- Как ты с ней познакомился? С Рэйчел.

- Ее отцом был Джон Уоткинс, владелец мануфактуры, где твой отец нашел мне работу мальчика на побегушках, - сказал он, ловко завязывая ткань вокруг шеи. - Я продвинулся по службе и к девятнадцати годам стал старшим клерком, и Уоткинс готовил меня к тому, чтобы занять его место. У него не было наследника, потому что Рейчел была его единственным ребенком, а ей было двадцать семь, и она не была замужем, и до меня он не нашел никого подходящего. Она хотела управлять бизнесом, но Уоткинс не воспринимал ее всерьез, и она чувствовала, что мужчины, которые за ней ухаживали, тоже не воспринимали. Она предложила выйти за меня замуж, если я позволю ей управлять фабриками вместе со мной.

- И ты согласился? Позволил ей управлять ими?

- Я был бы дураком, если бы не сделал этого. Она преуспела в этом, знала каждый сантиметр бизнеса. Уоткинс никогда не понимал, как много она может предложить. Даже когда у нас все шло хорошо, он думал, что это все я. - Он закончил с неидеальным узлом, погладил его и пожал плечами. - Это все еще ошеломляет меня, - добавил он, поворачиваясь к ней. - Как много теряется впустую, когда мужчины решают, что некоторые дети ничего не стоят из-за их происхождения, класса, пола или цвета кожи? Как много мы все теряем, как нация, как люди, отвергая людей просто потому, что они не такие, как мы?

- Например, то, что случилось с тобой.

- О чем ты, черт возьми, сейчас говоришь?

- Я имею в виду, ты был лордом, а потом в одночасье мир решил, что ты ничего не стоишь, но ты доказал, что они ошибались. Ты мог сдаться или ожесточиться. Но ты научился и теперь хочешь сделать мир справедливее и для других.

- Ты думаешь, что я... Но я просто...

Он издал разочарованный звук и провел рукой по волосам.

- Мне лучше уйти.

- Не мог бы ты... - Она сделала паузу. - Полагаю, мне придется отменить свои планы на вечер, провести вечер с Люси и Эмили и решить, что с ними делать. Ты присоединишься к нам за ужином? Я имею в виду...

- Не знаю, что насчет ужина, - сказал он. - Но я приду к тебе ночью. Если ты согласна. Одного раза недостаточно.

ОСТАТОК ДНЯ ДЖОШУА провел с удвоенной энергией, пока, наконец, не наступила ночь и не пришло время пойти к ней. Он занимался с ней любовью по-настоящему, без какой-либо ткани между ними - и между ними не было ничего, кроме света свечей.

И когда свечи погасли, и он прижал ее к себе, их тела были так близко, что он не мог различить граней, он прислушался к ее дыханию, уставился в темноту и сказал:

- У нас с Рейчел был сын.

Она вырвалась из его объятий. Было слишком темно, чтобы разглядеть выражение ее лица, вот почему он сказал ей ночью.

- Я не знала, - сказала она. - Папа никогда не говорил. Ты никогда не говорил.

- Не было возможности об этом сказать.

- О, может быть, когда я выразила желание завести ребенка? Ты мог бы сказать: «У меня уже был ребенок, и я его потерял».

Он снова прижал ее к себе. Она уступила ему и больше не спорила.

- Ему едва исполнилось пять, когда...

Он закрыл глаза в темноте.

- С ним все было в порядке, потом он заболел, а потом его не стало. Мы ничего не могли сделать. Просто одна из таких вещей. Миру нравится смеяться над нами, чтобы напомнить нам, что мы никогда ничего не контролируем.

- Мне очень жаль.

- Мне не нужно твое сочувствие.

- Очень жаль. У тебя все равно оно есть.

Его сердце забилось слишком быстро, и ему вдруг стало жарко, но если она и заметила, то не сказала ни слова. Она погладила его по груди, успокаивая, и вскоре он успокоился.

- Как его звали? - тихо спросила она.

- Сэмюэл.

Он сосредоточился на ее руке, тепло которой скользило по его грудной клетке, фамильярно касаясь живота.

- Каким он был?

