Но что меня поражает, так это солнце в небе. Фотография была сделана днем, а когда ее разместили, был уже вечер, то есть полиция была у меня дома раньше. Мои родители ждали целый день, чтобы забрать меня, и до сих пор не сказали мне, что происходит.

Они что-то скрывают от меня.

Конечно, скрывают. Давайте оставим Эллу в стороне от всего до последней минуты, потому что мы знаем, что у нее будет какое-то свое мнение. Меня легче контролировать, когда они держат меня в неведении или шантажируют. В основном они не хотели, чтобы я была здесь, когда вокруг копы. Кто знает, что я могу проболтаться. Джеральд Бейкер не доверяет мне, а я не доверяю ему.

Что будет со мной, если моего отца арестуют? Ведь я предполагаю, что полиция не ушла из этого дома с пустыми руками. А если на чем-нибудь будет стоять мое имя? Меня тоже арестуют?

Как только я прохожу через парадную дверь, Карл, наш дворецкий, бежит в заднюю комнату, приказывая мне не двигаться. Он возвращается с моей матерью, у которой по лицу текут слезы, а платок прижат к щеке, как у вдовы из фильма 1920-х годов.

— Элла, — всхлипывает она, когда я подхожу к ней.

Бедная моя мама. В тот день, когда она вышла замуж за моего отца, она присоединилась к «Безмолвному кругу» в качестве жены. Это сделало ее кроткой, бесполезной, наивной. Она — мой худший кошмар, но я не виню ее за это. Она вышла замуж за то, что считала стабильностью. Потом она забеременела и осталась ради детей. Но в конечном итоге она ничто без Круга и моего отца. Я даже не хочу думать о том, что с ней будет, если Джеральд Бейкер уедет. У меня такое чувство, что Тени, люди из Круга молчания, не оставят ее в покое. Это не так-то просто.

Держа телефон в одной руке, я раскрываю руки, чтобы обнять ее, как будто я материнская фигура в наших отношениях.

— Все будет хорошо, — бормочу я, но прежде чем я успеваю обнять ее, она выхватывает у меня телефон и отдает его Карлу.

— Никаких телефонов, Элла. Ты не знаешь, кто подслушивает, — огрызается она, прежде чем ее лицо снова искажается от боли. — О, Элла.

Она хватает меня за руку и тянет дальше в наш особняк. Нас окружают бежевые и другие нейтральные цвета, а стены украшены различными картинами в стиле барокко и ренессанса. Здесь чувствуешь себя как в музее, а над прихожей возвышается наш семейный портрет.

— Все хорошо, мама, — тихо повторяю я.

Она качает головой, и я замечаю полицейскую ленту на двери папиного кабинета, когда мы проходим мимо. Должно быть, они изъяли все из той комнаты.

— Элла…

Она разражается слезами, из нее льется громкий плач.

Я беру ее на руки, как только мы оказываемся за пределами большой комнаты, которую мы используем в качестве гостиной. Она слишком потрясена, чтобы даже войти внутрь.

— Мама, с ним все будет хорошо. Он в полицейском участке? Он позвонил Гарсия-Диасу?

Статус моего отца сродни королевскому. Обычно он не попадает в неприятности, но если вдруг, то у него есть лучший адвокат в своем углу.

Она качает головой.

— Папа… — пытается она снова. Я смутно слышу, как за ней открывается дверь в комнату, но я слишком сосредоточена на ее состоянии, чтобы поднять глаза.

— Папа умер.

Я отвожу взгляд от плачущей матери и обращаюсь к брату Люку, который стоит прямо здесь, держась рукой за открытую дверь. Шок от услышанного, что мой отец мертв, едва успевает пройти, как мои расширенные глаза перескакивают на мужчину, стоящего рядом с Люком.

Руки в карманах темно-серых брюк, волнистые карамельные волосы падают на глаза, а красивые черты лица искажены в милом, нескрываемом извинении. Вот стоит мой бывший. Кристофер Мюррей.

Глава 4

Элла

Mr. Perfectly Fine — Taylor Swift

Крис, как джентльмен, протягивает моей матери руку, которую она охотно берет. Он помогает ей сесть на один из диванов в комнате. Красные антикварные диваны в стиле Людовика XV с резными когтистыми ножками ручной работы, расставленные вокруг камина с головой льва над ним, создают впечатление, что мы живем в XVIII веке. И эти дурацкие неудобные диваны стоят около тридцати тысяч каждый.

