосчастной кобылы, всё-таки огрел её по крупу кнутом. После чего до лошади наконец-то дошло, что я с неё не слезу пока не выполню задуманное, и она перешла сначала в рысь, а потом уже и в галоп.

Я поравнялся с Томашем. Мы быстро стали нагонять Латифа. Расстояния между нами становилось все меньше и меньше, что, несомненно, тревожило постоянно оглядывающегося. Латифа.

Мы с Томашем перемигнулись и поняв друг друга без всяких слов, решили зайти с двух сторон, взяв Латифа на абордаж.

Но план свой реализовать мы не успели — Латиф кинул какой-то энергетический сгусток через плечо.

На мгновение мы с Томашем ослепли. А когда прозрели, то оказались в таком густом тумане, что дальше своего носа ничего не могли разглядеть. Туман умудрился заглушить даже звуки. В нём было тревожно и противно донельзя — сырой холод пробирал до костей.

Я скрипнул зубами. Всё никак не мог забыть вида измученной чудо птицы и садистского удовольствия на лице Латифа во время её пыток. Нет, не мог я дать уйти этому Латифу. Просто не мог.

Я знал, что исчерпал себя уже до нуля, но я должен был это сделать, даже очень рискуя своей жизнью, даже очень рискуя жизнями, тех, за кого помимо своей воли взял на себя ответственность.

Я сосредоточился, почувствовал в себе крылья и раскрылся навстречу ветру. Сразу оковы собственного ограниченного своей физиологией тела спали, ушла боль, и мне стало легче дышать. Ветер подхватил меня и поднял в небо.

В небе сгущались сумерки, но тумана не было. Молочная пленка на довольно большом расстоянии жалась к самой земле, укрывая всех кто под ней оказался с головы до ног. Однако глаза сокола видели всё, даже сквозь эту пелену. Вплоть до самодовольства на роже Латифа.

Я стрелой спикировал, целя клювом Латифу в грудь. От неожиданности Латиф снова взвизгнул, точно баба, замахал руками и с грохотом вывалился из седла вместе с клеткой.

По шелковой рубахе быстро расползалась кровь. Латиф тут же вскочил, но я, не давая ему опомниться окончательно, клюнул его в голову.

— Паршивая птица! — визжал Латиф, в панике махая руками.

Я же продолжал когтями и клювом наносить ему удар за ударом.

Довольно скоро Латиф все-таки совладал со своей паникой. Пространство вокруг него заискрилось. Меня, как будто током шибануло и отшвырнуло в сторону.

Я упал на землю. У меня, окончательно обессиленного, возник выбор, кем умереть, человеком или птицей. Я всё же выбрал человека. Человек из сокола проявлялся на этот раз медленно, мучительно. Я почувствовал все прелести трансформации тела от и до. Ослабленный, почти слепой и абсолютно голый, я лежал у ног Латифа. Я ненавидел это унизительное мгновение всеми фибрами души.

Латиф мог бы меня сейчас просто быстро убить, и дело было бы сделано. Но он совершил постоянную ошибку тупых злодеев всех голливудских фильмов девяностых — не сделал этого сразу. Думая, что теперь я в полной его власти он попытался ткнуть меня носком сапога.

Мои руки сделали отработанный до автоматизма прием почти бессознательно. Ведь когда-то я был каким-никаким, но офицером. Хрустнула вывернутая из сустава нога. Латиф с воплями повалился на землю рядом со мной.

Я заполз на него и, вспомнив еще один действенный приём из прошлого, стал выдавливать твари глаза. Однако Латиф всё же переборов меня, отвёл мои руки, спасая свои зенки. Тогда я со всей силы ударил ему по окровавленной роже раз-другой, чувствуя, что на третий раз тьма поглотит меня окончательно. Та тьма, из которой больше уже не вернуться.

Я скатился с Латифа. Отстранено заметил, что туман начинает рассеиваться и теряет былую непроницаемость. Я увидел неподалеку клетку с чудо-птицей. Она глядела на меня своими бусинками глаз. Глядела в самую душу, почти с человеческой осознанностью, как будто даже с жалостью. Она словно понимала, как мне сейчас хреново.

Глазика у нее было-таки два, я сумел тогда в шатре восстановить ей выжженный Латифом глаз. И это маленькое, невесть какое достижение, неожиданно меня как-то согрело…

А рядом со стонами и стенаниями приходил в себя Латиф. Я же не мог даже пальцем пошевелить. И дыхание вырывалось из легких затруднённо и с хрипами.

— Эрик! Эрик! Где ты⁈ — как нельзя кстати раздался неподалеку голос Томаша.