— Терпел раньше, потерплю и сейчас, — отрезаю я, чувствуя, как мышцы напрягаются ещё до того, как он касается раны.

Он направляет свет лампы прямо на меня. Внимательно рассматривает рану.

— Не смертельно. Будем вытаскивать осколок прямо здесь, вон он торчит, — кивает на плечо.

Рука доктора уверенная — он быстро обрабатывает рану. Клава мгновенно становится серьезной. В воздухе пахнет спиртом, йодом и немного потом. Когда скальпель касается кожи, я не моргаю, но мышцы сжимаются сами собой.

Клава подаёт ему пинцет и стерильные материалы, а сама встаёт рядом. Замечаю её взгляд — сосредоточенный, но с лёгкой тенью улыбки.

— Держитесь крепче, — шутливо бросает она. — Мы вас тут не бросим.

Когда хирург начинает вытаскивать осколок, я стискиваю зубы так, что челюсть трещит. Боль едкая, жгучая, словно кто-то железом выжигает рану. Смотрю прямо перед собой, но уголком глаза вижу, как Клава то и дело скользит взглядом по моему лицу.

— Вы настоящий герой! — произносит она почти шёпотом, когда хирург, наконец, справляется с осколком и принимается обрабатывать рану.

— Герой? — хриплю я, пытаясь отвлечься от боли. — Это вы героям хвалебные песни поёте, пока они на стуле корчатся?

Она смеётся звонко, но мягко.

Её руки лёгкие и аккуратные. Когда она накладывает повязку, мне даже кажется, что боль немного утихает. Но я уже знаю, что это не бинты. Это её особенная лёгкость.

Клава тем временем суетится рядом. Что-то мурлычет о том, как хорошо держусь.

А глаза её…

Да, она смотрит прямо на меня. Улыбается уголками губ, но взгляд выдаёт — ей не просто интересно, я нравлюсь ей.

В этот момент широко распахивается дверь.

В кабинет врывается Маша Озерова.

Её щеки пылают, глаза метают молнии. Она замирает, увидев, как Клава склонилась надо мной.

— Ты что, уже здесь хозяйка? — выпаливает Маша, сверля Клаву взглядом.

Клава не смущается ни на секунду.

— А вы, простите, кто? Пациент или просто зритель?

— Я — подруга, — Маша делает шаг вперёд, скрестив руки на груди. — Если ты думаешь, что можешь всех тут очаровать, то это зря.

Клава выпрямляется и смотрит на Машу с холодным вызовом.

— У нас тут медсанчасть, не танцы на клубной вечеринке. Если у вас вопросы к товарищу капитану, дождитесь за дверью.

— Ах вот как! — Маша бросает взгляд на меня, в котором читается — «А ты что, молчишь?»

А я молча наблюдаю.

Потом делаю то, что даже сам от себя не ожидал — усмехаюсь.

— Клава права, Маша. Здесь хирургический кабинет. Почти стерильный.

Но Маша застыла, как статуя, и не покидает кабинет. Походу собирается превращать его в поле боя.

Клава смотрит на меня спокойно.

— Вот так, товарищ капитан. Мы с вами, кажется, начинаем понимать друг друга.

Я хочу по-мужски помочь Клаве. Но получается так себе.

— Маша, мы всё уже с тобой обсудили, — ровно говорю я, намекая на наш последний разговор, что отношений у нас с ней не будет.

Она, словно не слышит меня,

Я оборачиваюсь к Клаве.

— Спасибо, вам, Клава. Вы настоящий профессионал.

— Беркут, пожалуйста, обращайся ко мне на «ты», — мягко улыбается она.

— Хорошо, Клава, приду в следующий раз на перевязку, буду обращаться на «ты».

Её щеки розовеют, а Маша только сильнее стискивает кулаки.

Ну, начинается! Что за…?

Доктор быстро покидает кабинет, я выхожу вслед за ним в коридор.

И сразу натыкаюсь на Колесникова и Гусева. Они стоят, подпирая стену, явно в предвкушении.

— Ну ты, Беркут, дал жару, — Сашка подмигивает. — Одна туда, другая сюда. Ты точно не командир гарема?

— А что Клава? — тут же подхватывает Гусев. — У вас теперь с ней серьёзно?

— Достали вы, — отмахиваюсь я.

Колесников ухмыляется.

— Ну, смотри, Беркут, Маша не из тех, кто успокоится. Сейчас весь полк услышит, что ты двух медсестёр окрутил.