Мне кажется, что мое сердце не билось уже несколько минут. Мое тело пылает, мысли крутятся в голове.

Он лучший друг Люка. Вот почему он здесь.

Вот почему он здесь.

Вот. Почему. Он. Здесь.

Помогая маме сесть, Крис присоединяется к брату у камина, а я стою и смотрю, как тени от огня ползут по их лицам.

Люк — точная копия меня. Или я его, наверное. У нас фирменные белокурые волосы Бейкеров, голубые глаза, настолько бледные, что кажутся нарисованными акварелью, и мягкие черты лица, которые делают меня определением женственности, а его, когда он был подростком, делали чуть менее мужественным. Теперь он вырос. Двадцать пять лет, сейчас работает главным операционным директором кафе Бейкеров в Лос-Анджелесе, чтобы заменить моего отца, когда…

Мой отец умер.

Мой взгляд падает на маму, и ее неловкие звуки в носовой платок заставляют меня осознать кое-что еще. Она больше не плачет.

В комнате царит полная тишина. Никто не плачет, никто не бормочет «о боже мой», никто не причитает о том, как им будет не хватать Джеральда Бейкера. Мы все его ненавидели. Моя мать беспокоится о себе, с ужасом думая о том, что ждет ее в будущем в Круге молчания, когда ее муж мертв. Какова ее роль? Кому она принадлежит? В конце концов, она всего лишь женщина.

Как и я.

Мое сердце падает в желудок, грудь сжимается, когда тишина в комнате приобретает совершенно новый смысл.

— Ты уже здесь, — говорю я Люку.

— Я успел на самолет, как только мама позвонила.

— Что случилось? Почему мне никто ничего не сказал?

Я изо всех сил стараюсь показать, что чувствую предательство, но мои эмоции застревают в горле, и я знаю, что они выходят слабыми. Как будто мне все это безразлично. Мое лицо привыкло к программированию того, что я ему говорю, а не к настоящим эмоциям.

Маму сотрясают рыдания, но вопрос был адресован не ей.

Люк — не плохой человек. Он не такой, как мой отец, и не такой, как жадные корпоративные ублюдки, которые на него работают. Он хороший парень. Он мой брат, и мы всегда ладили.

Но он что-то скрывает от меня. Я могу сказать, когда он замыкается в себе.

— Люк, — настаиваю я, когда его глаза переходят на Криса. — Что с ним случилось?

Его челюсть напрягается, и он переминается на ногах, прежде чем снова успокоиться.

— Сегодня утром копы появились в офисе в Нью-Йорке, потом в Лос-Анджелесе. В последний раз они обыскали его домашний офис здесь, но не арестовали его. Когда я приехал днем, он был мертв. Он… — Он тяжело сглатывает, опустив взгляд. Возможно, это единственная печаль, которую я увижу на его лице в связи со смертью нашего отца. — Он повесился.

Представление о хромом теле отца, висящем в его кабинете, заставляет меня содрогнуться.

Что он использовал?

Даже не думай об этом.

Я киваю, смаргивая слезы, которые, я уверена, никто не заметит. Боже, я ненавидела этого человека. Почему это вообще меня задевает?

— Давай не будем ходить вокруг да около, — говорю я, прижимая руку к груди. — Мы все знаем о Круге. Мы все знаем о папиных вечеринках. Смерть человека, который организовывал секс-вечеринки для «Круга молчания» и которого собирались арестовать, не говорит о самоубийстве.

— Элла, — задыхается мама.

Я перевожу взгляд на Криса, потому что он единственный, в ком я не уверена, что он много знает об этом. А он вполне может. Его отец — часть Круга, но я не знаю, делился ли он этим с сыном.

Когда его лицо остается бесстрастным, а глаза смотрят на мою маму, я понимаю, что все это для него не новость.

Мои пальцы ползут по правой верхней части бедра, царапая кожу под юбкой. Любые внешние раздражители помогут мне не потеряться в собственных мыслях. Я не хочу паниковать.

— Я знаю это уже много лет, мама. То, что ты игнорируешь это, — твоя проблема, а не моя. — Я впиваюсь взглядом в Люка. — Папа не убивал себя, и ты это знаешь.