Рев приближающихся эндуро становится громче: а вот и подмога в лице второго волонтера. Наши ребята тоже подтягиваются. Когда я думаю, что опасность миновала и мы еще успеем до полной темноты закончить маршрут, вдруг оказывается, что один из запасных волонтерских шлемов поврежден.

Тим пытается чинить сначала, потом очерчивает глазами присутствующих и останавливается на мне.

— Шлем одолжишь? Я не могу отдать свой, потому что повезу ребенка.

Есть такое правило — при перевозке пассажира, особенно ребенка, на мотоцикле и он, и водитель обязаны быть в шлемах. Если мотоциклист предлагает вам сесть впереди него без защиты — он идиот. Если он снимает свой шлем и отдает вам — он еще больший идиот: мушка в глаз попадет, и хана обоим. С эндуро это правило тоже работает.

— Давай лучше я, — говорит лидер, снимая свой.

— Твой будет великоват, — перебиваю.

Я и правда единственная девчонка в группе, у меня самый маленький размер. Медленно снимаю маску, поправляю длинные волосы в хвосте.

— Если хочешь, вези ты, — говорит Тим. — Я поеду следом, подстрахую.

Быстро мотаю головой:

— Не рискну взять пассажира.

Протягиваю мальчику шлем. Глаза Тима тем временем ко мне будто приклеиваются. Он пялится подозрительно долго, отчего сердечная мышца ускоряется.

Я так долго не общалась с парнями, которые не врачи и не медбратья, что в момент ощущаю блаженный ужас. Таких, как я, не трахают, это незаконно. Увы.

Во рту пересыхает. Накидываю на голову капюшон, надеваю маску.

— Поедешь с нами тогда, — командует Тим. — До базы недалеко. Сильно гнать не будем.

— Конечно. Все будет нормально, я умею ездить.

Машу ребятам и возвращаюсь к эндуро.

Волонтеры усаживают к себе детей, девочка просится к Тиму, несмотря на его холодность. Это выглядит забавно и выдает всю нашу девичью сущность.

Друг за другом спокойно пересекаем лес. Я в самом конце, не гоню, не выпендриваюсь и спустя час пути спокойно выезжаю на трассу. По прямой немного распускаю крылья, наслаждаюсь ветром, скоростью и свободой.

Впервые за долгое время я делаю то, что умею. И снова чуточку влюбляюсь в жизнь!

На базу мы приезжаем с последними лучами солнца. Дети кидаются к родителям, я иду сдавать в прокат мотоцикл и снарягу. Украдкой наблюдаю за Тимом, тот тоже сдает эндуро. Ага, не его, значит. Не профи.

Он уже переоделся — сейчас в черных джинсах и белой футболке, из-под рукава которой виднеется тату. Волосы подстрижены коротко. Короче, чем обычно стригутся парни в наше время.

Краем глаза замечаю, что на меня поглядывает заинтересованно. Движения у него плавные, неспешные, и я успеваю оценить широкие плечи. Плоский живот. Опять же симпатичное лицо. В какой-то момент ловлю прямой взгляд и быстро поощряю улыбкой.

Тим тоже улыбается уголком губ. Самоуверенно, удовлетворенно. Капец. Закатываю глаза и демонстративно отворачиваюсь.

А потом он подходит.

Сердце частит. Ладони потеют. Я ощущаю все эмоции сразу, и от удовольствия просто все это чувствовать — едва не реву.

Тим говорит совсем рядом:

— Тебя подбросить?

Оборачиваюсь и смотрю в упор без стеснения и дешевого кокетства.

Нет, глаза у него не пустые. Темные, как будто привыкшие быть печальными. А еще диковатые, на грани с агрессией.

Неделю назад меня нехотя выпустили из клиники. Нехотя — потому что я могу представлять опасность для самой себя и совершать странные поступки. Я смотрю в глаза совершенно незнакомому мужику и говорю:

— Можно.

Они были правы.

Тим усмехается и кивает идти за ним.

Мой мобильник в кармане, и он снова выключен. Я бросаю прощальный взгляд на базу, где рано утром получала снаряжение. Люблю это место. Чаще всего я скучала именно по здешней природе, влажному, сочному воздуху, густому запаху трав, приносимому ветром. И наверное, по себе прежней.

На парковке один тусклый фонарь, но марку машины я различаю: Supra. Неплохо. Черная спортивная тачка отзывается на брелок. Широкая, но довольно низкая, как гроб на колесах.

