«Дед, а ты не видишь некоего противоречия в том, чтобы укрывать технику, которую везём на показ?»

«Нет, конечно! Показывать везём тем, кому положено и можно знать, а скрывать нужно от посторонних!»

«Ага, то есть, всё население Смолевичского и Червеньского районов, по которым мы ездим, не скрываясь — это те, кому положено, а живущие вдоль железной дороги — посторонние?»

Он ещё минут пятнадцать бурчал на тему того, что у нас тут все расслабились до полного недержания военной тайны и понятия не имеем о правилах секретности воинских перевозок, потом вроде как успокоился, когда я напомнил, что техника наша на вооружение, кроме как в дружине, не принята, а потому относится к гражданским образцам. Но тишина была недолгой, дед начал нудеть о том, что надо хотя бы стёкла закрыть щитами, например, от хулигански брошенного камня, а все двери — запереть и опечатать.

«Дед, у нас стёкла пулю револьверную держат, без сколов и трещин. Тем более, что я всё равно перед смотром буду всё проверять и править».

«Это скорее для того, чтобы не провоцировать».

«А для этого у нас часовые предусмотрены. Но вот идея запереть и опечатать — она хорошая. И хлопать двери не будут, и часовым охранять проще».

Опечатали, оставив открытой только переднюю правую дверь в каждой кабине. Не заднюю, опять же — из соображений не провоцировать, на сей раз бойцов на то, чтобы завалиться спать на заднем сиденье.

Ещё до отъезда успели вчерне познакомиться с соседями по вагону — шестью офицерами, которых отрядили к нам. Четверо ехали по вызову, одеты были в повседневную форму и, быстро распределившись по купе, заказали у проводника, носившего форму младшего унтера, чай и откланялись, сославшись на тяжёлый день. Двое же, из числа приехавших на дачном поезде, наряженные в парадную форму, были столь обильно украшены какими-то шнурами и позументами, что я не сразу даже рассмотрел их погоны. Дед обозвал это всё великолепие «мотошвейными войсками» и сравнил с какими-то «дембелями из Средней Азии». Но потом вспомнил, однако, без особой уверенности, что все эти шнурки и верёвочки что-то там обозначают, в том числе и дублируют знаки различия. Правда, подробностей не вспомнил, только смешное слово «гомбочка», но даже не мог с уверенностью сказать, какой именно элемент формы так называется.

И вот эти двое держали себя, словно графы, сосланные в конюшню. Нет, я понимаю — недовольны, что их «оторвали» от прочего начальства и «сослали на хутор», но это не даёт никакого права срываться на попутчиках. Пытались было «построить» нашего Нюськина и отправить его за чаем, но тот, закалённый в баталиях со своим командиром батареи, посоветовал им подучить Устав, дабы не позориться прилюдно. А увидев непонимание в глазах, пояснил:

— Я, как вы можете видеть, прапорщик ЗАПАСА. И, находясь на частной службе, подчиняюсь исключительно командиру родовой дружины и главе рода. Вы же, к счастью для дружины, не являетесь ни тем, ни другим.

После чего, пока штабные искали достойный ответ, скрылся в купе. К счастью, дальнейшего развития этот конфликт не получил, штабные закрылись у себя в купе и только проводника, которого Иван Антонович именовал вестовым, вызывали к себе чуть ли не каждые десять минут, но ближе к полуночи угомонились, во всяком случае ходьба мимо нашей двери прекратилась.

Купе второго класса вполне позволяло принимать у себя одного-двух гостей, потому ужинать я отправился к жёнам, а Старокомельский — к подчинённым. Я «в гостях» засиживаться не стал, покормив, жёны выставили меня за дверь ссылаясь на бессонную ночь и желание попытаться поспать хоть сейчас. Я и сам вымотался, поскольку на прошлую ночь наложился ещё и нервный день, так что лёг, не дожидаясь возвращения соседа, и только сквозь сон слышал время от времени раздававшийся звук шагов обутого в уставные сапоги проводника, а также паровозные свистки и станционные шумы.

