И то, что Джаафар снова ускользнул, всё это сжигает каждого изнутри.

Неожиданно в казарму заходит командир части. Тоже, похоже, не всё сказал. Его меткий взгляд цепляется за каждого.

— Задачи первостепенные такие, — резко роняет он. — Главное — пресечь каналы поставок. Караваны, идут из Пакистана. Они доставляют моджахедам всё — оружие, боеприпасы, продовольствие, для того, чтобы они могли непрерывно вести с нами войну.

Обводит пристальным взглядом всех, находящихся в помещении.

— Маджахеды охотятся на нас. Мы должны это переломить в свою пользу… Джааафара, конечно, найдем.

— Если найдете, — говорю, прямо глядя на полковника. — Дайте мне. Я с ним рассчитаюсь за всех наших парней.

Петров отвечает не сразу.

— Твоё дело, Беркутов. Когда его найдем, пойдёшь. Но сейчас — отдыхайте после боя. Скоро снова пойдете на задание. Ждем только информацию от разведки.

Комната наполняется гулом, бойцы переглядываются, но никто не вякает.

Командование знает больше, чем говорит, но воинам лишняя информация не нужна. Главное — приказ. Петров покидает казарму.

Мы долго молчим.

— Духи вдруг появляются там, где их, по разведке, не должно быть. Да это ясное дело, просто информация от разведки тупо устарела, — бросает Коршунов.

Напряжение растет в части. Бойцы переглядываются, как будто решая, кто первым заговорит, кто сорвёт крышку с этого котла.

Всё понятно. У всех накипело.

Я тоже вслед за полковником покидаю казарму.

После последнего боя и информации от руководства на душе остаётся неприятный осадок.

Ощущение такое, что дело недоделанным осталось.

Ночью дежурю. Слышны громкие голоса, кто-то спорит по рации, кто-то проходит мимо, кто-то кроет матом всё и вся.

Неожиданно ко мне подходит полковник Петров. Не спится ему что-то…

— Доложила разведка — колонна будет на рассвете через пару дней, — коротко, почти шепотом бросает он.

Ясно! Поиск Джаафара откладывается.

Но мысленно я уже прощаюсь с ним, чувствуя, что день его тоже скоро придёт.

— Понимаешь, Глеб, — полковник садится рядом и говорит приглушенным голосом. — Обстановка сейчас для наших советских войск здесь, в Афгане, складывается крайне напряжённо. Мы уже четыре года вовлечены в конфликт, который превратился в затяжную изнурительную войну.

Молча киваю, знаю все это не по наслышке.

— Главные проблемы для нас здесь это партизанская тактика моджахедов, местность страны и поддержка духов со стороны западных стран. Горы, узкие ущелья и сложные перевалы создают для них идеальные условия. Духи внезапно нападают и так же быстро исчезают. Устраивают засады, диверсии и рейды. Они хорошо знают местность, в этом их козырь.

— Да, я знаю обо всём, товарищ полковник. Моджахеды подвергают атакам и наши советские колонны снабжения. Даже обеспечение баз в крупных городах, таких как Кабул или Кандагар, связано с большим риском, ну, а отдалённые гарнизоны постоянно страдают от нехватки ресурсов.

Петров смотрит на меня внимательно.

— Молодец, Беркут. Политически подкован. Тогда должен хорошо понимать меня. Отлично, что наши разработали эту тактику — высаживать десантников с вертолётов в ключевых точках, чтобы перекрывать пути отступления моджахедов и окружать их. Это очень эффективная тактика.

— Я вас хорошо понимаю, товарищ полковник. Но это не отменяет того, что Джаафар теперь стал моим личным врагом. И я должен его ликвидировать.

Петров вскидывает на меня глаза.

— Глеб, у нас есть ключевые задачи по удержанию контроля над стратегическими пунктами и дорогами, мы должны пресекать поставки оружия и боеприпасов моджахедам, уничтожать крупные базы и укрытия духов. Поэтому вопрос по ликвидации Джааахада пока отставить! — смотрит на меня прицельно.

— Есть — отставить!

Полковник уходит. Слышу скрежет собственных зубов. Я офицер, обязан подчиняться приказу.

Но у меня наступает диссонанс в голове.

Ликвидировать Джаафара —это мой долг.

