Остроглаз подошёл к двери, высунулся наружу и оглядел улицу.

— Наверное, просто патруль мимо проходил. Может, нам ничего и не грозит.

Он вернулся внутрь. Курланд с Бонхэмом тащили Рикенгарпа в дальний зал. Дотащив, уложили у нагревателя. Рикенгарп потерял сознание, из правого виска у него сочилась кровь.

— Его рикошетом зацепило, может, просто осколком пули, судя по размеру входного отверстия, — заявил Курланд. — А второе ранение, после того, как он в них пальнул... ну, не знаю, может, контузия...

Остроглаз и Клэр (бесстрастная, эффективная) оттащили трупы ВАшников в глубь главного зала и свалили за истерзанное пианино.

После этого они взялись за Юкё и положили его рядом с Рикенгарпом. Юкё смотрел в потолок, крепко сжав зубы от боли, и молчал. Остроглаз вколол ему синтеморфина, Юкё глубоко, протяжно вздохнул и тут же уснул. Остроглаз примотал его раненую руку к телу, сделав временный лубок. Он обнаружил ещё одну рану, в боку Юкё. Рана была скверная.

Часа в четыре утра Рикенгарп проснулся и попросил Остроглаза посветить ему в зрачки фонариком. Голос его был тревожным. Остроглаз пожал плечами, встал и посветил фонариком Рикенгарпу в глаза.

— Ну же, Остроглаз. Ниспошли мне свет.

— Да я уже, чувак. Ты что, не видишь?

Так стало ясно, что он ослеп.

— Наверное, осколок кости, — сказал Рикенгарп тоном диагноста. — Повредил зрительный нерв. Или кровоизлияние...

— Заткнись, чувак, мы тебя вытащим, операцию сделаем.

— Я слеп, — произнёс Рикенгарп, будто пробуя слово на вкус. Он казался скорей удивлённым, чем испуганным. — Слеп. Ну и сцена. Скорей даже антисцена, чувак. Слеп.

Пули, попавшие Рикенгарпу в ногу, не задели артерий, но он ослабел и просто лежал на спине рядом с обогревателем, умостив голову на скатанную в замен подушки куртку Остроглаза. Рикенгарп играл на Telecaster, слушая себя через наушники. Чуть поодаль стоял небольшой усилитель, и красный огонёк его мигал во мраке, словно глаз демона-хранителя.

Через некоторое время он бросил играть, но улыбка не сползала с его губ, точно он к кому-то прислушивался.

— Эй, Остроглаз, — требовательно прохрипел он.

Остроглаз сел на корточки рядом с ним.

— Чего?

— Сними с меня наушники. Воткни. Послушай.

Остроглаз взял у него наушники и прислушался. Он услышал помехи и далёкий слабый голос.

— Это же Уиллоу! — воскликнул Остроглаз. — Голос Уиллоу! Эта штука ловит одну из наших частот!

— Ага, так бывает. Ты его слышал?

— Да, он повторяет снова и снова. Всем отрядам встречаться на Р-20,0900. Что это значит?

— Ты наизусть наши коды должен знать, эксперт херов! Южная платформа станции метро «Франклин Рузвельт». На Елисейских полях, недалеко от Арки. 0900 — завтра утром. Прикинь, Остроглаз, а симметрия в жизни есть. Нам чуть-чуть не повезло, а перед тем — чуть-чуть повезло, и теперь снова повезло. Последняя удача — мы поймали это сообщение о сборе отрядов. Последняя неудача — мы не на той стороне блядской арки. Нацисты там всё оцепили. На арку мы забраться можем, но мимо не пройдём. По нашу сторону жёлтая зона, по другую — их штаб-квартира. Улицы заблокированы, если только не идти прямо под аркой. Ну и как нам попасть на приём к Фрэнки Рузвельту?

— Что-нибудь сообразим.

— Чувак, это был риторический вопрос. Я тут кое-что обмозговал. Я тебя только попрошу, чтоб ты меня сильно не костерил за это дело. Мой последний концерт. А, Остроглаз? Обещаешь? Ну, слушай...

— Чушь какая, — бормотал Курланд.

Час до рассвета. Они брели по перекопанным улицам, через сине-чёрные тени и серебристые облачка тумана, пробирались через руины, горы вонючего мусора и остывшего пепла. Навьюченные музыкальными инструментами.

Остроглаз сам себе удивлялся. Курланд всё ныл и ныл, поэтому Остроглаз сказал:

— Его не отговоришь. Мы это сделаем, так что просто заткнись, будь добр.

Рикенгарп, опираясь на Клэр, усмехнулся.

