— Вы молодцы, Беркут. Но лучше бы потерь вообще не было. Ты знаешь, что на твою группу — все смотрят? — Киваю. — Так держать. Свободен.

Когда до двери остаётся несколько шагов, он зовёт.

— Стой.

Разворачиваюсь.

— Скажи ему спасибо. И что я буду ходатайствовать о его награждении. Ну, и конечно, само собой, отследим его дальнейшую судьбу. Не бросим…

Я спешу к Шохину в медсанчасть. Там уже все наши парни собрались.

В медсанчасти пахнет лекарствами, потом и едва уловимым запахом дешёвого табака. Мы входим в палату, где лежит Шохин. Он бледный, но глаза живые, как всегда. Даже раненый, он держится, будто ему всё ни по чём.

Шохин лежит в палате бледный, но взгляд цепкий, с вызовом. Я, Колесников и Гусев стоим у его койки, молчим. Слова подбираются трудно.

Сашка сам прерывает тишину.

— Чего встали, как на похоронах? Я ещё жив, — усмехается он, но усмешка выходит кривой. — Давайте, валите уже. А то мне тут скучно с вами.

Колесников пыхтит, будто собирается что-то сказать, но махает рукой. Гусев протягивает руку, крепко сжимает Шохину плечо. Я же остаюсь на месте.

— Ты как, Сань?

— Нормально. Только Ленке передайте, чтоб не приходила. Не хочу этого всего.

Его слова обухом по голове. Он так решил и ничего уже с этим не поделать.

— Ну что, герой, как ты? — Колесников пытается достучаться до Санька.

Шохин усмехается, кривя губы.

— Можно сказать, моей смерти не дождётесь, Колесо, скоро на спине вас таскать буду.

Гусев хмыкает, но что-то в его лице выдаёт напряжение. Он подходит ближе.

— Слышал переводят тебя в Ашхабад. Там тебе культи будут делать.

Шохин отмахивается.

— Успеется. Зажить еще должно.

— Если что, на протезы скинемся, ты только дай знать, куда деньги перевести.

— Да вы что ребята, мне же по армейской линии положено. Я еще повоюю!

Я молчу. Говорить трудно, комок в горле. Подхожу, смотрю прямо ему в глаза:

— Ты главное — держись, Саня.

Он смотрит на меня и вдруг произносит серьёзно.

— А вы там без глупостей. Я тут за вас переживать буду.

Колесников снова пытается разрядить обстановку.

— Мы? Какие глупости? Разве что по девушкам ходить начнём.

Шохин ухмыляется.

— Ну-ну, давайте! И за меня тоже полюбите…

Мы замолкаем.

Ленка. Медсестра, что бегала вокруг него с тех пор, как его привезли. Я знаю, что она приходила каждый день, пыталась заглянуть, поговорить. Но он её оттолкнул. Сказал, что не хочет её видеть.

После визита нас перехватывает Маша Озерова, сидит на крылечке у палатки, срезая яблоко ножом.

— Как он может так ваш Шохин! Ленка к нему раз, два — а он ни в какую. Даже попрощаться с ней не захотел.

Гусев хмурится.

— Почему?

Маша пожимает плечами, но голос у неё возмущенный.

— Сашка сказал ей, что он женат, что никуда от жены не уйдёт. А она ему что? Она его чуть не на руках носила, ночами не спала, рану обрабатывала. А он…

Я пытаюсь спросить спокойно.

— Она как?

Маша вздыхает.

— Как, как… В слёзы, конечно. А потом замолчала и всё тут. Ленка в другую часть хочет перевестись, — добавляет она, будто эта информация может что-то изменить.

— Маш, я никак не могу повлиять на его решение. Он так решил.

Она вскидывает на меня свои глаза, полные молчаливого укора.

Мы молчим. Каждый думает своё. Гусев первый нарушает тишину.

— Жена… А жена его знает, что он тут?

Маша смотрит на него исподлобья.

— Да что она знает. Она там, он тут. И Ленка теперь совсем одна.

На следующее утро Сашу Шохина увозят в Ашхабад на дальнейшие операции и лечение.

Раннее утро. Воздух пропитан прохладой, ещё не прогретой солнцем. Мы стоим рядом с вертолётом, не произнося ни слова. Тяжёлый звук лопастей, будто отсчитывающий последние секунды, забивает уши.

