[2] Ажыны (бел) — ежевика.

Что сказать о переходе от места сбора до лагеря? Да ещё так, чтобы это было цензурно? Нет, мне-то ничего, даже не слишком устал. Особенно порадовал ранец с жёсткой спинкой, куда как удобнее, чем сумка, что нужно в руках тащить. Но вот те, кто в туфлях и костюмах, или с двумя-тремя сумками, невзирая на предупреждения… Короче говоря, я до места дошёл, даже без особых усилий, хотя будь ранец раза в два полегче, то даже и удовольствие получил бы. Первую половину пути я часто посматривал на часы, чтобы определить, укладываюсь ли в норму времени, потом успокоился и только время от времени проверял, не слишком ли расслабился. Но вот некоторые еле доковыляли, если не сказать — доползли. У иных к концу пути ноги тот ещё ужастик из себя представляли. Отцы-командиры, а у нашего «родного» штабса нашлось аж трое помощников в звании поручиков и подпоручиков, постарались, чтобы все этот ужас увидели и прониклись. Потом выяснилось, что в большой палатке сидят целых два целителя, из Могилёвского медицинского, а с ними полдюжины практикантов, но к тому времени ощутить весь ужас положения любителей прогулок в модных штиблетах успели все, равно как и на себя примерить. Так что после целителя все носители неуставной обуви дружно, бодро и полностью добровольно отправились на полевой склад, а здесь был и такой, за солдатскими сапогами.

Пока страдальцы (на голову в первую очередь, как уверял дед, ворча, что не тут конец организма им лечат) лечили свои ноги, мы с Надосиновиком, его тенью Осинкиным и Сергеем Казюлиным на четверых поделили и съели мою колбасу, Васину курицу, которая на их с Сергеем фоне смотрелась, как воробей, многоэтажные бутерброды от Олега и Серёгины пирожки. Душевно так посидели, жаль, никто не захотел с собой термос тащить с горячим чаем, пришлось запивать водой из фляг, которые были с собой у каждого.

После перекуса чем запасливость послала, вышли на построение. Кто-то невыдержанный задал вопрос, без спроса и разрешения:

— А где мы жить будем?

Наш отец-командир, как ни странно, не разозлился даже, а как-то заулыбался. Ой, не к добру это!

— В блиндажах, конечно!

— А где они⁈

— Так где построите — там и будут. Курсант Журавинкин[1] — два наряда вне очереди за разговоры в строю.

— Есть два наряда вне очереди.

— Я понимаю, что нормальный взвод нормальных солдат как минимум один блиндаж бы себе к вечеру построили, или два, но вы таковыми не являетесь ни с какой стороны. Так что копать начнём, возможно, сегодня, а накаты учиться делать станем позже. Эту ночь будем спать по-бивуачному, на кошме около костров!

Выждав секунд десять, он спросил:

— Поверили? Правильно, мне верить нужно! Но ночевать сегодня будем в палатках. Правда, не все, а только те, кто не имеют взысканий. Остальные — добро пожаловать к костру. В роли кошмы и одеяла можете использовать всё, что хотите — из собственного имущества.

Строй загудел, но так, не размыкая губ, скорее даже застонал.

— Сейчас полчаса на отдых, за это время можете переодеться в полевую форму и, оставив вещи, получить шанцевый инструмент.

Я уже и без подсказки деда понял, что в этом случае «можете переодеться» означает «только попробуйте не сделать это», а отдых подразумевается в виде смены занятий. Кстати, о полевой форме. При поступлении в академию о таковой ничего не говорилось, поскольку в стенах заведения она и не используется. Более того, выйти в таком на занятия… Короче говоря, форма для полевых выходов собрана на основе той же повседневной, но второго и более сроков службы, той, что или оставлена студентами после выпуска, или сдана ими же в утиль по причине износа. Её лишают признаков принадлежности определённому факультету и курсу, приводят в порядок и слегка меняют фасон на более свободный. Конечно, есть такие студенты, для которых стоимость формы является существенной суммой, и они увозят её с собой для перешивки, но бросают куда больше. Я сам уже два комплекта, из которых вырос, отдал подчинённым Надежды Петровны. Правда, считал, что они себе забирают, а оказалось вот так вот. С одной стороны — обноски, с другой — такое ни испачкать, ни порвать не жалко. Опять же, свидетелей «позора» нет и не предвидится, да и выглядит она более-менее, во всяком случае — в начале выхода.

