Сердце бьется ровно. Но кажется, каждый звук — это шаг охраны.

Замок тихо щелкает, дверь поддается. Выхожу наружу. Воздух прохладный, пахнет пылью и свободой. Я оглядываюсь — в доме все спят.

Но тут слышится хруст — кто-то идет.

— Куда ты собрался, Беркут? — шепот режет тишину. Я оборачиваюсь и…

Вижу фигуру в тени. Сердце замирает. Это не охранник — слишком знакомая фигура, слишком быстрые движения.

Фигура делает шаг вперед, и в слабом свете луны я узнаю Колесникова.

Когда он успел выскользнуть вслед за мной?

— Ты куда? — шепчет он, глядя на меня так, будто я сошел с ума. — Вернись, пока не поздно.

— Не могу, — отвечаю, с трудом подбирая слова. — Пашу нужно спасать. Он не протянет тут.

Колесников оглядывается через плечо. В доме все спят, но напряжение висит в воздухе, как перед грозой.

— Ты хоть понимаешь, что нас всех могут из-за этого положить? — шепчет он, присаживаясь рядом. — А если поймают?

Я молчу. Он тоже. Ветер шелестит травой где-то вдали.

— Ладно, — наконец говорит он, вздыхая. — Если уж собрался, иди. Только сделай все тихо. И, если получится, найди Коршуна. Может, он знает, как вытащить остальных.

Имя Коршуна звучит как выстрел в голове.

Найти его? Да я даже не знаю, жив ли он.

И что такое Сашка несет? Неужели отчаялся настолько, непохоже на него.

Именно Коршун нас сдал, уж явно не для того, чтобы выручать.

Или Колесников думает, что тот просто заигрывал с моджахедами, чтобы остаться вне подозрений, а потом вернуться помочь нам?

Я так не думаю, но киваю.

Колесников исчезает обратно в сарае, оставляя меня одного на холодном воздухе.

Правда, внутри сарая не намного теплее. Там от земляного пола несёт прямо могильным холодом, что плохо действует на психику парней.

Я пролезаю в щель в заборе, предварительно раздвинув ее шире и двигаюсь вдоль кишлака, прижимаясь к стенам зданий.

Кишлак кажется огромным, как лабиринт. За каждым углом — шаги охраны, каждый звук кажется громче, чем он есть на самом деле. И вдруг, за ближайшим поворотом, я слышу два голоса. Один из них принадлежит проводнику Имрану.

— Завтра начнем с другого, — говорит он. — Беркут слишком упрямый.

— А остальные? — спрашивает кто-то с грубым акцентом.

— Остальных ломать легче. Но Коршуна мы так и не нашли. Хотя… надо ломать этого Беркута до конца.

Имран и его напарник уходят. Я выжидаю еще пару минут, затем выскальзываю из-за угла. Мне нужно тихо пробираться по кишлаку.

Искать выход.

Я крадусь вдоль стены, прижимаясь к холодному кирпичу.

Вокруг темно.

Ветер гоняет пыль по узким улочкам кишлака, как будто это сам воздух пытается укрыть меня. Здесь в Афгане ночь — лучший союзник, но и самый коварный враг. Патрульные шаги звучат глухо, как удары сердца — раз-два, раз-два.

Их силуэты мелькают то ближе, то дальше.

Но каждый раз — это угроза разоблачения.

Я считаю про себя. Двое у центрального дома, один на крыше. Вижу блеск ствола — калашников. Они везде, эти моджахеды. Срываюсь с места, пробегаю короткую дистанцию и прижимаюсь к деревянным воротам. Краска облупилась, деревяшки трухлявые. Сердце бьется быстро, но тихо.

Вдыхаю, выдыхаю.

Дом на окраине кишлака — мой единственный шанс. Тихо толкаю дверь. Скрипит. Морщусь, но все равно вхожу. Внутри темно, пахнет овчиной и чем-то кислым. Пол земляной, неровный. В углу комнаты — низкий стол, застеленный тканью, и деревянные полки с металлическими мисками и кувшинами. Я опускаюсь на колено, всматриваюсь.

Тишина. Только слабое покашливание доносится из другой комнаты.

Вдруг дверь сзади хлопает, и в комнату входит афганец. Лет сорока, худой, кожа темная, морщинистая, глаза огромные, блестящие, как у загнанного зверя. Он замирает, видит меня. Его руки дергаются, будто он готов броситься бежать, но ноги не слушаются.

— Тихо, — шепчу, поднимая руку. — Не бойся.