У него были фотографии, но не слова. Она пошевелилась, и ее волосы легли ему на плечи, а губы нашли местечко чуть выше его ключицы.

- Он был маленьким вихрем, - сказал он. - Он не ходил, если мог бегать, прыгать или скакать вприпрыжку. Он хотел знать все обо всем. Я никогда не осознавал, как много я не знал, пока мне не пришлось отвечать на его вопросы.

Он уставился в темноту, перед глазами всплывали образы прошлого, и он боялся их потерять.

- Брэм прислал коврик из тигровой шкуры из Индии - это была его идея шутки. Рейчел считала, что он ужасен, поэтому, конечно, я расстилал его на полу, чтобы позлить ее. Сэмюэлю он нравился. Он подолгу разговаривал с ним, и мы находили его спящим на нем, обнимающим голову тигра. Мы называли его «наш маленький тигренок».

Когда он замолчал, она больше ни о чем его не спрашивала, а терпеливо ждала, когда он заговорит снова.

- После его смерти, Рейчел… Ей нужно было чем-то заняться. У нас было жилье для всех наших работников - видишь ли, мы следовали примеру Роберта Оуэна, - но она стала одержима идеей обеспечить достойным жильем всех жителей Бирмингема, приводя в порядок заброшенные здания. Одно из этих зданий обрушилось.

- О боже. Джошуа.

- Я снес их все. Построил заново. Это не вернуло ни одного из них.

Здесь, в темноте, рядом с ней, мир отступил, и он почувствовал, что может сказать ей все, что угодно. Она погладила его по волосам, и он позволил ей утешить себя.

И когда он погрузился в сон, у него мелькнула странная мысль, что, возможно, пустота внутри него не имеет никакого отношения к тем близким, которых он потерял.

Глава

19

Джошуа приходил к ней и в следующие три ночи, забираясь обнаженным под простыни с порочными словами и дразнящими руками. Она восхищалась его страстным откликом на нее и своей пылкой реакцией на него, тем, как их занятия любовью заставляли ее чувствовать себя как дома в собственном теле, чего у нее никогда раньше не было.

После этого они тихо болтали. Он рассказывал о своем бизнесе, коллегах и идеях; она рассказывала о своих друзьях, саде и знаменитых свиньях Санн-Парка. Боясь нарушить их хрупкое согласие, она никогда не упоминала их семьи, их прошлое или будущее; он тоже.

Более того, они никогда не говорили о детях, и, хотя она не осмеливалась заговорить об этом, втайне она задавалась вопросом, не ждет ли она уже ребенка, потому что они занимались любовью по два-три раза за ночь, иногда он был сверху, и один раз он перевернул ее, а другой раз притянул к себе сверху на него. «Верхом на рантиполе», - так он это называл, и дразнил ее за лень, и требовал объяснить, почему он должен делать всю работу сам, и уговаривал ее скакать на нем быстрее, что ей было трудно сделать, когда она смеялась.

«Будь жадной со мной», - шептал он ей. «Будь жадной, эгоистичной и грубой. Делай, что хочешь, бери, что хочешь, и, ради всего святого, скажи мне, если я сделаю что-то, что тебе не понравится».

Они спали, обнявшись, но он просыпался рано, а она просыпалась одна. В течение дня они занимались своими делами, но в какие-то моменты - обычно очень неподходящие - воспоминание об их занятиях любовью вспыхивало в ее сознании и согревало ее изнутри, и она думала, что не узнает себя. И она также знала, что это ложь.

Это каким-то образом придавало ей сил. Она чувствовала себя более способной справляться с разросшимся семейством и вести их социальную войну.

И мириться с бесконечными жалобами сестер. О том, какой Лондон скучный, а Кассандра эгоистичная, и как Люси ворчала на четвертый день после их приезда, когда три сестры сидели в гостиной:

- Это ужасно глупо, что мы проделали такой долгий путь в Лондон и не можем даже сходить в Воксхолл-Гарденс.

Люси перестала листать журнал и швырнула его через всю комнату. Видимо, это показалось ей забавным, потому что она тут же швырнула другой.

- Или в театр, - вмешалась Эмили, и с каждым днем ее тон все больше походил на тон Люси. - Глупо не ходить в театр.