Тим демонстративно уступил победу. Это выглядело как насмешка.

Это и была насмешка.

Игорь активно поздравляет своего сына, зрители, похоже, не понимают, что случилось.

— Какого, блин, хрена, Агай! — кричит Платон. — Что это за показушное выступление?!

Тим останавливается, выходит из машины, снимает шлем. И как только к нему подходит ведущий с микрофоном, говорит:

— Как и предсказывал Игорь Смолин, победил Платон. — Он хлопает. — Куда уж аутсайдерам до профи, — улыбается.

Смолин что-то произносит одними губами, явно матерное, и выглядит злым как черт! Я от души веселюсь из-за ситуации.

— Эй, Платон! С победой, — глумится Тим.

— Да пошел ты! Я требую еще один заезд! Да не победил я! — рявкает Смолин на второго ведущего, который подкатывает с поздравляшками. — Это не считается!

— Как насчет Нюрбургринга? — выкрикивает Тим.

Брови Платона летят вверх:

— Ты от какой команды поедешь?

Я пораженно качаю головой. Вы же, вся ваша семья, сделали все, чтобы команда Тима развалилась. И теперь искренне интересуетесь, с кем он работает?

— Увидишь.

Платон кивает.

Игорь Смолин начинает чеканить, что это неспортивно, что так нельзя. Что у Тима вообще не городская супра, а корч, то есть машина, переделанная для гонок, хотя это не так, супра прошла техосмотр. Тимофей возвращается за руль, мы выруливаем с парковки, пересекаем пустырь и плавно движемся по тому же маршруту, вот только в сторону дома.

Я наконец снимаю шлем.

— Ты бы мог прийти первым. Блин, зрители, кажется, не поняли, почему ты остановился и Смолины такие злые.

— Это ничего бы не значило. Платон сейчас расслаблен, у него свадьба скоро. Пусть будет подарочек от меня. Хах, да и ты слышала? Игорь быстро выкрутился, дескать, тачка — корч. Хотя движок здесь родной, а вот слива у Платоши как раз вся переделанная.

— Мне показалось, Платон в бешенстве.

— Ну… ему полезно, — усмехается Тим. — Он хорош, когда собран.

— Боже, его выражение лица! — хохочу я. — Это жесть. Так им и надо за то, что записали тебя в аутсайдеры. Так им всем и надо! Я счастлива, я мечтала об этом с того самого дня, как увидела интервью Смолина! Они спать ночью не будут!

Снова обнимаю Тима. Искренне, крепко, от души. Нет, не провоцируя, а по-дружески. Нам всем нужны тепло и поддержка, пусть даже самые недоверчивые на свете гонщики и будут отрицать это.

Тим никак не поощряет, но и не отталкивает, просто ведет машину. Так и едем в тишине, пока он не произносит:

— Не испугалась?

— Шутишь? Это лучший день моей жизни. Но я видела, что ты не выжал из тачки все, что мог.

— Это не гонка, это развлечение.

— Ты просто был осторожен.

— Среди зрителей тусовалась Юляшка. Мы рисковали. Больше так делать не будем.

Я крепко зажмуриваюсь, обдумывая его тон и слова. Потом вздыхаю и обнимаю Тима еще крепче, почти душу.

Мы едем в гараж, а не к Шилову. Еще одна ночь в покое у меня есть. Можно расслабиться.

Потом мы долго сидели на темной террасе, поставив рядом два кресла, касаясь друг друга ногами и разговаривая. О себе, о жизни и о гонках, конечно. Обо всем и ни о чем. Хотя иногда я делилась по-настоящему важными вещами. Хотел ли Тим знать? Казалось, что да, потому что он сидел рядом и слушал, а я… просто хотела говорить. В моей жизни слишком давно не было ничего грандиозного, я упивалась каждой минутой.

Фонари были выключены, но комары периодически долетали, и мы стряхивали их с лица и шеи.

Я курила электронные сигареты, Тим смотрел в черное небо. Звезд видно не было — Москва слишком яркая даже здесь, на окраине, она не терпит конкуренции. Мы немного скучали по Красноярску, где оба родились. Там небо тоже черное, но если отъехать подальше…

Тим предложил мне выпить, но я отказалась.