Эта их болтовня заставляет меня замереть на секунду. Я уже предвижу, как эта история разрастается и превращается в очередной казус.

— А вы собственно здесь зачем?

— Да вот узнали, что тут появилась новая медсестра Клава, хотели познакомиться. А ты, Беркут, как всегда опередил, -ухмыляется Сашка.

— Что за ерунду ты несешь? Сами меня отправили в медсанчасть.

— Ну ты Беркут, конечно! — Колесников смеётся, хлопая меня по спине. — Зачем тебе две пассии сразу?

— Какие пассии? У тебя воображение, Сашка, как у поэта.

— Воображение? Да ты бы видел, как они на тебя смотрят!

Он шутит, а мне вдруг становится совсем не до смеха. Из кабинета доносятся приглушённые голоса Клавы и Маши. Чую, там сейчас разразится что-то совсем не к месту.

Колесников наклоняется ближе.

— Ставлю десятку, что, не только Маша с тебя глаз не спустит. Чую, Клава тоже крепко за тебя зацепилась. Так что, Беркут, выбирай, пока не поздно.

Я молча смотрю на дверь медкабинета, и внутри что-то щёлкает. Может быть, мне пора уже вмешаться?

Да, нет, пусть сами разбираются!

Разворачиваюсь и иду на выход.

Выхожу из медсанчасти, чувствуя, как бинты на плече начинают немного стягивать рану. Грудь всё ещё тяжёлая, как после удара, не только от боли, а от того, что всплывшие в голове воспоминания накрывают волной.

Пахнет пылью, раскалённым солнцем и гарью. Вроде уже несколько часов прошло, а запах боя всё ещё где-то тут, впивается в кожу, в одежду.

У входа стоит замполит, подполковник Григорьев. Высокий, худой, с лицом, на котором застыли суровость и усталость одновременно. Его всегда можно было найти рядом, когда нам приходилось возвращаться после самых тяжёлых операций. Сейчас он стоит, опираясь на перила крыльца.

— Беркут, — зовёт меня, не оборачиваясь, как будто знает, что я выйду именно сейчас.

Я подхожу ближе, стою молча. Григорьев бросает окурок на землю, тушит сапогом, затем смотрит на меня долгим, тяжелым взглядом.

— Как ты? — спрашивает он, как будто это имеет значение.

— Нормально, товарищ капитан. Плечо подлатали. Жить буду.

Григорьев хмурится, кивает на дверь санчасти.

— Это хорошо. Но мне сейчас больше важно другое. Что там случилось? Почему у нас такие потери?

Я тяжело вздыхаю.

— Мы уже начали завершать, — начинаю, глядя куда-то в сторону, чтобы не видеть выражение его лица. — Приказ об отмене операции поступил с задержкой. Усачёв… Пашка… он чеку выдернул. Растерялся.

Замполит медленно поворачивает голову, смотрит на меня пристально.

— Рядовой?

Я киваю.

— Старшина Болотов Иван видел это. Бросился на Пашку. Они оба… Там. Остались. Спасли всех остальных.

Слова застревают в горле. Перед глазами снова встаёт та картина.

Иван Болотов, всегда собранный, строгий, буквально выбросивший автомат, чтобы успеть накрыть собой гранату. Грохот, осколки, крики — и тишина.

Подполковник Григорьев медленно переводит дыхание, как будто боится, что если заговорит сразу, то сорвётся. Потом сжимает кулаки, но по его голосу слышу, как он держит себя в руках.

— Болотов… Человек с огромной буквы. До последнего был старшиной. А Усачёв…

Гляжу на замполита.

— Пашка молодым был. Только из учебки. Не выдержал, -говорю я.

Григорьев кивает, словно только что сложил в голове пазл, но видно, что ответ его не устраивает.

— Двое их было, — добавляю я. — Мы вытаскивали раненых, прикрывали отход, а потом этот крик… Всё слишком быстро.

Григорьев молчит, а потом медленно говорит, глядя куда-то поверх моей головы.

— Это надо будет правильно оформить. Ты понимаешь?

— Понимаю, — отвечаю резко.

Но в голосе у меня звучит какая-то злость. Правильно оформить — как будто можно. Как будто слова на бумаге могут вернуть тех, кто остался там.

Замполит снова долго смотрит в сторону горизонта.

— Спасибо, Беркут. Тяжело это, очень тяжело. Но ты держись. Ты нам нужен.

Я киваю, молчу. Нужен? Бывает ли кто-то нужен после такого?

— Товарищ капитан, вас вызывает подполковник Власов, — слышу голос рядового рядом с собой.