— Приятно слышать, что ты это кому-то другому говоришь, Остроглаз.

— Тогда ты тоже заткнись.

Клэр несла гитару и аптечку, Курланд — рупорные громкоговорители PA Horn, Юкё — оружие и динамики, Бонхэм — провода, микрофоны и прочую музыкальную электронику, а также дробовики Рикенгарпа. Остроглаз, помимо пулемёта, повесил на плечо M83, а в рюкзак положил два портативных усилителя. Они миновали обгоревший пень небоскрёба, с которого свисали причудливые стеклянные и пластиковые сосульки; ребристые руины собора; площадку, заваленную изувеченными манекенами из выставочного зала. Они обливались потом, но через одежду всё равно проникал леденящий холод.

— Я же тебе говорю, это полная чушь, — застонал Курланд, перемещая громкоговоритель поудобнее.

— Война — тоже полная чушь, — сказала ему Клэр. — Расизм — чушь. И это... — Она жестом обвела развалины Парижа. У неё не нашлось слов закончить фразу.

— Я лишь надеюсь, — проворчал Рикенгарп, — что дождь не пойдёт.

Они дважды прятались от патрулей, но продолжали путь под прикрытием туманной ночи и мегаломаньяческой самоуверенности фашистов.

Показалась площадь Звезды[59]. Арка стояла в центре двенадцатиконечной звезды, образуемой пересечением улиц. Возвести её Наполеон распорядился в 1808-м, а Шальгрен приступил к работе в том же году, но строительство закончили только в 1836-м. Триумфальную Арку слагали массивные каменные блоки, вздымавшиеся на высоту пятидесяти ярдов. Сорок четыре ярда в ширину, двадцать два в длину. Фасады Арки были украшены скульптурными группами, под сводом некогда горел вечный огонь. Прах Неизвестного Солдата давно унесло ветром тысяч и тысяч шагов неизвестных воинов множества армий.

Со стороны Елисейских полей Арку украшала высокая скульптурная группа, изображавшая выступление волонтёров. Центральная фигура группы — Марсельеза — распростёрла крылья, указывая добровольцам путь воздетым мечом. Рот её был открыт в безмолвном кличе. Крик, застывший в камне.

Триумфальная Арка пострадала от снарядов, но продолжала стоять.

Почти рассвело. Ночное небо смягчилось, посинело. Фашистские часовые дежурили в основном на дальней стороне Арки. Чтобы попасть на сбор отрядов НС, Остроглаз должен был пройти мимо неё.

Вообще-то стража дежурила по обе стороны, но сейчас между часовыми и Остроглазом громоздились разбитые грузовики, вертолёты, танки и кучи мусора, а также падали длинные тени.

Спины ныли от тяжести груза. Они пересекали Звезду. Пролезали между кучами мусора и ржавеющих обломков, крались, прижимаясь к земле. На лицах у Бонхэма с Курландом было явственно написано: Да этот чувак вконец рехнулся.

Возле двери, ведущей на лестницу внутри одной из массивных опор Арки, кемарили у тускло-жёлтого обогревателя двое неофашиков.

Остроглаз, прячась за грузовиком, навинтил на ствол пулемёта глушитель. Он крался вокруг ограждавшего опору бордюра, пока не миновал поле обзора часовых. Метнулся под прикрытие арки, прижавшись к холодной каменной колонне.

Он вслушивался в голоса внутри. Слабые, неуверенные. На асфальте слева от Остроглаза нарисовалась трапеция сернисто-жёлтого света, упавшая из приоткрытой двери.

Нельзя, чтоб они подняли пальбу, сказал он себе. Действуй быстро и тихо.

Он подобрался к двери вплотную.

— Да это блядское сопротивление — курам на смех, — сказал кто-то внутри. — Чего мы время зря теряем? Сидим тут на потеху оборванцам, лягушатникам да вогам...

Остроглаз ухмыльнулся, отлепился от колонны и встал в дверном проёме, сконцентрировав все чувства на пулемёте. Часовые изумлённо вскинулись. Глушитель поглотил звуки выстрелов. Один из часовых упал, из груди его брызнула кровь. Другой завозился, подхватывая с пола полуавтомат и целясь в Остроглаза. Выбить ему мозги, подумал Остроглаз, чтоб не успел выпалить в падении. Натренированные пальцы выполнили приказ мозга, HK-21 плюнул в фашиста шипящим огнём; пламя лизнуло макушку часового. Тот завертелся на месте, кровь ударила из расколотого черепа, полуавтомат выпал из руки и лязгнул о пол. Других звуков не было.