Где Коршун?

И что с этим делать?

Он трус и предатель? Или за его поступком кроется что-то большее…

— Эй, Беркут!

Из-за угла появляется Горелый, ухмыляется, словно знает что-то. И этот уже знает. Интересно, откуда?

Подходит ближе, хмурит брови.

— Ну что, Беркут, говорят, задание провалил?

Резко разворачиваюсь к нему. Голова гудит от усталости, но слова сами срываются с губ.

— Провалил? Тебе —то какое дело? Или давно не получал? — замахиваюсь, но не бью.

Он уклоняется влево, я усмехаюсь.

Беру его за грудки, трясу.

— Если еще раз попадешь мне под горячую руку, я за себя не ручаюсь, — резко отпускаю его, он едва удерживается на ногах. — Мы человека спасли — лейтенанта Панова. Это для тебя провал?

Горелый усмехается, в глазах его мелькает что-то дерзкое. Но он не решается это озвучить.

Так –то оно лучше.

— Вали отсюда! Пока не накостылял, — сухо бросаю я.

Горелый уходит в сторону, угрожающе скалится.

Мне плевать.

Я смотрю на вертолётную площадку. Вертолёт, на котором мы прилетели, весь изрешетили пулями. Внутри кабины повырубало всё начисто.

Спасибо пилотам — чудом дотянули до базы.

Не такие, значит, мы уж и грешные!

Ещё поживём — повоюем.

У машины повреждения несовместимые с дальнейшим прохождения службы. Хотя, может умельцы что-то и подшаманят.

Но смотреть на это, то ещё зрелище. Кажется, без шансов.

Сейчас здесь тихо. Светит тускло фонарь. Можно, конечно, подождать до утра. Но что-то мне подсказывает, что лучше идти докладывать.

Я стою перед палаткой полковника Грачева.

Свет внутри — жёлтый, тусклый. В груди скребётся злость. Не на Коршуна, нет. На себя. На весь этот бардак, который растекается, как вода в трещинах скалы.

Вдохнул глубже, поправил форму.

— Разрешите, товарищ полковник? — громко говорю я.

— Входи, Беркут, — отвечает он хриплым голосом.

Вхожу в палатку, она более просторная, чем у нас. Здесь стоит стол и железная кровать.

Хотя, если бы командир захотел, он мог бы занять одну из комнат в модуле.

Но он не захотел.

Чтобы, быть как все в полевых условиях. Полковник сидит за столом, перед ним стопка бумаг, и взгляд у него тяжёлый.

— Товарищ полковник, прибыл с докладом, — ровно говорю я.

Он кивает. Коротко, будто отсекает лишнее.

— Где Коршун? — сходу спрашивает он.

Значит, уже в курсе, что тот сбежал.

Тяжёлый вопрос, на который нет ответа. Замираю на секунду.

— Не могу знать, товарищ полковник. После обстрела он исчез. Мы обыскали периметр, никто его не видел. Связи с ним нет.

Грачев откладывает бумаги, медленно поднимает взгляд. Его глаза, серые как металл, впиваются в меня.

— Исчез? Или… ушёл?

Вопрос повисает в воздухе.

Я понимаю, куда он клонит. Но что сказать? Предательства не прощают.

А Коршун предатель.

— Не могу утверждать, товарищ полковник, — отвечаю наконец. — Но… подозрения есть.

Он хмыкает.

— Я слышал, что он не просто сбежал, а перешел на сторону противника. Предатель он, так?

Смотрит на меня исподлобья.

— Чего молчишь, капитан?

Низко, почти беззвучно, но этого хватает, чтобы меня пробило холодом. Затем коротко бросает.

— Пиши рапорт. Всё как было.

Сажусь за стол. Пишу, что и как произошло — от выхода на точку до обстрела. Как Коршун повёл себя странно, отходил от группы, будто специально искал повод оторваться. Как исчез во время атаки. Все факты — сухие, но каждое слово будто режет по живому.

А потом про плен, все как было.

Когда заканчиваю, кладу рапорт на стол. Грачев забирает листы, смотрит, не читая, как будто текст уже виден в его голове.

— Скоро будет централизованный чёс долины Андабара, — произносит он, откидываясь на спинку стула. — Отправитесь снова на поиски сбежавших моджахедов с Панджшера. А пока отдыхайте.

Отдых. Слово звучит так нелепо, что я едва не усмехаюсь. Но взгляд Грачева жесткий. Лучше обойтись без эмоций.

