О том, что ее дети были чужими побочными детьми, которых она приняла и воспитала как своих собственных, отчаянно шептались за руками в перчатках и элегантными веерами после того, как Мик Тревлав взял в жены леди Эслин Хастингс.

— Моя мать оставила меня с ней вскоре после моего рождения.

Если он был расстроен или обеспокоен ее вопросом, его прикосновение к ее голове, конечно, не выдало этого.

— Значит, ты знаешь, кто твоя мать?

— Нет. Она не назвала своего имени. Обещала вернуться за мной, но, очевидно…

Она этого не сделала.

Он был бы слишком мал, чтобы помнить, как она бросила его, так что ему должны были рассказать об этом.

— Сколько тебе было лет, когда ты все это узнал?

— Шесть, прежде чем я набрался смелости спросить. Мама не скрывает правду. Если не готов ее услышать, лучше не задавать этот вопрос.

Ее сердце потянулось к нему. Так молод, чтобы столкнуться с реальностью своего прошлого. Как долго он надеялся, что она еще вернется за ним? Сколько ему было лет, прежде чем он, наконец, оставил эту надежду?

— Это, должно быть, было ужасно тяжело… слышать все это. Я думаю, что, возможно, солгала бы тебе, чтобы избавить тебя от боли, зная, что она не сдержала своего обещания.

— Я никогда не знал, чтобы ложь, в конце концов, сослужила кому-то хорошую службу. Но в то время одна из них могла бы сослужить мне хорошую службу. Вскоре после того, как я узнал правду, я стал бояться темноты. Я кричал, если не оставляли зажженной лампу, чтобы отогнать монстров, которые пришли за мной. Однажды ночью она дала мне спичечный коробок, чтобы у меня всегда были сухие спички и сила победить тьму. После этого темнота стала выбором. У меня были средства прогнать ее, и я перестал ее бояться. Мне больше не нужен был свет, чтобы заснуть.

— Она была мудрой женщиной.

— Я думаю, что масло для ламп становилось слишком дорогим удовольствием.

Она услышала легкость в его голосе, представила, что он улыбается, и чуть не обернулась, чтобы мельком увидеть то, чего никогда не видела. Хотя, возможно, легкий изгиб уголков его рта — это и есть его самая широкая улыбка.

Она задавалась вопросом, поделился ли он этой историей, потому что понял, что ее вопросы были попыткой отвлечь ее от того, что он делал. Она чуть не заплакала. Прошло так много времени с тех пор, как кто-то, кроме ее братьев, проявлял к ней такую доброту. Те, на кого она могла когда-то положиться, бросили ее, как будто она была мусором, который нужно выбросить.

— Ты использовал спичку, чтобы разжечь огонь. Могу я взглянуть на спичечный коробок?

Он прекратил свои манипуляции, и над ее плечом появился серебряный коробок.

Взяв его, она почувствовала толчок, когда ее пальцы коснулись его. Его кожа была грубой, шершавой, и все же она подумала, что его руки чудесно бы ощущались на ее коже. Тяжело сглотнув, она обратила свое внимание на сложный рельефный рисунок из замысловатых виноградных лоз, листьев и цветов, которые украшали обе стороны маленькой металлической коробки. Наверху была маленькая откидная крышка. Она открыла ее и обнаружила контейнер, набитый спичками.

— Это не дешевый подарок. Это серебро.

Он еще раз прикоснулся к ее коже головы, чтобы удалить всю грязь и мусор. Возможно, ей следовало подождать хирурга.

— Он принадлежал ее мужу. Он умер до того, как я переехала жить к ней, так что я никогда не знал его, знал только ее воспоминания о нем. В тот день, когда я переехал, чтобы начать жить самостоятельно, я попытался вернуть его ей. Но она его не приняла. "Только потому, что ты считаешь себя взрослым, это не значит, что у тебя не будет темных времен. Оставь его себе. В нем не только спички, но и моя любовь к тебе”.

Она почувствовала, как слезы защипали ей глаза, и сморгнула их. Она не знала, было ли это результатом сегодняшнего нападения, ее недавнего изменения обстоятельств или беспокойства за Гриффита, но сегодня вечером ее эмоции были в беспорядке.

— Сколько тебе было лет?

