Первый экипаж. У Ми-8 открыты створки, на землю выгружают ящики. Подхожу к командиру, высокий мужик с усами, в лётном комбинезоне.

— Товарищ капитан, до Кабула подбросите?

Он даже не смотрит на меня, заносит что-то в журнал.

— Не могу. Не мой маршрут.

Отхожу, сажусь на ящик, наблюдаю. Пыль клубится, от раскалённого воздуха и лопастей вертолётов в глазах рябит.

Техники носятся с инструментами, иногда переговариваются, шутят.

Поднимаюсь, подхожу к следующему экипажу. Тот же вопрос. Лётчик, молодой, с густыми волосами, оглядывает меня снизу вверх.

— Десантник?

— Да.

— А что на своих не летишь?

— Личное дело, надо срочно в Кабул.

— Не по пути. — Отворачивается, сигарету прикуривает.

Уже пару часов слоняюсь по площадке.

Настырно направляюсь к очередному вертолёту Ми-8, похоже, экипаж готовится к влёту.

Подхожу. Командир, крепкий, с резкими чертами лица, выходит из кабины. Поворачивается ко мне:

— Чего надо?

— В Кабул. До аэропорта, если можно.

— Мы туда летим, но с загрузкой. Не напрягает с мешками и ящиками лететь?

— Лишь бы долететь.

Он прищуривается, а потом ухмыляется.

— Ну, десант, садись. Только учти, если командир спросит, что ты делал в полёте, скажешь, что мешки охранял.

Дружно смеёмся, и я лезу в вертолёт.

Внутри тесно: груз — мешки, ящики, запах масла и выхлопных газов. Здесь на таких «рабочих лошадках» — перевозят любой груз, доставляют и десантников до места назначения, и вплоть до эвакуации раненных и погибших. Ещё Ми-8 называют «солдатской машиной». Однимсловом, транспортный вертолёт.

Сажусь в угол, придерживаю рюкзак. В голове одна мысль: Наконец-то.

Когда вертолёт взмывает в воздух, за стеклом начинается настоящий Афган. Жёлтые поля, узкие дороги, сжимающиеся к горизонту горы.

Задача ясна — добраться до Кабула, найти брата и понять, что он здесь делает. Но это будет потом. А сейчас можно вздремнуть часок.

Вертушка садится с мягким ударом, взметая пыль.

— Спасибо, что подбросили.

— Давай, десант, удачи!

Я сгибаюсь и прыгаю на потрескавшийся асфальт. Кабульский аэропорт — это не Шереметьево. Тут нет стеклянных терминалов и улыбчивых диспетчеров.

Всё пропитано пылью, выхлопами и ощущением войны. Вокруг солдаты, техника, вертолёты. И над всем этим гул — постоянный, тяжёлый.

Ремень рюкзака перекидываю через плечо. Стою, осматриваюсь. Вдруг замечаю, как из толпы ко мне целеустремлённо идёт какой-то парень.

Вроде бы обычный, ничего особенного. Короткая стрижка, выгоревшая на солнце куртка-«афганка», за плечом видавший виды рюкзак. Но что-то в его лице цепляет.

Парень улыбается и ускоряется, почти бежит.

Кто он и зачем? Неужели из тех, кто «помнит всё»? Или просто случайный встречный, который решил, что я свой?

— Глеб! — кричит он, как будто знает меня всю жизнь.

Я останавливаюсь, сдвигаю рюкзак с плеча. Смотрю на него внимательно, но так и не понимаю, кто это.

— Ты меня не узнаёшь? — спрашивает он, уже почти рядом.

— А должен? — в голосе больше холодной настороженности, чем радости.

Парень замирает на секунду, будто удивляется, а потом смеётся — нервно, надломлено.

— Серёга я! Сергей Беркутов. Брат твой, Глеб.

Мир перед глазами словно спотыкается.

Брат? Серёга? Мой старший брат. Этот мужчина с жёстким взглядом, немного обветренным лицом и слегка потрёпанной курткой — он?

— Не может быть, — вырывается у меня.

— А ты думал, что мы уже не встретимся в этой жизни? — отвечает он с ухмылкой, но в глазах вижу что-то вроде облегчения, словно он не ожидал меня увидеть.

Серёга смотрит на меня внимательно, потом коротко и резко обнимает. Я чувствую, как он хлопает по плечу, будто проверяя, настоящий ли я.

— Ты живой… Слава Богу, живой, — произносит он тихо, но в голосе столько эмоций, что у меня сжимается горло.