В пути дважды надолго останавливались, в Борисове и вроде бы в Толочине. Паровоз заправляли водой[1], но явно там были ещё какие-то попутные армейские дела — вроде как что-то то подцепляли, то отцепляли в хвосте эшелона. Вроде как ещё и уголь догружали в Борисове, поскольку много его ушло на то, чтобы держать паровоз под парами всё время погрузки и ожидания какого-то начальства, что решило ехать с нами. В итоге в Оршу приехали около девяти утра.

Там сразу началась суета, в процессе которой удалось отловить начальника эшелона и начать пытать его насчёт положенной кормёжки.

— Что вы мне голову дурите? В первом грузовом вагоне продуктовый склад, там получите, и не отвлекайте от работы!

Причём всё это было сказано с такой уверенностью в голосе, что я, может быть, и пошёл бы к тому самому вагону, но деда так просто не возьмёшь.

«Стоять! Что, любой желающий может прийти и сказать „дяденька, дай покушать“? Документ нужен, о постановке на довольствие — раз и какой-то расходный — два. Не знаю, как здесь и сейчас принято — ведомость, ордер, накладная, но что-то нужно!»

Всё это я почти дословно пересказал и отловленному, в буквальном смысле, за пуговицу на мундире, начальнику.

— Я всё отдал, ещё до отправления!

— Кому, если не секрет⁈

Он сперва пытался отослать к начальнику охраны, потом, узнав, что речь о пассажирах поезда и вовсе заявил, что нам нужно в вагон-ресторан (который, вместе с двумя классными вагонами, уже отцепили и куда-то потащили).

— Другие пассажиры. Не штабные. Которые вместе с техникой следуют.

— Все бумаги — у старшего команды!

— Этот самый старший команды стоит перед вами. — Вишенков вместе с бойцом, взятым на роль посыльного, на самом деле успел подойти на шум. — Но ему вы ничего не давали. Мне, как владельцу техники и дружины — тоже. Боец, сбегай-ка за Иваном Антоновичем, может, он что-то получал, но решил не делиться?

Окружив страшно недовольного начальника втроём, не считая нижних чинов, вынудили его проверить документы, хранившиеся в служебном купе в нашем же вагоне и там — о, чудо! — нашлись все предназначенные нам бумаги!

Но этот военный, хотя, скорее хомяк в погонах, всё равно попытался выставить виноватыми нас — мол, своевременно надо получать документы, а не когда попало. То, что до отправления он большую часть времени пропадал неизвестно где, а пойманный отмахивался со словами «после формирования эшелона» в расчёт не бралось, разумеется. Но и нам всё равно, главное, бумаги получены. Выбивать указанные в бумагах продукты отправились сразу всей толпой, прихватив с собой ещё и шестерых бойцов для внушительности и переноски. Сидевший в вагоне подпрапорщик при виде нас и наших бумаг тяжко вздохнул — видимо, мысленно уже пристроил невостребованные продукты, но вслух ничего не сказал. Оставив Старокомельского с Нюськиным получать продукты, вы с Вишенковым отправились к платформам с техникой, я — проверять эту самую технику, а он — постовых. Шуганув какого-то мутного типа, что влез на платформу в слепой зоне часового и пытался пробраться внутрь грузовика, дали лёгкий нагоняй охранникам и решили удвоить караул до момента отправления, поставив бойцов на диагонально противоположных углах каждой платформы. Понадобится десять человек, ровно половина состава! А ведь были сомнения — зачем столько народу с собой везти. Если в Орше застрянем, как в Озерище, то ещё придётся поломать голову моим офицерам, как постовых сменять, чтобы и отдохнуть успели между вахтами, и подвахтенных иметь.

К счастью, опасения не оправдались, и выехали мы почти сразу после полудня. Но состав переформировали знатно: кроме двух классных вагонов с вагоном-рестораном отцепили почти всё, кроме занятого моей дружиной, остался только продуктовый склад и ещё один грузовой вагон, даже теплушка с охраной куда-то делась. Зато прицепили ещё три платформы с двумя пушками на каждой, вагон третьего класса сразу за ними и пятнадцать грузовых, доведя общую длину состава до двадцати семи вагонов. Но — всё это быстро и не в пример более организованно, чем при формировании эшелона. Или опыт местных железнодорожников сказался, или то, что никаких генералов не ждали, или всё сразу.