А через полчаса после отправки я начал испытывать беспокойство — ехали мы явно не так, как в прошлый раз! Вот режьте меня — не в ту сторону едем! Нет, конечно, тут целый железнодорожный узел, может, мы по каким-то объездным путям двинулись, но надежды практически нет — мы выехали уже из застройки и набираем ход! Я схватил полученные в штабе документы и побежал к начальнику поезда, благо, он заселился в освободившееся купе в нашем вагоне.

— Господин капитан!

— Ну, что вам ещё? Крупу не той формы выдали?

— Куда мы, позвольте вас спросить, едем⁈

— Не знаю, куда едете вы, а эшелон идёт, согласно предписанию, в Москву.

У меня аж ноги словно льдом сковало.

— В какую ещё, к бибеням, Москву⁈ — Рассыпая из укладки бумаги, я выхватил нужную. — У меня предписание личной, Его Императорского Величества, Канцелярии — прибыть на встречу с Государем Императором третьего июня, в Питере!!!

Увидев бумагу с гербовой «шапкой» ЕИВ Канцелярии штабс-капитан утратил и вальяжность, и усталую снисходительность, и даже слегка побледнел. Я же с подступающим ужасом просипел через перехваченное спазмом горло:

— Или в тот день из Озерищ отправлялось ДВА литерных поезда, и меня прицепили не к тому⁈

— Никак нет, поезд один. Вот, у меня предписание, — дрожащими, как и у меня, руками начальник поезда достал свою бумагу. — Погрузить вас и технику, доставить в Москву, в распоряжение штаба Московского гарнизона.

Я без сил рухнул на полку, напротив начальника поезда. Мыслей в голове крутилось ровно две, то ли случившееся результат чьего-то идиотизма, то ли это провокация.

«Дурень, доставай мобильник и звони начальнику штаба! Генерал-лейтенанту, как его там. Который Никандр, а не Никанор!»

«Валлотаеву! Точно!»

Дрожащими руками вытащил из кармана мобилет и, после того, как собеседник ответил, коротко описал ситуацию.

— Всё правильно. До вас не довели, поскольку вас нет в списке рассылки, но Государь в указанную дату будет находиться в Москве, с целью, помимо прочего, инспекции войск местного гарнизона. Вот вашу с ним встречу туда и перенесли, по согласованию с его Императорского Величества Канцелярией.

— Но предупредить же можно было⁈ Мы тут с начальником эшелона чуть по ёжику не родили, на выезде из Орши…

— Оповестить должна была Канцелярия. Что-то ещё?

— Нет, спасибо, больше вопросов нет.

Нажав на «отбой» поднял глаза на начальника эшелона, который по моим репликам начал уже подозревать, что ситуация имеет какое-то неизвестное нам решение.

— Аудиенция будет в Москве. Штаб о переносе знал, но никому нихрена не сказал, потому что инструкций таких не было. И решили, что Канцелярия скажет. Ага, отдельно — им, отдельно — мне, делать больше в Питере нечего. Сссуки…

— Абсолютно верное определение, ваша милость! — Штабс-капитан оттянул пальцем воротник и сделал второй рукой хватательное движение над поверхностью стола, настолько характерное, что я словно бы увидел призрачный стакан.

— Подождите минутку, господин капитан! — Я быстро заскочил в своё купе, взял два стакана из-под чая и вытащил из портфеля бутылку акавиты, взятой с собой для представительских целей.

Штабс-капитан за время моего забега немного пришёл в себя, но «живую воду» принял с благодарностью, разлив по полстакана. Замахнули их оба без тостов и закуски, и — отпустило. Хозяин купе выдохнул короткую, но очень эмоциональную тираду о штабных обитателях, их нравах и половом поведении. Непечатную от начала до конца. Потом со вздохом отставил стакан в сторону:

— Хороша, зараза, но бумаг ещё столько…

— Тогда оставляю вам на вечер.

После совместно пережитого испуга наши отношения с начальником наладились. Нет, мы не стали приятельствовать или ходить друг к другу в гости, но рабочие вопросы решали сразу ко взаимному удовлетворению.

