- В них вообще ничего не говорится об этом.

- Ты читаешь не те книги.

Она хрипло рассмеялась и откинулась на подушки, приподнимая бедра, чтобы помочь ему, когда он задрал ее юбки, обнажив обтянутые чулками колени, обнажив раздвинутые бедра, ее лоно, теплое и готовое. Он прижал к ней руку, она дернулась и застонала, и он опустился между ее бедер, поцеловал ее идеальные губы и вздохнул, когда она нащупала его кожу под рубашкой.

- Ты нужна мне, - услышал он свой голос, проклиная собственную неэлегантность, пытаясь справиться с бриджами. - Мне нужно...

Его член высвободился, и он спустил бриджи с бедер. Ее руки были теплыми и нетерпеливыми, они блуждали по его бедрам, сжимая ягодицы, когда она выгнулась навстречу ему.

- Что ты со мной делаешь, - прорычал он ей на ухо. - Мне нужно… О боже, ты сводишь меня с ума.

- Правда?

Ее голос звучал удивленно и самодовольно.

- Да. Это ты, это все ты. Только ты.

Ее блуждающие руки скользнули по его бедрам, к груди, дотронувшись до его члена. Она ахнула и замерла, а он прикусил ее ухо и сказал, что все в порядке. И тогда она прикоснулась к нему, нежно, неуверенно, мучительно.

Он раздвинул ее бедра шире, приподнял ее, и она позволила ему. Она откинулась назад. Он не сводил с нее глаз, таких глубоких, таких темных, таких наполненных желанием, и, о да, она действительно хотела его, как и он хотел ее, и он вошел в нее так глубоко, как только мог, наслаждаясь ощущением ее жара, окутывающего его, крепко прижимающего к себе.

Ее пальцы впились в его позвоночник, и он замер. Он навис над ней. Проклиная себя. Он был слишком резок, слишком быстр.

- Кассандра, милая? С тобой все в порядке?

Она смотрела на него, но он понятия не имел, что она видит. Затем ее ресницы затрепетали, и веки сомкнулись.

- О, - сказала она.

Она повела бедрами и крепко сжала свои мышцы вокруг него.

О, боже. Сладкое, сладкое милосердие.

- О, - сказала она снова, и снова повела бедрами и сжала.

Возбужденный, ободренный, он опустил голову к нежной коже ее груди, попробовал ее на вкус, втянул сосок губами.

- О, - сказала она и сделала это снова.

Он слегка отстранился, снова прижался к ней, и она приветствовала его, а когда он неловко просунул руку между ними, она прижалась к нему, сжимая его, находя свой ритм, получая удовольствие. Теперь она знала, чего хочет; она училась, как этого добиться.

- Возьми, - прошептал он ей на ухо. - Доставь себе удовольствие. Используй меня. Обладай мной. Возьми все, любимая, возьми. Возьми меня. Бери все, что хочешь.

Он ласкал ее грудь и наблюдал за ней с благоговейным трепетом, словно наблюдал за чудом: ее голова была запрокинута, румянец залил ее горло, а затем она застыла, ее глаза расширились, и он почувствовал, как внутри нее зарождается тихий крик. Он поймал ее оргазм своим ртом, когда наслаждение пронзило ее и его, и он почувствовал себя более довольным собой и миром, чем когда-либо за последние годы.

Она приподнялась, обхватив его сильными бедрами, ее руки обжигали его кожу - он мог простить мили разорванной ткани на их пути, лишь бы чувствовать ее руки на своей коже, - и он получал удовольствие, ощущая каждый дюйм ее тела каждым своим дюймом, снова, и снова, и снова окутанный ее щедрым теплом, ее конечностями, ею самой. В ней и только в ней. И когда он кончил, глубоко внутри нее, он уткнулся лицом в ее шею и отдался волнам чистого блаженства.

Даже после того, как он освободил ее от своего веса, он остался глубоко внутри нее. Ему больше нечем было заняться, и не было места лучше этого.

Его сердце все еще колотилось, и, да, ее сердце тоже. Он чувствовал прохладный блеск пота на спине, где ее руки все еще ласкали его, и он все еще был внутри нее, теперь более мягкий, теплый и довольный. Удовлетворенность - вот и все, что он нашел в своем сердце, когда порылся в нем. Он поднял голову и посмотрел на нее: ее глаза были закрыты, темные ресницы падали на щеки, румянец заливал шею, такую теплую, такую прекрасную, залитую дневным светом.