Получилось, я его упустил, неважно, какие были на то причины, теперь я должен исправить свою ошибку.

Только тогда гештальт будет закрыт.

На следующий день — отоспаться после ночного дежурства не получается.

Мы только что вернулись с подготовки — марш броска с тяжелым снаряжением, и я просто мечтаю о часе покоя. Нет подготовка меня ничуть не напрягла, но вот поспать мне явно бы не помешало.

Солнце палит, не продохнуть. Густой запах горелого асфальта смешивается с пылью, которую приносит сюда сухой афганский ветер.

Лицо стянуто потом и пылью, но не сейчас не до душа — в любой момент могут снова поднять по тревоге.

И тут появляется она.

— Лейтенант Беркутов?

Я поднимаю глаза. Девчонка в халате, белом, как жаркое полуденное солнце, заходит ко мне так уверенно, будто мы старые друзья.

Темно-русые волосы, косая чёлка, большие серые, как сталь, глаза сверлят прямо в душу. А я — хоть убей, не узнаю её.

— Ты меня не помнишь? — говорит она и мягко улыбается.

— Извини, я не знаю, кто ты, — отвечаю честно, чуть хмурясь. Глаза непроизвольно скользят по её форме — медсестра. Странное чувство беспокойства ворочается в груди. Вижу её впервые, точно, а её взгляд будто сверлит, копается во мне.

— Маша Озерова. Я ведь тебя ждала, Глеб. Всё это время. Только дождалась, видимо, того, что ты в упор меня не помнишь. — Она делает паузу, и во мне поднимается лёгкое раздражение.

Зачем ей это всё? Мне что, делать нечего перед вылетом, как слушать про какие-то давние ожидания?

— После ранения я ничего не помню, — говорю, стараясь, чтобы голос оставался ровным. — Контузия, понимаешь? Вся память стерта, что до Афгана было. Так что, извини, я не в курсе, чего или кого ты ждала.

Получилось грубовато. Но извиняться я не собираюсь. Она без разрешения вторглась в моё личное пространство. И как –то незаметно, чтобы собиралась его покинуть.

Девушка Маша смотрит на меня пристально, словно заставляет вспомнить её, ну, или думает, что я прикидываюсь. В её взгляде появляется что-то решительное.

— Знаешь, Глеб, я списалась с твоим братом Сергеем. Он сказал, что хочет приехать сюда, в часть, узнать, как ты.

— С каким ещё братом? — Я удивлён так, что у меня, кажется, пульс ускоряется.

Брат? Сергей? Чушь.

У меня нет брата. Ни Сергея, ни кого другого.

— Ну, ты не шути так, ладно? — Она чуть наклоняет голову, словно вглядываясь в мои глаза, ищет там что-то. — Это, знаешь, даже как-то нелепо. Ты не помнишь ни меня, ни его?

— Маш, послушай. — В голосе невольно появляется нотка раздражения. — Мне, честно, плевать на то, что было до ранения. Никаких родственников не помню, никакого «брата» у меня в голове нет. А тем более перед вылетом на задание, прости уж, мне не до разборок.

Не хочу объясняться с незнакомой девушкой, что у меня не было еще минуты свободной после возвращения со вчерашнего задания, ночного дежурства и сегодняшнего марш- броска.

— Сама подумай, как всё это звучит. Всё, что ты говоришь, мне незнакомо. Я этого всего не помню.

Она чуть сдвигает брови, но лицо её не меняется.

Спокойное, как у медсестры в операционной.

— Ладно, — говорит она тихо. — Значит, ничего не помнишь… — И уходит, не оборачиваясь, оставив меня наедине с этим странным ощущением.

Чуть позже, на построении, я всё ещё мысленно перевариваю наш разговор.

Да откуда бы взяться этому Сергею? Если бы он был, я бы его помнил. Но мысли ускользают.

Полковник Петров начинает инструктаж, называет имена погибших. Семь раненых, пять — не вернулись. Среди них Кочетов Саша. Пропавшие лица на мгновение оживают в памяти, словно всё же дают о себе знать, но это ощущение мимолётно, стирается сразу после слов полковника. Он что-то продолжает говорить о новом предстоящем задании, а я вдруг ловлю себя на мысли, что эта Озерова засела вдруг у меня в голове, и не выходит оттуда.

С чего это она взяла, что мне не наплевать?