— Тебя отправляют в Союз в командировку. Задание тебе там будет ответственное. Заодно семью навестишь, — добавляет он, как бы невзначай.

Я выхожу из палатки.

Мысли путаются. Семья. Почему я не хочу думать о ней? Так зачерствел на войне?

Маша Озерова сказала мне, что я из детдома, а потом меня усыновили. Она намекала на какую-то мутную схему. Но я ничего не понял. А брат Сергей ни словом не обмолвился.

Но сейчас это неважно.

Уезжать в Союз — не хочу. Задание само собой. Но это же не отпуск.

Как вернуться в чужую жизнь, которой ты никогда не жил, она не твоя.

Но ты должен окунуться в нее — навестить семью, иначе это вызовет подозрения.

Что мне это даст?

Узнать тайны прошлого, которые касались прежнего Глеба Беркутова?

Как это поможет понять, что происходит со мной — сегодняшним?

Но Маша была настойчива.

Считает, что мне нужно разобраться в себе. Тогда я не послушал. Теперь выбора нет. И чем больше я думаю, тем яснее понимаю — что-то здесь не так.

И разобраться можно только на месте.

Пытаюсь отвлечься, но мысли, как вороны, кружат над головой.

Долина Андабара, сбежавшие отряды…

Где Коршун?..

Вопросы — один за другим. Ответов нет.

Я иду по тропинке, протоптанной солдатскими сапогами и подсвеченной тусклыми лампами.

Вечер тихий, лишь изредка слышен шелест листвы под редкими порывами ветра.

Впереди — два силуэта, движущихся в мою сторону. Приглядевшись, понимаю — это Маша Озерова и Клава Никитина. Медсёстры. Их невозможно спутать.

У Маши русые волосы, косая челка, большие серые глаза. Всегда серьезная, смотрит на меня так, что хочется провалится под землю. Потому что в глазах у нее зависло — обещал –женись!

Усмехаюсь. Я ничего ей не обещал.

Клава, светло русая, с густой косой, перекинутой через плечо, и с лёгкой улыбкой на губах, будто знает что-то важное, но не торопится этим делиться.

Они идут бок о бок, как подружки, весело переговариваясь. Голос Клавы звонкий, почти весёлый, она смеётся над чем-то, Маша ей поддакивает, кивает головой, но видно, что мысли её где-то далеко.

И тут они замечают меня, и начинается…

— Беркут! — первой отзывается Маша, машет рукой и спешит ближе, словно давно меня ждала. — А ты куда это так поздно? — спрашивает Клава, обгоняя Машу и заглядывая мне прямо в глаза.

Теперь обе стоят напротив меня и наперебой что-то говорят. Маша — про то, что где пропал мой отряд и почему меня так долго нет. Клава — про то, что вчера был ужасный случай с пациентом, и она так и знала, что всё закончится именно так, но никто её не послушал. Они перекрикивают друг друга, а я лишь успеваю кивать, улыбаться и бросать короткие реплики.

— Ну, бывает… — Конечно… — Что тут скажешь…

И вдруг, как будто из ниоткуда материализуется рядом Сашка Колесников.

Высокий, крепкий парень с неизменной ухмылкой, он всегда появляется там, где что-то происходит.

— Эй, девчонки! Дайте же парню перевести дух, — шутит он, сунув руки в карманы. — Вы чего на него налетели, как чайки на хлеб?

Маша тут же вспыхивает.

— Да что ты понимаешь, Колесников? Мы просто разговариваем!

Клава подхватывает, но уже с явной долей иронии.

— Может, ты ревнуешь, Саша? Что за тобой очередь не стоит.

Он лишь смеётся в ответ.

— Ну конечно, вы без очереди тут устроились, а меня, значит, не зовёте.

Я едва успеваю вставить слово, как Сашка хлопает меня по плечу.

— Слушай, Глеб, слышал, ты в Союз едешь? Так вот, я тоже. В краткосрочный отпуск. Поедем вместе, веселей будет. Девчонок в Союзе тьма! — закатывает глаза, дразня Машу с Клавой.

От неожиданности я не сразу нахожу, что ответить. Но он продолжает.

— Да ты не сомневайся, компания у нас будет отличная. Ну, по крайней мере, я! — подмигивает.

Маша и Клава переглядываются, явно впервые слышат об этом, и тут же начинают задавать вопросы.