Дневной свет.

Постепенно он начал замечать и другие вещи. Мелочи. Между ними было около шести миль ткани, ее платье и его рубашка, а его бриджи из оленьей кожи врезались в бедра и сапоги - Черт возьми, он все еще был в ботинках! Она заслуживала лучшего, и, конечно, даже у него было больше изящества, чем это!

И постепенно он начал осознавать грохот экипажей, крики с улицы, перебрасывающихся словами слуг в коридоре, топот ног над головой.

- Черт возьми, - сказал он.

Она открыла глаза, завораживающи янтарно-зеленые.

- Что случилось? - спросила она.

- Сейчас середина дня.

- Ой. Я забыла.

Она тихо рассмеялась, когда начала прислушиваться к звукам мира, который они покинули. Ее лицо вытянулось.

- О нет, - сказала она. - Я шумела. Какой шум я издала? Я забыла. Как я могла забыть? Что, если они услышали? Что, если они поймут, что мы... О.

Она была такой очаровательной, когда пыталась примирить свое публичное «я» с личным «я», и он был необычайно доволен собой за то, что обнаружил эту ее черту. Усмехнувшись, он вышел из нее, позволив ее ногам упасть. Он погладил ее по волосам, поцеловал ее. Он ощутил на своих пальцах ее запах, и его тело снова возбудилось.

- Мы женаты, - напомнил он ей. - Все это вполне пристойно.

- Пристойно! - повторила она. - Ах ты, дьявол!

Она легонько шлепнула его, и он поцеловал ее, долго и медленно, наслаждаясь тем, как она отвечает на его поцелуй.

- Это было довольно неэлегантно, - сказал он. - Прошлой ночью мне следовало заняться с тобой любовью как следует.

- Да.

- Я хотел этого. Я...

У него не нашлось слов, и она не стала давить на него.

- Это было совсем не похоже на нашу брачную ночь, - сказала она вместо этого. - Я волновалась, но это было... чудесно.

Он ничего не сказал. Не было смысла гадать, могло ли что-то когда-нибудь измениться.

Откуда-то донесся смех, тот самый смех, и певучий возглас «Матушка Кассандра!», а затем другой голос, возможно, Ньюэлла, который подгонял говорившего.

- О боже, - сказала Кассандра. - Я совсем забыла, что она здесь.

И он почувствовал гордость, по крайней мере, за это.

ОНИ ПОМОГЛИ друг другу привести себя в порядок и одеться. Кассандра выполняла все необходимые действия и была благодарна за то, что ей было чем заняться. Как приятно заниматься чем-то разумным и практичным. Мир казался странным, но нормальным. Ее тело было незнакомым, но естественным. А одеваться с мужчиной - это было что-то совершенно новое и давно знакомое.

И все же где-то среди этой новой привычности возникла неловкость.

Письма, конечно же.

Они все еще лежали на столе, занимая слишком много места. Она взяла их и протянула ему.

- Все в порядке, - сказала она. - Я уже знала, что ты ее любил.

Он взял письма, задумчиво посмотрел на них.

- Это не был брак по любви, но мы были друзьями.

Он поднял глаза.

- Я написал их ей после ее смерти. Я скучал по ней.

В его темных глазах читались страдание, старая печаль, новый гнев, и она запоздало осознала весь ужас похищения писем.

- И они украли их! Клянусь, Джошуа, если ты их не пристрелишь, это сделаю я.

Он провел пальцем по ее щеке.

- Не беспокойся. Они того не стоят. Мы с ними легко разделаемся.

Она испортила его шейный платок, и он подошел к зеркалу, чтобы завязать его, не попросив ее о помощи, так что она не стала этого делать. Вместо этого она наблюдала, как он разглядывает свое отражение, как будто завязывание платка было единственным, о чем он думал. Какими странными были люди: они могли испытать нечто подобное - заниматься любовью, которая заставила мир расколоться на части и плясать, - а затем погрузиться в домашнюю рутину, как будто ничего не произошло.

Хотя она не была уверена в том, что произошло. И она понятия не имела, что произойдет дальше. Мир за этой дверью требовал ее внимания, а она хотела побыть одна.