Через полчаса состоялось построение, на котором те, кто не вняли словам более предусмотрительных товарищей и не озаботились тем, чтобы сменить одежду и получить инструмент, получили нагоняй с вынесенным взысканием и рысью побежали за лопатами. А, нет, не лопатами — кирками и ломами, которые положены одна на десяток! Я думал, их выдают самым сильным, оказывается — самым ленивым и непонятливым. Когда, наконец, все были оснащены шанцевым инструментом, нас повели, но не копать, а кормить. Я даже стал переживать насчёт того, что, возможно, стоило оставить колбасу на вечер, перед сном, но быстро передумал. Обед состоял из миски солдатских щей на говядине, без картошки, но с пшеном, густых, почти как кулеш, однако без мяса. Оно, как объяснили, будет дано на ужин. Странно, по рассказам — оно идёт в обед на второе, но нас, видимо, решили не перегружать перед земляными работами.

После обеда же вывели в поле с лопатами. Но тут же попали на лекцию о том, что блиндаж должен быть не просто так выкопан, а являться частью уставного оборонительного рубежа, то есть — нужно выкопать траншею, от неё — ходы сообщения, и уже в их конце — землянки. Потом несколько часов к ряду выбирали позицию, сообразуясь со статьями Устава, размечали будущие траншеи, причём штабс-капитан дважды в самом конце находил, к чему придраться, и заставлял переделывать заново. Причём то тут, то там виднелись следы старых раскопов, но итоговая линия траншей оказалась размечена на расстоянии порядка трёх метров от прошлогодней. А мы уж нацелились были глазом, чтоб не целину ковырять, но — командир такого послабления не допустил. Эх, кто бы сомневался — но надежда была, да. Самое смешное, что как только поставили вешки — тут же ушли обратно в лагерь, ни разу землю не ковырнув. И зачем таскали с собой лопаты с прочим инструментом⁈ Чую я, если мы в построенных своими руками блиндажах и заночуем — то разве что в последнюю ночь.

В лагере сложили груз в кучку и отправились — правильно, на строевую подготовку. Как нам довели, не дожидаясь возмущения:

— В качестве будущих унтер-офицеров, вы должны будете сами проводить такие занятия. А потому должны всё знать и уметь как минимум — на отлично. Так что, взвод! В три шеренги — становись!

На ужин дали гречневую кашу с куском холодной отварной говядины с обеда и горячий вроде как чай, после чего объявили свободное время, неоднократно и предельно прозрачно намекнув, что хотя бы часть его нужно посвятить приведению в порядок формы, у кого с ней что-то не так, а хоть что-то «не так» было у большинства. После вечерней поверки перед отбоем, на которой немногочисленные не внявшие получили очередной нагоняй, к облегчению многих выяснилось, что под открытым небом спать никому не придётся, просто у кого-то будут армейские палатки с армейскими же кроватями, а у «штрафников» — брезентовые шатры с парой шерстяных одеял, под которые можно было бы подложить те же пресловутые ветки, если их удастся ещё где-то добыть.

Так оно и пошло: копали землю, возводя укрепления, маршировали, учили (снова!) Уставы, постепенно втягиваясь в рутину. Ну, и каждый третий день ходили на стрельбище, где стреляли из армейской винтовки из положения стоя или с колена, стрельбу из положения лёжа отработали только один раз. Дед по этому поводу очень сильно ругался и ехидничал с заявлений офицеров, что стрельба лёжа — занятие бесполезное и даже вредное, поскольку обзора никакого нет для лежащего, особенно если впереди не ровное и выкошенное стрельбище, а реальное поле, с травой и всякого рода ухабами.

«Ага, надо встать в рост, желательно — плотными рядами, и гордо ловить грудью вражеские пули! Главное — чтоб помирать с красивым видом и широким обзором перед глазами!»