Дочь Васима глухо кричит, сжимая руки тех, кто держит её. С одной стороны — отец, с другой — рядовой Вася Васин.

Саша, обливаясь потом, старательно выполняет свою работу.

— Давай, девочка, ещё чуть-чуть! — подбадривает он.

И хотя дочь Васима не понимает русского языка, она слышит тон его посыла, доверяется ему. Да и чисто женский — материнский инстинкт помогает ей рожать.

— Как зовут тебя? — спрашивает Сашка.

— Тахмина, — отвечает за нее отец.

— Ну, Тахмина, давай еще чуть-чуть!

Через полчаса слышим первый крик ребёнка. Это мальчик. Васим падает на колени, подняв глаза к небу, что-то горячо бормочет на своём языке.

— Валид! — гордо говорит он. — Наш Валид.

Мальчику дали имя.

За время родов ребята быстро соорудили ещё одни носилки из брезента, по краям палки для переноски, смотали веревками.

Теперь на одних — несли Пашу Панкова, который уже еле держался, а на других — дочь Васима с младенцем.

Каждый шаг дается тяжело. Камни под ногами скользят, плечи ноют от натуги, а ветер пробирается под одежду, будто нарочно мешая идти.

Один из парней, Никитин, поскользнулся и чуть не уронил носилки, но удержался, выругавшись сквозь зубы.

— Осторожнее там! — крикнул кто-то из замыкающих.

Идем молча, лишь иногда переговариваясь короткими фразами. Кажется, что горы замкнулись вокруг нас, отрезая путь назад. У каждого в голове одна мысль — дойти.

Сломаешься — подведёшь не только себя, но и тех, кто рядом.

Когда до кишлака Бану остаётся несколько километров, мы уже едва передвигаем ноги. Уставшие лица, грязные руки, изодранные сапоги и ботинки — каждый сейчас на пределе.

Но младенец, завернутый в куртку и лежащий рядом с матерью, кричит так громко и звонко, как будто напоминая, что мы не имеем права останавливаться.

Мать прикладывает его к груди, он насыщается, умолкает на время, засыпает.

Бойцы уже идут машинально, опустив головы, с трудом передвигая ноги. Носилки с раненным лейтенантом и с матерью и младенцем скрипят на каждом шагу, напоминая о том, что времени на отдых нет.

— Смотрите! — произносит Васим, когда в предрассветной дымке наконец показались крыши кишлака.

— Где? Где? — послышался горячий шепот среди бойцов.

— Вон, там! –показывает он рукой.

Сначала показались силуэты строений — неровные, едва различимые сквозь туман. Кто-то из парней тихо воскликнул, но сразу же осёкся, боясь нарушить момент.

Ноги вдруг стали легче, усталость отошла на второй план. Каждый сделал усилие, чтобы ускорить шаг, несмотря на боль в плечах и натёртые до крови ступни.

До кишлака уже рукой подать, осталось несколько сот метров, эмоции захлестывают.

Васим, прижимая к себе внука, заплакал, словно ребёнок. От счастья.

Усталость сменяется облегчением.

Мы справились. Каждый понимает, что сделал больше, чем мог, именно это позволило выжить и дойти.

Туман начинает рассеиваться, и вместе с ним уходит напряжение последних часов. Мы смотрим на кишлак, который словно обещает нам спасение.

В конце апреля 1984 года в управление 40-й армии были подготовлены листовки и радиообращения к крупному полевому командиру и его подчиненным, которые базировались в уездному центре Андабара.

Были призывы сложить оружие и перейти на сторону народной власти.

В апреле — мае 1984 г во время Панджшерской операции боевики своевременно отвели свои главные силы севернее, через верховья Андарабского ущелья, и тем самым вторглись во владения местных полевых командиров.

Здесь они встретили сопротивление. Но настичь отряды, вышедшие из Панджшера не удалось нашим силам из-за нелетной погоды, не смогли высадить десант.

Моджахеды, использовав эту передышку, ушли еще севернее, где надолго обосновали свои базы.

Позже десанты и пришедшие им на помощь советские и афганские бронегруппы прочесали Андарабскую долину, но отряды, вышедшие из Панджшера уже были недосягаемы.

Тем не менее действия войск обеспечили условия для установления в уезде Андараба народной власти. К тому времени, глава уезда уже склонялся к переходу на сторону правительства.