Я отступаю, пытаясь собраться с мыслями.

— Но что ты тут делаешь, Серёга? Тебя же не должно быть здесь. Дальний Восток, служба… Как ты в Афгане оказался?

Он только качает головой:

— Долгая история, брат. Здесь не место говорить.

— Где тогда?

— У меня адрес есть. В Кабуле.

Про Дальный Восток я сказал почти наугад, кадровик предположил, но сказал, что данные неточные…

Я смотрю на Сергея пристально. Ему двадцать шесть, но кажется, будто он старше. Коротко подстриженные волосы обгорели на солнце, кожа загорелая, нос облупился.

Щетина на подбородке небрежная, как у человека, который не успел побриться, а глаза… Глаза Серёги серого стального цвета, взгляд жёсткий.

Куртка на нём стандартная, песочного цвета, с чуть стёртыми шевронами. На ногах грубые ботинки, из-за которых он кажется чуть выше. Руки натруженные, плечи широкие. Это не просто мой брат, а уже мужик, который многое повидал.

— Ты сам-то как? — спрашивает он, уже спокойнее.

— Как видишь. А ты?

— Я — рад, что ты тут. Рад, что ты цел.

Его слова звучат искренне, но я чувствую, что за этой радостью скрывается какое-то беспокойство.

— Серёга, что происходит? Почему ты здесь?

— Потом, Глеб. Всё потом. Давай доберёмся до места.

Садимся на старый УАЗик, что уже ждёт нас на стоянке, и направляемся в город. Серёга объясняет что-то водителю на ломаном их языке, и тот кивает. Едем молча, только кабульская пыль забивается в глаза и рот.

С водителем шустро сумел договориться брат, словно здесь не впервые.

Серёга часто оглядывается в окно, словно проверяет, нет ли за нами слежки. Я молчу, потому что вопросов слишком много, а ответов пока что нет.

Брат протягивает мне клочок бумаги с адресом, видно, как дрожит его рука. На листке наспех написан адрес.

— Откуда это у тебя? — спрашиваю удивленно, глядя на брата, подняв бровь.

— Ты чего такой напряженный, словно я тебя в ловушку заманиваю, должны же мы где –то остановиться.

— Разумеется. Но ты можешь объяснить, кто тебе дал этот адрес?

— Позже, объясню.

Хочется взять его за грудки и вытрясти из него все, о чём он не договаривает.

Сам себя останавливаю, он же мой брат.

Ну, если, конечно, брат…

Кабул мелькает за окнами, грохочет пыльными базарами на горизонте, как другой мир. Кварталы из бетона, блок посты на подступах, — проверяют документы.

Пятиэтажный дом, к которому мы подошли, построен в 1970-х годах, типовая «хрущёвка». Дома такого типа часто возводили советские строители в братских странах, в том числе в Афганистане, как часть помощи социалистическим союзникам.

Конкретно этот дом, говорят, строила бригада из Ташкента — что заметно по чуть более широким окнам и массивным подоконникам. Снаружи — потрёпанная временем штукатурка, некогда покрашенная в бежево-розовый цвет, кое-где отваливается, обнажая кирпич. В подъезде тусклая лампочка висит под потолком, стены выкрашены в два цвета — снизу грязно-зелёный, сверху серый. Пахнет сыростью.

Квартира находится на третьем этаже. Дверь железная, заменена лет десять назад, что говорит о желании хозяина обеспечить безопасность.

Дверь нужной квартиры открывается быстро. Хозяин — седой афганец. Его взгляд насторожен, но вежлив.

— Добро пожаловать. Входите.

Разглядываю его в упор.

Мужчина лет пятидесяти пяти, сухощавый, с резкими чертами лица и проницательным взглядом. Щёки впалые, скулы острые, кожа загорелая, обветренная. И борода, придающая его облику суровость.

Одет просто: хлопковая белая рубашка, закатанные рукава, штаны цвета хаки. В руках — чётки, которые он перебирает с тихим щёлканьем.

Голос у него низкий с характерным акцентом.

Перевожу взгляд на брата.

Серёга явно здесь не впервые. Идёт уверенно, кивает хозяину, жестом приглашая меня следом.

Квартира простая: ковры на полу, низкие столики, подушки вместо диванов. Запах специй и чего-то ещё… Я присаживаюсь, но напряжение не отпускает.

— Откуда у тебя этот адрес? — снова спрашиваю брата, пока хозяин ставит чай.