Внезапно Джошуа понял.

Сестры Кассандры были такими красивыми и жизнерадостными, что по сравнению с ними она казалась себе невзрачной и скучной, несмотря на то, что была хорошенькой, остроумной и всеми любимой. Поэтому она выделила себе место в саду, где ей не приходилось конкурировать. Даже сейчас, когда она была фактической главой семьи, она не претендовала на то, что принадлежало ей по праву. Здесь, и только здесь, она чувствовала себя самой собой.

Ощущение, похожее на сон, исчезло. Его мысли были такими же острыми и ясными, как всегда, и он был безумно рад, что пришел.

- Тебе нравится? - застенчиво спросила она.

Он притянул ее к себе.

- Очень нравится. Это так похоже на тебя.

- А дом? Тебе нравится твой дом?

Он проигнорировал слово «твой», посмотрев на сад новыми глазами.

- Я полагаю, мы должны увидеть кого-то в его собственном доме, чтобы понять его, - сказал он.

- Возможно, если бы я увидела твой дом в Бирмингеме, я бы поняла тебя. Твою преданность своей работе, твою любовь к металлу.

Она не увидела бы там дома. Она увидела бы пустой дом, место, где он спал и переодевался. Его настоящим домом было пространство в его голове, где он хранил свою работу, единственную вещь, которую никто никогда не мог у него отнять.

Она показала ему важную часть себя; он был должен был дать ей кое-что взамен.

- Я никогда не питал особой любви к металлу, - сказал он. - Это просто то, на чем я остановился. Но я восхищаюсь алхимией кузнеца, тем, как человек может сгибать железо по своей воле. С помощью тепла и давления можно изменить саму природу вещей. Из куска руды или лома можно выковать что-то мощное, полезное или красивое. Что-то прочное, цельное, долговечное. Мне нравится эта идея.

- А это Бирмингем, - сказала она.

- Да.

Она отстранилась от него, зашла в беседку и откинулась на спинку сиденья. Она сняла шляпку и положила ее рядом с собой, затем закрыла глаза и подняла лицо. Послеполуденный свет ласкал ее нежную кожу и рыжие пряди в волосах, и ему захотелось навсегда запечатлеть это зрелище.

Затем она открыла глаза и улыбнулась, и он сел рядом с ней на сиденье.

- Это твой дом, - сказал он.

- Он твой.

- Забудь, что говорит закон. Ты заслужила этот дом.

Его охватила внезапная ярость на ее семью.

- Ты его любишь. Ты управляешь им. Ты заставляешь его работать. Твоя семья слишком глупа, чтобы понять это, но ты им нужна. И ты тоже этого не замечаешь. Твои сестры последовали за тобой в Лондон.

- Они отправились в Лондон, чтобы быть непослушными.

- Нет. Они приехали, потому что не знают, как жить без тебя. Ты - центр этой семьи. Ты сплачиваешь их. Ты глава этой семьи и ее сердце, и этот дом - твой. Заяви на него свои права. Перестань отказываться от своего пространства. Борись за то, что принадлежит тебе. Выгони свою мать из хозяйской комнаты и объяви этот кабинет своим собственным.

Она уставилась на него испуганным, потерянным и ищущим взглядом. Она выглядела расстроенной, а он никогда не хотел причинять ей страдания. Он провел рукой по ее щеке и едва успел произнести ее имя, как она сказала:

- Поцелуй меня.

Он поцеловал ее. Они нежно и чувственно исследовали друг друга, и да, на вкус она по-прежнему была как цветы, но он не мог ощутить ее достаточно хорошо, поэтому жадно притянул ее к себе. Она забралась на него верхом и принялась теребить его волосы, осыпая нежными поцелуями лицо и шею. Он так и не узнал, кто из них задрал ей юбки и стянул с него бриджи, но вскоре он снова был внутри нее. Щебетали птицы, журчал фонтан, его жена прикусила его нижнюю губу, а потом сказала:

- Держу пари, в Бирмингеме ты не сможешь этого сделать.

У него не хватало дыхания ни на смех, ни тем более на разговоры, поэтому он оторвался от нее и вошел в нее еще глубже, когда она сильнее прижалась к нему, пока не впилась зубами ему в плечо, и они не кончили.