— Все пятнадцать. Считал себя светским человеком, но мне еще многому предстояло научиться. Наверное, до сих пор нужно.

Как и она, похоже.

— Когда мы становимся старше, уроки кажутся намного сложнее, не так ли?

— Да, кажется, они имеют больше последствий. Я почистил рану как можно лучше. Рана не очень глубокая. Я не думаю, что она нуждается в наложении швов. Но джин определенно нанести нужно. Боюсь, это будет неприятно.

— Я уверена, что имела дело с гораздо худшими неприятностями.

Не физически, а эмоционально, и в некотором смысле это было еще хуже.

Вернув ему драгоценный спичечный коробок, она сложила руки на коленях. Краем глаза она наблюдала, как он намочил один из кусков ткани в джине.

К ее изумлению, затем он собрал ее волосы и перекинул их через правое плечо. Странный поступок, когда они не мешали ему добраться до раны.

Она почувствовала, как костяшки его пальцев мягко коснулись левой стороны ее затылка, скользнули вверх к линии волос, вниз к воротнику платья. Вверх и вниз, слегка скользя вперед с каждым гребком. Когда он приблизился к ее уху, она услышала шорох грубой кожи по шелковистой плоти. Что он делал?

Она вспомнила, что где-то читала, что палач Анны Болейн отвлек ее, сказав принести свой меч, хотя он уже был у него в руке, поэтому она расслабилась, прежде чем он отрубил ей голову. Было ли это тем, что пытался сделать Зверь Тревлав, чтобы отвлечь ее?

Когда пропитанная джином ткань коснулась ее раны, она не смогла остановить резкий вдох, но жжение было не таким сильным, как она ожидала. Возможно, потому, что она была сосредоточена на движении его пальцев, гадая, куда он движется.

Он прижал подушечку большого пальца к месту чуть ниже ее уха, где бился ее пульс, и она подумала, считает ли он удары ее сердца. Его пальцы разжались, и кончики задели чувствительную нижнюю часть ее подбородка. Она закрыла глаза, когда тепло и приятное ощущение разлились по ней.

Внезапно ткань и его пальцы исчезли. Он начал осторожно наносить мазь.

— Пока я буду искать твоего брата, не ложись спать.

Его голос прозвучал грубо и неровно — и тепло внутри нее разгорелось, как огонь, когда в него добавили еще один кусок угля или полено. Ей пришлось прочистить горло и взять себя в руки, чтобы ответить, не выдавая, как его прикосновение повлияло на нее.

— Я не думаю, что это будет проблемой. Я буду слишком волноваться, ожидая возвращения Гриффа.

И твоего. Хотя она не хотела признаваться в этом ни ему, ни себе.

— Ты ведь не будешь подвергать себя опасности, не так ли?

— Если до этого дойдет, я справлюсь.

Она ни на минуту не сомневалась в его способностях. И все же ей не нравилась мысль о том, что он столкнется с неприятностями из-за нее.

— Кровотечение остановилось. Возможно, было бы лучше оставить рану открытой для свежего воздуха. Шишка все еще есть. У тебя кружится голова? У тебя болит голова?

— Комната не вращается. Моя головная боль стала меньше. Я думаю, что чай, выпитый ранее, помог.

— Заварить тебе чашечку перед уходом?

Она повернулась на стуле. Он был так близко, что она могла видеть отблески огня, пляшущие в его угольно-черных глазах. Щетина оттеняла его подбородок, делая его более сильным, более отчетливым. В его чертах было такое благородство, что становилось трудно дышать. Она хотела бы обвинить в этом свою голову, но это был он. Весь он.

— Зачем ты все это делаешь?

— Почему я не должен этого делать?

Ее улыбка была легкой, почти дразнящей.

— Ты всегда отвечаешь вопросом на вопрос?

— Только когда я не знаю ответа.

Эти слова отрезвили ее.

— Ты производишь впечатление человека, который всегда знает ответ.

Его темные глаза сузились, он изучал ее в течение одного удара сердца, и она задалась вопросом, найдет ли он то, что искал. Если это было внутри нее, хотела ли она, чтобы он нашел это? Она восхищалась его честностью и открытостью, но не могла принять эти же черты, когда они могли принести столько боли.