— Докладывайте, — глухо командует полковник, стуча карандашом по столу.

— Товарищ полковник, группа вышла к ущелью на вторые сутки, — докладываю я. — Весь путь шли по следам, нашли место их привала, там же отряд Соколова и захватили. Агент иностранной разведки — позывной Волк со своими двумя людьми застал их, когда они спали. Взяли без шума — профессионально, — говорю я, чётко, но внутри всё кипит.

Лейтенант в стороне скривился, как будто хотел возразить, но молчит.

— Продолжайте, — кивает Грачёв, взгляд строгий, но спокойный.

— Затем мы вышли по их следам в долину Андараб. Шли несколько суток, пока не вышли на кишлак, где засел Волк. Там в крайнем доме он спрятал Соколова и его отряд.

Я умолк, ведь то, что было дальше, командир знает.

Но он продолжает смотреть на меня, будто я должен что-то ему ещё объяснить.

— Затем, товарищ командир, Волк выдвинул требования, мы связались с центром. Дальше действовали по инструкции… В результате взрыва вертолета — потери среди врага полные, у нас — двое легко раненных, — подчёркиваю я, едва заметно выпрямляясь.

— Лейтенант, — Грачёв переводит взгляд на Соколова. — Что можете сказать в своё оправдание?

Соколов поднимает голову, лицо у него красное.

— Товарищ полковник, это моя ошибка. Мы слишком расслабились. Волк знал о нашем маршруте, поджидал. Они действовали грамотно, подло. Я беру полную ответственность на себя за случившееся, — его голос твёрд, но в нём слышатся нотки горечи.

Полковник кивает.

— Капитан Беркутов, а вашу группу представят к наградам. Отличная работа. За ликвидацию Волка и спасение людей — благодарность от командования. Думаю, Орден Красного Знамени для тебя будет заслуженным. Остальные бойцы получат — Медали «За Боевые Заслуги».

Я коротко киваю.

Орден — это хорошо, но внутри меня другое. Хищник, вот кем был Волк. Опасный, коварный подлый. Теперь его нет.

Оно стоило того.

Выйдя из кабинета полковника, переглядываемся с Соколовым.

— Ну, что, пошли к своим! — говорю я.

В столовой нас ждёт ужин, зная, что у нас столько дней не было нормальной еды, Светлана, наш повар, постаралась на славу и теперь сияет от радости.

Мы сидим за длинным деревянным столом в офицерской столовой, где всё, кажется, пропитано запахом свежего хлеба. На столе борщ, котлеты, пюре, и даже сладкое — настоящий пир.

Вокруг слышен звон посуды и весёлый гул голосов. Сегодня двойной праздник- отряд Соколова найден целым и невредимым, а группа Волка вместе с ним самим ликвидирована. Ликование витает в воздухе, будто его можно потрогать руками.

— За вас, герои! — говорит она, поднимая стакан компота.

Сашка Колесников улыбается своей широкой улыбкой.

— Светка, ты просто богиня кухни! А за героев — это мы всегда согласны!

Все смеются.

Спустя полчаса увлеченные поглощением вкусной и очень аппетитной пищи, можно сказать, домашней, мы, наконец, замечаем, что Семён Гусев и повариха Светлана сидят непозволительно близко друг к другу, шепчутся.

Она то краснеет, то улыбкой светится. То смеётся, едва прикрывая рот ладонью.

— Ты, Гусь, когда с неё глаза спустишь? — шутливо бросает Колесников, поднимая кружку чая. — Боишься, что сбежит?

— Она от меня и шагу не сделает, — отвечает Гусев с показным вызовом, привлекая Свету к себе ближе. Она возмущённо хлопает его по плечу, но глаза у неё смеются.

Колесников, не теряя возможности поддеть, добавляет.

— Ну, Гусь, если сбежит, то только в соседний лес.

Смех взрывается за столом. Гусев, не теряя самообладания, отвечает.

— Главное, чтобы меня в соседний лес за ней отправили!

Медсестра Клава входит в зал как раз в тот момент, когда смех ещё гудит. Она словно магнитом притягивает взгляды.

Высокая, стройная, с фигурой, от которой невозможно оторвать глаз. На ней белоснежный халат, что подчёркивает её изящные формы, а под ним мелькает тёмное платье, сидящее, как влитое. Её волосы, собранные в аккуратный пучок, выбиваются парой непослушных прядей, что добавляет ей особого шарма.