Позже он почувствовал момент, когда к ней вернулось сознание, потому что она подвинулась и уткнулась лицом ему в шею.

- Прости меня, - сказала она. - Я не знаю, что на меня нашло.

- Это все птицы и пчелы. Не извиняйся передо мной. Я люблю хорошенько поразвлечься в саду.

- Раньше я была такой воспитанной, а теперь... Я... Это твоя вина.

Он ухмыльнулся.

- И я очень горжусь собой.

Даже после того, как они привели себя в порядок, он чувствовал себя ленивым и довольным, поэтому предложил ей прижаться к нему спиной и закрыл глаза.

- Нам пора, - сказала она. Она не пошевелилась. - У нас есть дела.

- Пока нет. Здесь все еще достаточно тепло, и с тобой так спокойно. Давай останемся еще ненадолго.

У него действительно были дела. Много. Но солнце грело, и пчелы жужжали, и ее вес был приятным, а его конечности и веки отяжелели. Он вдруг почувствовал, что устал больше, чем когда-либо в своей жизни, и не будет никакого вреда, если он на минутку, впервые за четырнадцать лет, остановится и передохнет.

глава 29

Для человека, который утверждал, что у него много работы, - несколько раз думала Кассандра в последующие дни, - Джошуа, похоже, почти ничего не делал, хотя по-прежнему проявлял больше энергии, чем обычно, генерируя идеи и приходя в восторг по малейшему поводу. Каждый день он приводил в смятение кого-нибудь из домочадцев, и все равно они его обожали.

Он ворвался в молочный цех и испугал молочниц, пока они не поняли, что он просто хотел знать, что они делают и как все это работает, этот бизнес по превращению молока в масло и сыр. В день стирки он также допрашивал прачек; бедняжки краснели и хихикали, заикаясь в ответах, и все это время держали в руках его подштанники. Он провел целый день, очарованный свиньями, отправился на встречу с арендаторами, расспрашивая их до тех пор, пока у них не закружилась голова, и вместе с мистером Ридли с фермы «Энд Фарм» разработал план перестройки шаткого моста по новому проекту. Он даже вторгся в мамину винокурню и привел ее в восторг, оценив ее вина. Каждый день из Бирмингема приезжали посыльные и приходили письма, и мистер Дас прислал еще и нового секретаря, но Джошуа ворчал, что не может сосредоточиться, хотя Кассандра не понимала, что он имел в виду, потому что, конечно, он искал, чем бы отвлечься, но отвлекающие факторы его не интересовали.

Проходили дни. Одна неделя. Две. Он присоединялся к семье за ужином и после ужина тоже, и каждый вечер проводил с ней. Они занимались любовью и тихо беседовали, и она засыпала с надеждой в сердце.

Только для того, чтобы проснуться в одиночестве.

Солнце каждый день новое: О, как же дразнили ее эти слова! Раньше она считала эту надпись оптимистичным посланием - напоминанием о том, что в любой момент можно начать все сначала, - но теперь поняла, что это послание тщетно. С каждым днем ее муж становился все ближе, но с восходом солнца все начиналось сначала, и она была ничуть не ближе к тому, чтобы удержать его, чем накануне.

Потому что он постоянно куда-то бежал.

Когда она осмелилась заметить, что он работает меньше, чем раньше, он махнул рукой и сказал:

- Дас справляется. Я вернусь к работе в Бирмингеме.

Когда она упомянула о празднике летнего солнцестояния, он сказал:

- Да, но к тому времени я уже вернусь в Бирмингем.

А когда она предложила ему завести пару собак, чтобы они сопровождали его на долгих прогулках, он сначала заинтересовался, но затем сказал:

- Какой в этом смысл? Я не смогу взять их с собой в Бирмингем.

Бирмингем, Бирмингем, Бирмингем. Как же она ненавидела этот шумный, грязный, стремительный город, который манил к себе ее мужа. Она ненавидела его, хотя теперь понимала: Бирмингем был местом, где он создал свою жизнь и самого себя. Именно там он превратился из нежеланного незаконнорожденного мальчика в богатого, могущественного промышленника. Стать сельским джентльменом было бы предательством по отношению к самому себе. Бирмингем был не просто местом: это была его личность, его сердце и разум.