— Что пишет его высочество? — спросила Симель, устраиваясь в нише у окна, чтобы наблюдать за дорогой в Керк. Слуга, по-видимому, доставил записку, пока она завтракала, или ее принес сам Эно, королевский шпион. Король отдал несколько его голубей Адемару, и нельзя сказать, что старик был этому рад.
— В монастыре все идет своим чередом. Но, как я и думал, Адемар хочет отправиться к Фронадану в Берению.
— И вы позволите?
— Нет, — Вилиам покачал головой. — Он сейчас там, где и должен быть. В прошлый раз, когда поездка сорвалась, сын не разговаривал с ним два месяца. Когда Адемар примет корону, у него не будет возможности бывать там каждый год. Я хочу, чтобы мой внук не возненавидел раньше времени нашу высокую участь, а сын отдал дань памяти жене.
Слышать это было неловко, и Симель сделала вид, будто увидела на дороге что-то необычное. Король вдохнул, собираясь продолжить, но ничего не сказал. Симель обернулась — он смотрел на нее так, как смотрят на молодых старики, сожалея обо всем, что не сделали. Неужели опять коснется этой темы?
— Я мог бы написать твоему отцу.
— Нет.
Это вышло несколько резче, чем позволял этикет, и Симель раздосадовано прикрыла глаза.
— Простите, ваше величество. Но это не поможет.
Как объяснить ему? И стоит ли? От одной мысли о том, как все это прозвучит, становилось тошно.
— Отцы всегда дают детям шанс, — сказал Вилиам, и было похоже, что сейчас он говорит не только о Симели. — Им просто нужно воспользоваться.
Если бы все дело было в шансе…
— Это не поможет, — повторила Симель. — Да и что вы напишете?
— Что его дитя служит королю верой и правдой. Что он должен гордиться.
Симель была удивлена. Дитя. Не дочь. Он знает?
— Он ждет других известий и не будет гордиться лекарем, — сказала она осторожно, не понимая, куда выведет их этот разговор.
— Я думал, что хорошо знаю Грегора. Но годы меняют нас, как воду в реке. Что он хотел бы услышать?
— Например, что… — в горле стало сухо, но Симель вытолкнула слова наружу, — что его сын служит в Гвардии.
Теперь он понял, в чем здесь проблема? Лицо короля изменилось, но не от удивления. Похоже, она совсем жалко выглядела.
— Могу написать и так.
Симель не заметила, как сжала кулаки. Неужто он думает, что она ищет способы продолжать эту игру?
— Жизнь проходит слишком быстро, — тихо сказал король. — Мы все не успеваем сказать друг другу что-то важное. И хорошо, если это всего лишь слова любви. Моя Ривиана, она знала, что я любил ее. Хуже, если ты, как Адемар, не успеешь простить и попросить прощения.
Против воли плечи Симели поникли, и она уже не могла сердиться. Все, чего она хотела, это остаться наконец в покое и одиночестве.
Король ждал ответа.
— Я простила его. Но я не вернусь. Нет. — Она уставилась в пол, не желая встречаться с Вилиамом взглядом. Не выдержав, король раздраженно хлопнул себя по бедру, и его ответ уже не был бы таким мягким, но тут за дверью послышались шаги, раздался голос запыхавшегося на лестнице Азоха Рана, и стражники постучали в тяжелую створку.
Вилиам бросил на Симель последний недовольный взгляд и крикнул: «Входите!». Она заставила себя поклониться достаточно низко, как того требовали правила:
— Я могу быть свободна?
Он молчал, все же вынудив ее поднять взгляд. В его глазах не осталось гнева — только сожаление. Не зная, что из этого было хуже, Симель подхватила свою сумку с травами и быстро выскочила в дверь, задев ворчащего Рана.
Симель спускалась к себе в цокольный этаж, дыша ровно и глубоко. Не стоило так раздражаться из-за того, что кто-то пытается помочь, пусть даже это невозможно. Король был искренен, но сегодня уж слишком напорист. Все они сейчас на взводе, все как будто ожидают чего-то на рубеже, за которым мир либо изменится, либо завершит свой внезапный кульбит и вернется к былому порядку.