— Ну что, герои, — говорит Клава, подходя ближе, — празднуете⁈

— А вы, Клавдия Петровна, — встревает Колесников, поднимаясь с места, — не хотите к нам присоединиться? Мы тут как раз обсуждаем, кто самый ловкий и умный.

— Я не сомневаюсь, что это ты, товарищ Колесников, — отвечает она с улыбкой, в которой одновременно угадываются тепло и лёгкая насмешка. — Но я-то вам зачем?

— Чтобы показать всем, кто самая красивая, — добавляет Сашка, вызвав очередную волну смеха.

Я поднимаю кружку с компотом и тихо говорю. — За наших. За тех, кого вернули, и тех, кого уже не вернуть. Пусть этот день останется в памяти.

Тишина накрывает стол на пару секунд, пока все не чокнутся кружками и стаканами.

Клава, не удержавшись, садится рядом, и я замечаю, как её рукав касается моего. Она бросает короткий взгляд, словно проверяя, заметил ли я. Конечно, заметил.

Колесников тут же подливает масла в огонь.

— Ну вот, только Клава села рядом, и наш командир, будто язык проглотил. Молчание — знак восхищения, верно?

Я ухмыляюсь.

— А ты, Колесников, тоже помолчи. Видишь, человек отдыхает от твоих шуток.

— Отдыхает или боится? — не унимается тот, поднимая бровь.

Клава смеётся и наклоняется ко мне.

— Не обращай на него внимания. Он так всегда.

Смех за столом становится громче. Гусев наклоняется к Свете и шепчет что-то, отчего та краснеет.

Колесников явно довольный собой, снова поднимает кружку.

— А ведь хорошо живём, товарищи! Сегодня — пир горой, завтра — в бой. Ну разве не прекрасно?

Клава качает головой.

— Ох, Колесников, вот ты тут остришь, а кто потом ваши раны перевязывать будет? Опять я?

— С такими руками, Клавдия Петровна, — отвечает он, демонстративно оглядывая её, — я готов ранения получать хоть каждый день.

— Осторожнее с желаниями, — парирует она, поднимая бровь. — Могут и исполниться.

Такая беседа вносит лёгкость в вечер.

Несмотря на тяготы прошедших дней, сейчас кажется, что все беды остались далеко за порогом столовой. Гусев, Света, Колесников, Клава — каждый из них становится частью этого уютного момента, который невозможно забыть.

Сейчас и здесь — кружка компота, шутки Колесникова и тёплое присутствие Клавы. Возможно, именно такие моменты делают нас сильнее.

Мы с Клавой выходим на улицу. Вдруг она прижимается ко мне, вся дрожит.

— Вернулся, — её голос звучит мягко, но глаза горят. — Живой, слава Богу.

И я понимаю, как ждала, как переживала она за меня.

— Всё хорошо, Клава, — говорю я, чувствуя, как сердце сжимается. — Пойдём ко мне, поговорим.

Заходим ко мне.

В палатке темно, я включаю тусклую лампу. Клава садится на раскладушку, оглядывая спартанское убранство в палатке.

— Уютно у тебя, — говорит она, тихо.

— Спасибо, — отвечаю, пододвигаясь ближе. — Но знаешь, уют принесла с собой ты.

Она смущается, но не отводит взгляда. Её пальцы находят мои. Слова лишние. Ночь горячая, звёзды за брезентом палатки кажутся ближе, чем когда-либо.

Всё начинается с невинного жеста — она кладет ладонь на мою руку. Кажется, её прикосновения обжигают, но одновременно дарят странное успокоение. Я вижу, как дрожат её пальцы, и не выдерживаю — прижимаю её к себе так, словно боюсь, что кто-то вот-вот заберёт её.

Она не отстраняется, лишь крепче прижимается, её голова уткнулась в моё плечо. Я чувствую, как бьётся её сердце — быстро, как у загнанной птицы.

— Ты знаешь, что это неправильно, — шепчет она, её голос дрожит, выдавая внутреннюю борьбу. — Если кто-то узнает…

— Пусть узнают, — тихо отвечаю я, проводя пальцами по её волосам. — Сейчас это неважно. Только ты и я.

Выключаю в палатке свет.

Всё кажется неправильным и одновременно совершенно естественным. Её поцелуи солоноватые от слёз, но это не имеет значения. Она тянет меня за собой, будто стремясь доказать себе, что это реально.