Санитары аккуратно поднимают носилки с Шохиным. Он бледный, но глаза всё те же — упрямые, как у быка. Сначала я думаю, что он молчит, но, когда санитары проходят мимо нас, он ухмыляется и бросает.

— Ну что, орлы, не запорите тут без меня дела! Вернусь — проверю.

— Проверишь, проверишь, — Колесников делает вид, что улыбается, но голос звучит хрипло. — Ты там сначала восстановись.

Шохин хмыкает, кидает взгляд на меня. Я делаю шаг ближе, кладу руку ему на плечо.

— Мы будем ждать от тебя вестей, как ты там, Саня.

Он смотрит прямо в глаза, как будто хочет сказать что-то важное, но только усмехается.

— Главное — живыми дождитесь.

Санитары уносят его дальше, к борту. Гусев резко отворачивается, теребит портупею, стараясь не выдать, что глаза блестят.

Шохина поднимают на борт, носилки устанавливают в проходе. Один из санитаров прикрывает его одеялом, но Шохин отмахивается.

— Не надо мне этого барахла. Сам справлюсь.

Когда дверь вертолёта закрывается, он последний раз поднимает руку, машет нам. Мы стоим, как вкопанные, пока лопасти не начинают разгон. Пыль взлетает в воздух, закрывая глаза и заставляя нас зажмуриться.

Колесников первый нарушает молчание.

— Вот так. Без него теперь.

Гусев качает головой.

— А как он там, в Ашхабаде, один будет?

Я отвечаю коротко.

— Он выдержит. И мы тоже должны.

Я представляю его сейчас перед своим внутренним взором.

Как он там…

Вертушка отрывается от земли, Шохин лежит на носилках, глядя в обшивку вертушки. Санитары рядом переговариваются, но он не слушает. Перед глазами мелькают наши лица — Ленка, которая так и не пришла попрощаться, Колесников с его вечными подколами, Гусев с каменным лицом, я, молча смотрящий ему в глаза.

Он думает, что всё сделал правильно. Ленка… Она сильная, она справится. Но всё равно в груди что-то глухо щемит.

Санитар склоняется над ним.

— Лейтенант, как самочувствие?

Шохин открывает глаза и с трудом выдавливает.

— Живой. Этого достаточно.

Он поворачивает голову к окну, где за стеклом остаётся пыльное поле и люди, которые стоят и смотрят вслед.

Спустя два дня, что дали нам на отдых вызывает меня полковник Грачев. Вхожу в его кабинет. Там всегда пахнет табаком и бумагами. Полковник разглядывает карту, показывает пальцем на точку.

— Это Панджшер, Беркут.

А вот и оно — началось!

Он вдруг поднимает глаза, словно заглядывает мне прямо в душу.

— Слышал, товарищ полковник, — отвечаю. — Его в 1982 году пытались брать и блокировать. Похоже снова заваруха начинается.

Киваю, сглатываю.

— Базарак. Вы туда отправляетесь. Тактический воздушный десант. Высаживаетесь с вертолётов, блокируете противника в восточной части ущелья. Караваны из Пакистана с оружием моджахедам не должны пройти. Задача понятна?

Киваю.

Тактический воздушный десант применяется на направлении главного удара всего соединения, чтобы участвовать с основными войсками в разгроме противника. Для сохранения высокого темпа наступления — затруднять противнику маневрировать резервами, взламывать управление его бойцами, препятствовать пополнению его оружием и боеприпасами.

Грачев медленно водит пальцем по разметке на карте.

— А что по маршрутам?

— Лазейки знают лучше нас, — сухо парирует Грачев. — Именно поэтому вы там будете. И, Беркут, это участие в общевойсковой операции 40 -й армии. Все должно быть слажено. Участвуют все силы.

Он делает паузу, как будто взвешивает, стоит ли продолжать.

— Техника у них есть, — добавляет он, — И ландшафт их прикрывает. Ваша задача — зачистить, перекрыть и удержать.

Слова «удержать» звучат так, будто нас отправляют в ловушку.

— Есть, товарищ полковник.

Я выхожу из кабинета, на ходу застёгивая китель. Гусев и Колесников уже ждут меня возле БТР.

— Опять на передовую? — ухмыляется Гусев, но в глазах у него ни тени веселья.

— Панджшер, — отвечаю коротко.

Колесников кивает, поднимая автомат.

— А говорили, они только в горах сидят. Видать, скучно стало.