Он медленно кивает, рот чуть приоткрыт. Я замечаю, как его взгляд мечется — на дверь, на меня, на угол комнаты, где в тени что-то лежит.

— Меня зовут Васим, — глухо говорит он, наконец, на ломанном русском.

— Васим? — спрашиваю, стараясь, чтобы голос звучал уверенно.

Он напрягается, затем кивает.

— Ты русский? — его голос хриплый, ломаный, как его русский язык. — Чего хочешь?

— Тихо, — снова говорю. — Здесь патруль. Меня ищут.

— Плохо дело, — бормочет он. — Здесь Фарадж. Главный… моджахед. Его люди везде.

— Есть врач? Лекарь? — спрашиваю.

Васим мотает головой.

— Нет. Только трава, мазь. Ничего больше.

— Кишлак Бану. Сколько километров?

— Десять… Может, двенадцать, — он пожимает плечами, но глаза не отрывает от меня.

Вижу страх, но чувствую и что-то еще. Неуверенность? Ненависть?

Он делает шаг к полке, вытаскивает старую металлическую коробку. Внутри тряпки, крошечные баночки, какие-то травы. Суетливо протягивает мне.

— Это всё, бери. Бери и уходи.

Я принимаю коробку, но не двигаюсь.

— Еда есть? — спрашиваю.

Васим качает головой, но, вздохнув, идет к столу. Достает две свежевыпеченные лепешки, мешочек с чем-то вроде сыра. Ставит передо мной. Пальцы его дрожат.

— Еще нужна вода.

— Вот, — подает баклажку с водой.

— Спасибо, — говорю тихо. — У нас есть раненые. И нам нужен проводник до Бану.

Его лицо темнеет. Он резко отходит на шаг, прячет руки за спину.

— Нет, я не могу. У меня дочь… — он смотрит на дверь, что ведет в соседнюю комнату. — Она одна. Мужа убили моджахеды. Она беременна. Скоро… скоро родит.

В его голосе боль.

Я не сразу понимаю, что он говорит, но слова медленно доходят. Дочь. Беременная. Ситуация хуже, чем казалось.

— Васим, если вы останетесь здесь, они придут за вами. Они убьют тебя, твою дочь. Пойми это.

Он отворачивается. Стоит неподвижно, как статуя, потом вдруг резко оборачивается. Его глаза полны печали.

— Ты не понимаешь. Я не могу! Она… она не дойдет. Уходи!

Я сжимаю зубы. Моя рука лежит на коробке с мазями, но мозг работает быстрее, чем тело.

Что делать? Мне нужно возвращаться к отряду. Мне нужно знать его решение.

Васим боится, но, возможно, страх сделает его сильным союзником. Или предателем.

Тишину разрывает шорох за стеной. Васим резко оборачивается.

— Они идут! — шепчет он, и в его голосе слышится паника.

Я хватаю коробку, лепешку, мешок сыра, баклажку с водой и делаю шаг к окну.

Свет фонарей появляется в щели между досками.

— Васим, выбор за тобой, — бросаю я ему.

Мы замираем, не двигаемся. Сквозь щели в стенах просачивается свет. Вижу тени патруля, слышу глухие голоса.

Васим нервно кивает на соседнюю комнату, предлагая мне укрыться. Но я остаюсь, жду. Тени проходят мимо, голоса стихают. Они уходят.

— Ушли, — выдыхает Васим. Его плечи опускаются.

Я делаю шаг к нему.

— Васим, помоги. Я снова прошу. У нас нет времени.

Внезапно дверь соседней комнаты приоткрывается, и выходит молодая женщина. Лицо овальное, кожа смуглая, глаза огромные, черные, как ночь. Она поправляет шарф на голове, но видно её живот. Беременность на последних сроках. Она что-то говорит Васиму на своём языке. Голос у неё звонкий, но полный упрёка.

— Это моя дочь, — бормочет Васим.

Женщина не смотрит на меня, только на отца. Она спорит с ним, её руки резко жестикулируют. Слышу лишь обрывки непонятных слов.

Похоже, она не согласна с его решением.

— Что она говорит? — спрашиваю.

Васим бросает взгляд на меня, потом на неё. Видно, что он разрывается. Наконец, тихо произносит.

— Она боится. Думает, что из-за тебя нас всех убьют. Но… ты прав. Они всё равно придут. Надо что-то делать.

Женщина смотрит на меня, и впервые в её глазах я вижу не только страх, но и вызов. Она говорит что-то ещё, но отец только качает головой.

— Уходи, — шепчет Васим. — Я подумаю, что можно сделать. Уходи, пока не поздно.