Был подписан мирный договор и на базе существующих там местных отрядов был создан территориальный полк.

Андарабская долина была стратегически важна. Так как непосредственно выходила к транспортной артерии, соединявшей Кабул и перевалочную базу Хайратон.

Солнце жжёт небо и землю одинаково беспощадно. Кишлак Бану возникает перед нами, будто мираж в пустыне, но я знаю, что это реальность. Пыль глухо хрустит под сапогами, жара вытягивает последние капли пота. Я поправляю автомат за спиной, обвожу взглядом своих бойцов — молчаливые, сосредоточенные. Лейтенант Панин дышит тяжело, на нем задерживаю свой взгляд. Рана на ноге за ночь воспалилась сильнее. Он держится из последних сил, но видно, что силы его покидают. Взгляд у него мутный, а чаще он уже закрывает глаза и не открывает, не понятно, в сознании ли он.

Мы уже на подступах к Бану.

Васим, наш проводник, останавливается у небольшого дома на окраине кишлака. С ним его дочь Тахмина, ещё совсем молодая, с ребёнком на руках. Ребёнок тихонько посапывает, а Тахмина осторожно придерживает крохотную головку. Васим оборачивается ко мне.

— Здесь мы расстаёмся, капитан, — говорит он, голос его хрипловатый, но твёрдый. — Спасибо за защиту.

— Тебе спасибо, Васим, — отвечаю я, протягивая руку. Он сжимает её, крепко, по-мужски, затем кивает своим, мол, пора. Мы стоим, пока они не скрываются за дверью.

Теперь наша задача — найти дом Касима. Он старейшина, человек уважаемый, и, говорят, не чужд советским.

У ворот нас встречает сам Касим — мужчина лет шестидесяти, высокий, с густой бородой, за которой трудно уловить выражение лица. Но глаза внимательные, цепкие.

— Добро пожаловать! — произносит он, разводя руки. — Мой дом ваш дом.

Во дворе простор — под навесом тенек, в углу журчит небольшой арык. Пахнет травами и дымом от очага. Нас ведут в большой дом, который выглядит куда лучше, чем мы ожидали. Стены выложены камнем, полы устланы коврами. Пахнет чем-то тёплым, хлебным. В центре зала низкий стол, вокруг мягкие подушки.

Семья Касима собирается в комнате. Жена, невысокая женщина в длинном платье, её лицо скрыто полупрозрачным платком. Сыновья, двое, лет двадцати пяти и пятнадцати, смотрят на нас с интересом, но без страха. Маленькая девочка, лет пяти, выглядывает из-за маминого подола.

— У нас есть раненый, — объясняю я, показывая на Пашу. — Нужен врач.

Касим кивает жене, та быстро уходит и возвращается с кувшинами воды и лепёшками. Вода холодная, хлеб мягкий. Приносит сыра.

Впервые за последние три дня едим вдоволь и вкусно.

На мгновение забываем, зачем здесь.

— Врачей нет, — произносит Касим. — Но у нас есть Насима. Она лечит травами. Хотите, позовём?

— Зовите, — говорю я.

Насима приходит быстро — худенькая женщина с морщинистым лицом, вся закутанная, с мешочком трав за спиной. Она осматривает Панина, хмурится, пробует пальцами его рану.

— Ему плохо, — заявляет она. — Если не доставите к врачу — он умрёт.

У меня холодеет внутри. Панин сжимает зубы, глаза блестят. Я разворачиваюсь к Касиму.

— Ты старейшина кишлака?

Касим слегка кивает.

— Да — я. Что нужно?

— Транспорт, — говорю. — Любая машина, осёл, верблюд — что угодно. Нам нужно добраться до своей части.

Касим молчит, оценивает.

За окном тени сгущаются, вечер близок.

— Это опасно, — говорит он наконец. — В округе ходят моджахеды.

Слова тяжелые, но справедливые.

Я понимаю его.

Но Панин стонет за спиной, и это стон человека, который уже близок к краю.

— Нам очень нужно, — добавляю я. — Видишь, он уже близок к смерти. Мы не можем медлить.

Касим долго смотрит на меня, затем кивает.

— Я поговорю с людьми.

Касим уходит, а я остаюсь с мыслью, что договориться будет непросто. Чувство, будто что-то недосказано, давит.