Выйдя от начальника эшелона, я зашёл к жёнам и своим офицерам, рассказать об изменении маршрута и причинах этого, чтобы не паниковали, обнаружив себя в Смоленске. Дальше ехали без приключений. Трижды стояли часов по пять, пока паровоз загружал уголь, десяток раз заливали воду, несколько раз теряли и вновь обретали вагоны. Так, в Смоленске между нами и паровозом вместо теплушки оказались два почтовых вагона. В саму Москву нас не повезли, зато часа два путешествовали вокруг города, теряя по пути вагоны. И вечером первого июня оказались около какой-то платформы в лесах, что была обозначена как конечная, имея попутчиками только артиллеристов. Маневровый паровозик по одному выдёргивал платформы с грузом, подавая их торцом к платформе, местные солдатики бросали сходни, железнодорожники вместе с моими бойцами или артиллеристами снимали крепления и техника выкатывалась на грунт.

Толпа встречающих, как оказалось, встречала артиллеристов. Они подцепили пушки с передками к грузовичкам и уфырчали в сгущающиеся сумерки во главе с легковушкой. И мы остались около платформы одни. Но не успели решить, где разбивать лагерь, как и к нам прикатил встречающий. Извинившись за опоздание — автомобиль сломался в пути — он повёл нашу колонну к месту временного размещения. Сейчас доедем, разместимся и можно будет отдохнуть. Завтрашний день отводится на приведение себя и техники в порядок, а третьего — аудиенция.

[1] Довоенные паровозы с запасом воды в тендере порядка пятнадцати-двадцати кубов нуждались в заправке водой каждые 30–50 километров, если тянули состав или каждые 120–150 км, если шли в резерве. Но многое зависело и от веса состава, и от опыта паровозной бригады. Так что интервал примерно в восемьдесят километров, конечно, великоват — но и состав лёгкий, опытный машинист мог и дотянуть. Ну, или Юра одну-две заправки проспал, если там всё проходило без работ по переформированию эшелона. Запас угля позволял «усреднённому» паровозу 1930-х проехать с составом порядка 150–160 км, от Озерища до Орши 200, так что догрузка в пути была в любом случае неизбежна, а до Толочина (160 км) можно было и не дотянуть.

Бойцов быстро пристроили в местную казарму, офицерам дружины, узнав, что они закончили службу в обер-офицерских чинах, предложили офицерское же общежитие. А вот с размещением Маши и Ульяны возникли сложности в части не столько даже предоставления надлежащих удобств, а в соблюдении приличий. Мы даже собирались ночевать в фургоне: а что, спальное место три метра на метр восемьдесят, хоть вдоль ложись, хоть поперёк, хоть и так, и эдак. Но жена командира части возмутилась:

— Вот ещё! Не хватало ещё, чтобы две дворянки в кибитке ночевали, как цыганки, да ещё в моём заведовании!

И в ультимативном порядке пригласила обеих к себе в гости. А вот на меня приглашение не распространилось — не то решила, что барону цыганствовать можно, не то предположила, что меня в общежитии примут. Я же никуда напрашиваться не стал — в конце концов, я фургон для того таким и делал, чтоб всегда и везде иметь с собою своё собственное жильё. Полностью раскладываться не стал — зачем мне одному такое лежбище, морж я, что ли? — зато открыл походную кухоньку, погрел себе чайку. Перед сном обошёл ещё и выставленные Вишенковым караулы в виде двух скучающих возле нашей техники бойцов. Да, знаю, по уставу часовым не положено разговаривать на посту, но у нас же не совсем, чтобы настоящие постовые, с разводящим, подчасками и вот это вот всё, скорее, сторожа, чтобы местные себе чего-нибудь не отломали на память. Договорился, чтоб «если что» — сразу будили меня, дверь в салон фургона запру, конечно, но, если в окошко над головой постучать — услышу и открою.

Утро началось с шума и суеты. Нас, как выяснилось при свете дня, пристроили на полянке сбоку от дорожки, ведущей от плаца к артиллерийскому парку. В общем, и то, и другое — хозяйство шумное, так что подняли меня, считай, одновременно с местными солдатами. В результате к тому времени, как прибежал вестовой звать всех на завтрак, я уже успел при помощи бойцов провести поверхностную ревизию техники, вправить оставшиеся с погрузки вмятины (и, частично, мозги шоферов), вскрыть пломбу на грузовом модуле и выдать инструменты для помывки техники.