Иногда мы, забывшись, флиртовали безбожно, затем я осаживала его, и это тоже было замечательно. Он был весь горячий. Не в плане, что заболел, нет. Заряженный после небольшой гонки. Активный, нетерпеливый. Глаза сверкали, смех жалил искренностью. Я умирала от желания забраться к нему на колени, этого хотелось даже не телом, а сердцем. Хотелось его тепла, а еще — напитаться силой и энтузиазмом, легкостью и безграничной верой в победу.

Я бы хотела заниматься с Тимом любовью прямо здесь, на этой террасе, хотела бы, чтобы он обалдел. Отчего-то думалось, что ему бы понравилось.

Меня рушили воспоминания о рассказах сестры. Я ненавидела себя, когда их слушала, но и остановиться не могла. В ее рассказах была жизнь, страсть, боль, и я, как оборвыш с обочины, жадно хватала каждое слово. Теперь эти слова навечно между нами, как кирпичики возведенной стены.

Хотя бывало, что я дышала для себя. Только для себя одной наедине с классным парнем. Почти как на свидании.

— Я чувствую себя в безопасности рядом с тобой. Сегодня, правда, не справилась, прости еще раз.

— Это было максимально глупо, — сказал Тим, впрочем, без негатива. — Далеко бы ты не уехала, сама понимаешь, на первом же посту задержали бы.

— Знаю. К утру была бы у Шилова на блюдечке. — Я потерла лицо. — Господи, как страшно. Как мне страшно, Тим, я не могу это даже описать словами.

— Значит, панички у тебя начались не сразу после первого похищения?

— Родители тогда были рядом каждую минуту, они сделали все, чтобы я чувствовала себя любимой и очень значимой. Может, приступы и были, но я не помню. Папа сразу же отдал меня в спорт, возил на танцы, на эндуро, карате, рисование, в музыкальную школу… Я привыкла к адреналину, он постоянно был в крови, и я чувствовала себя хорошо. Потом случилась пауза. Папа погиб, я готовилась к экзаменам, поступила. Учиться в меде было тяжело, на спорт времени не оставалось. А может, я просто спятила, не знаю.

— На что это похоже? Расскажи мне.

Я глубоко задумалась, подбирая слова.

— Наверное, на концентрацию страха. Целого монстра из страха, и этот монстр на тебя надвигается. — Я сделала угрожающее движение, но Тим не отшатнулся, поэтому просто потрепала его по волосам. — Здравые мысли ломаются об него, как деревянные стрелы о танкер. И ничего не можешь сделать. Я… Понимаешь, в детстве, когда сидела в том подвале, я не знала, вытащат меня или нет. День за днем одна. В темноте. Я тряслась от каждого шороха, я боялась, что конца не будет никогда. Это было очень сильное потрясение. Иногда я будто оказываюсь в теле маленькой девочки… — Поболтав ногами, после паузы я продолжила: — Мне кажется, что лечение в клинике не помогает. В смысле… я нормально себя чувствую и во все остальное время. Я могла бы вести обычную жизнью вне стен больницы. Не знаю. Думаю, могла бы. — Я достала следующую сигарету. Пальцы немного дрожали, потому что я ощущала себя уязвимой. — Я ни с кем не говорила на эту тему. Сестра желает мне добра, но она видела мой приступ и сама запаниковала.

— А мать? Юля о ней редко рассказывала.

— Она… ты знаешь, она хорошая. Маме тоже пришлось непросто, и я ей сочувствую. У меня пока нет детей, но, наверное, если бы был выбор, я бы сама спустилась в тот гребаный подвал еще хоть двести раз, чем отдала бы туда своего ребенка. Боже, любого ребенка. Ни за что. Да, маме пришлось нелегко, и она… не знает, как мне помочь. Был один момент, после которого я перестала ей доверять. Она уже вышла замуж за Шилова, и я относилась к нему нейтрально. У меня начались приступы, и мама… она попросила отчима сказать мне, что я еду в клинику. То есть она скинула это на него. Понимаешь? Тогда я осознала, что доверия больше нет. Мама прикрылась новым мужем от моих проблем. Хм… Я привыкла к тому, что все пытаются меня куда-то спихнуть. Мне безумно хочется вырвать деньги и свалить, просто пожить в одиночестве.

— Ты классная девчонка, жаль, что с тобой все это случилось. Шилов уебок. Не думаю, что общение с ним хоть кому-то могло пойти на пользу.