Берения ждала откупные грамоты и ни единым словом не давала знать, успокоится на этом или нет. На границе с хальтами, где без Адемара варвары наглели, чувствовалось напряжение, готовое либо рассеяться, как ветер по равнине, либо обрушиться на речные гарнизоны ураганом.
Воистину затишье перед бурей, вот как это ощущалось, — чувство, хорошо известное Симели по временам, когда война с Фрейцером достигла своего апогея. И если Вилиам сумел остаться, как всегда, великодушным, то она опять, как тогда, не сдержалась и отдалась во власть нервичности. Сейчас решения зависят не от нее, но близость к королю как будто делит ответственность на всех, кто рядом.
Симель посторонилась, пропуская на лестнице новую прачку — прошлой она помогла с письмом к возлюбленному, и та благополучно уехала в Керк. Эта женщина тоже жила в постоянном волнении — ее сына гоняли в стрелковой роте с утра до ночи, хотя официально армия ни к чему не готовилась.
Скорей бы уже какая-то ясность, ей богу. Любая угроза лучше выпивающей душу неизвестности. Волнуется душа, ждет, исходит на пустые мысли и расчеты. Дайте реального врага, покажите цель — и можно действовать. Короля истощили эти недели, Симель видела. Когда-то она так же ждала в Благодатной долине — бесплодно, не зная, когда будет известие: то ли завтра, то ли прямо сейчас, — и придется вскочить среди ночи, и мчаться за бандой, надеясь положить ей конец. В последний год Фрейцер заставил себя ждать слишком долго, почти полгода, и никто в Марскелле и Берждоме не спал как следует, как не спит сейчас Вилиам.
Симель помнила, какой усталой была сама, моля о финале, когда пришла вдруг весть, что часовой с горной тропы пропал, а значит, Фрейцер вновь пробрался к ним из Дерла. Едва очнувшись от подобия сна, она подняла весь замок: слуг и оруженосцев, пажей и конюхов, — и меньше, чем через полчаса, уже неслась к Хави.
В этот раз она поставила на кон все: свой покой, свою честь и надежду, что после победы жизнь вернется в тихое русло. Умерится воинственный пыл отца, сойдут на нет учебные баталии в полях, и они займутся мирными, скучнейшими делами о торговле и крестьянских тяжбах. Знал ли Хави, сколь многое она ждала от решающей схватки? Навряд ли. Его так же жгла вина за неудачи, он так же болел за людей, но не знал, что в эти годы терпение Симели перешло за грань, где нет возврата, и лопнуло, оставив ее жить в долине лишь на чувстве долга, на неспособности оставить дом в опасности. Но дальше — дальше должна была наступить развязка, какой бы она ни была.
Нет, тогда он, конечно, еще не догадывался. Он встретил ее, такой же взвинченный и гневный, и видел отражение себя в ее измученности. Она ничего не объясняла, проблем хватало и без этого.
Симель добралась до своей комнатушки, заперла дверь, разделась и упала на кровать — слишком напряженная, чтобы заснуть, слишком злая на невозможность разрешить дело своими руками.
Хави тоже жаждал дела, хотя раньше Симель считала, что он будет больше рад ожиданию, чем бою. Плохо же она его знала, а может, он не знал себя и сам. Она тоже не думала, что реальный бой окажется для нее таким, каким был — быстрее и ловчее, чем тренировка, но труднее, особенно потом, во снах, когда раж отпускал и оставались только видения крови и смерти.
В следующий раз уже знаешь, как это будет. И ожидая, лучше не мучить хотя бы тело, а дать ему набраться сил. Хави же обычно бродил между коней и проверял всех и вся раз по десять. Служилые латники проводили свое время, невольно копируя господ: Берждомские — на ногах, Марскеллские — лежа на траве.
— Эй, — звала Симель обычно, — посиди. Сиди со мной и не бегай.
Хави всегда был благодарен за этот оклик, и опускался рядом. В тот раз, последний для Фрейцера, он был особенно тревожен.
— Стёганка порезана у Грача и Буяна. Мои обалдуи даже не заметили.
С тех пор, как Ириса царапнули ножом под брюхом, они прикрыли коням живот и шею толстым стегачём с набивкой, как в собственных акетонах. Чуть больше веса, чуть меньше волнений.
— Те тоже в пылу не заметят. Да и поди сумей попасть в прореху. Не бойся.