До лечения я не могла находиться в салоне автомобиля и минуты, крыло приступами, поэтому нерешительно останавливаюсь. Сюда я приехала на автобусе, сидела у открытого окна.

Тим галантно открывает пассажирскую дверь, поднимает глаза, и я… решаюсь. Мы удерживаем зрительный контакт, пока подхожу. Усаживаюсь.

Глубокий вдох.

Он захлопывает дверь и занимает водительское кресло.

В те пару секунд, что я находилась в салоне одна, было стремно. Когда Тим сел рядом — отчего-то полегчало. Пристегиваюсь и немного опускаю стекло.

— Закрой, я включу кондиционер.

— Не хочу.

Он моргает, но не комментирует.

В салоне чисто, пахнет приятно. Свежестью, какой-то ненавязчивой пахучкой. Хвоей?

Машина трогается.

— Тебе куда?

Я называю адрес сестры, у которой остановилась.

Тим кивает, достает жвачку. Тут же протягиваю руку, и он угощает парой подушечек.

Очень мятная, аж зубы сводит. Гадость.

— Я предпочитаю арбузную, — говорю вслух.

— А я нет.

Мы выруливаем на трассу, и он выжимает газ. Руль держит уверенно, как будто даже по-спортивному. Мой отец обожал гонки, мы с сестрой росли, слушая новости с заездов. Гонщиков «Формулы 1» я выучила раньше, чем домашний адрес.

Тим смотрит на дорогу.

Некоторое время едем в тишине. «Супра» шумит ровно, не вызывающе.

Я отдаю себе отчет, что дышу спокойно, сердце стучит, но не из-за панических атак. Лечение помогло?

Тим не спрашивает мое имя. Ничего не спрашивает, и это наверняка неправильно. Не мне, конечно, судить о нормальности, я русскую речь в последние годы слышала в основном по телику, не говоря уж о длительных диалогах с кем-то. Но до девятнадцати-то лет я была вполне адекватной.

— Как тебя угораздило в волонтеры? — спрашиваю.

— Друг позвал.

— Ясно.

Вновь повисает тишина. Я бросаю взгляд на его руки — по-мужски красивые. Пальцы длинные, ногти ровно подстрижены.

Сглатываю.

Сам Тим — крепкий. Явно спортсмен. Может, в юности занимался мотокроссом или эндуро, как я? Тогда неудивительно. Шея, плечи, руки…все у него в порядке.

В девятнадцать лет у меня был любимый человек. А потом, прямо в день рождения, накрыла первая паническая атака на квесте ужасов. Через какое-то время ситуация повторилась. Парень, он сейчас перспективный врач, бросил. Сказал, что ему это не надо. Было больно, любила сильно, но отставку приняла. Сама обратилась за помощью, однако от таблеток стало только хуже.

Теперь я — официально сумасшедшая. Непредсказуемая психичка. Человек без паспорта, чья жизнь в последние пару лет проходила за двухметровыми стенами европейской клиники. Там такой идеальный газон, что двинуться можно.

Что я, видимо, и сделала.

Позавчера я подслушала разговор мамы с отчимом, тот сказал, что я здесь ненадолго. Они с меня глаз не сводят. Я…

Откидываюсь на сиденье и вздыхаю.

Тим открывает бутылку с водой, пьет. Я слежу за тем, как дергается его кадык. Жадно разглядываю профиль. Ну как можно быть таким сладким? Еще бы не хмурился, морщинки рано появятся.

Он предлагает мне, и я тоже делаю глоток. Когда возвращаю бутылку, наши пальцы соприкасаются. У него — теплые. Меня так давно никто не трогал, что едва не вздрагиваю.

Смотрю на дорогу, а Тим на меня. Вскоре меняемся. Повторяем «упражнение» несколько раз подряд. Как будто размышляя: да или нет? И если нет, то почему?

А потом он врубает поворотник и съезжает на обочину.

Шины мягко шелестят по гравию. Мой пульс ускоряется настолько, что кожа горит. Атмосфера тяжелеет. Воздух словно свинец, я дышу с надрывом.

— Нам не стоит, — говорит Тим ровно, но как будто неуверенно. Словно это вопрос.

— Не стоит, конечно.

— А ты хочешь?

Пульс у меня и без того частил, а теперь и вовсе долбить начинает. Я перевожу глаза на Тима. Знакомое лицо, но где, где я могла его видеть? Солнце давно село, мы в полумраке, его глаза как черные дыры, и я никак не могу вспомнить.