— На некоторых частотах — да. На некоторых — нет. Что касается твоей отправки на Землю, то она может оказаться реальной. Я поговорю с Прегером. Если он разрешит, тебе сообщат по шифроканалу. Код прежний.

— Я требую денег в кредитной кассете. С защитой от хака. Двадцать пять штук новобаксов.

— Это на пять штук больше, чем договаривались.

— Я не просто рискую жизнью. Я предаю соратников. И мне с этим жить. В каком-то смысле я всю свою жизнь под откос пускаю.

— Если бы ты по-настоящему верил в их идеалы, ты бы их не предал. Я лично позабочусь, чтобы тебе выделили дополнительных пять кусков. Но не больше.

— Идёт. Так что в точности от меня потребуется?

— Первое. Ты пустишь слух, подкрепляющий намёки Спенгла, что Молта кто-то контролирует. Второе, более важное. Воспротивишься любым предложениям мирных переговоров с Админами. Настаивай, что вы должны получить всё — или ничего.

У Бонхэма ухнуло в животе от омерзения. Омерзения к ним — и к самому себе, ведь он понимал, что согласится. Если он заставит лидеров забастовочного комитета придерживаться принципа «всё или ничего», Админы будут «вынуждены» объявить военное положение, учинить аресты и облавы в Техсекции.

И провести показательные казни.

Формально Админы будут в своём праве, вводя военное положение. Как только оно объявлено, Админ может казнить любого, кого сочтёт угрозой целостности атмосферы станции и работе систем жизнеобеспечения. Обвиняемый имеет право на одно слушание своего дела. После этого совет выносит вердикт и в случае необходимости казнит его.

Так было прописано — мелким шрифтом — в контракте каждого резидента Колонии. Ибо, несмотря на инженерные чудеса и дублирование систем, Колония оставалась уязвима. Полномасштабного мятежа ПерСт не вынесет. Некоторые техники понимали это, а другие считали выдумкой админских пропагандонов, направленной к порабощению пролетариата.

— Хорошо, — сказал Бонхэм наконец. — Но мне нужно тебе объяснить, зачем.

Она коротко фыркнула.

— Да? Тогда ты слабак. Впрочем, валяй, рассказывай.

Тогда ты слабак. Бонхэм испытал искушение послать Джудит ван Кипс в пешее эротическое. Но ему требовалось как-то рационализировать свои поступки. Он понимал, что речуга получится пафосная, однако устоять не мог.

— Я собираюсь это сделать, потому что Колония прогнила насквозь. Колония потеряна для нас. Через год тут не останется никого, кроме мертвецов. Погибнут все. Поэтому уже неважно.

Она пронзила его взглядом.

— Ты знаешь что-то, чего не знаем мы? На станции бомба или что-нибудь в этом роде?

Он покачал головой.

— Ничего подобного. Думаю, вы рискуете выронить вожжи. Думаю, вы недооцениваете силу людского гнева. Иррациональность их поведения. Они далеко зайдут, дальше, чем вам кажется. Их нужно остановить, или мы тут все подохнем.

— А ты недооцениваешь Прегера. — В тоне её проскользнуло почти религиозное почитание, когда она произнесла Прегера. — Он всё это распланировал. Я уполномочена передать тебе благодарность Прегера за то, как ты манипулируешь толпами. У тебя прирождённый талант. Ты нам пригодишься, будь то на Земле или в Колонии. Можешь воспринимать это как гарантию оплаты твоих услуг.

Она развернулась и пошла прочь.

Охранник остался на месте, между Бонхэмом и ван Кипс. Он следил за ним. Он был начеку.

Бонхэм тоже развернулся и на негнущихся ногах побрёл прочь, по высокой траве, в разбитый на открытом простанстве парк. Навстречу попался патруль МКВА на маленькой машинке вроде автомобильчика, в каком мячи для гольфа возят. Лучи фонариков рыскали в потёмках.

Ткните в меня фонариком, подумал Бонхэм, и увидите моё нутро.

Патруль без особого интереса подсветил его фонариком и уехал дальше. Им, видимо, уже сообщили, кто он. Тут все знали, кто он.

Он им пригодится, так она сказала. Вот дерьмо. Господи ты Боже мой.

Он вернулся к развилке и прошёл по коридору из прозрачного пластика к Техсекции.

Там должен быть охранник, на полпути к... Нет. Теперь он ближе к двери, нагнулся вперёд. Слушает.

По коридору неслось эхо воплей. Крики исходили из-за дальней относительно охранника двери. Охранник поспешил туда. Бонхэм прикусил язык, чтобы не предостеречь его. Охранник достиг двери, вытащил тазер и открыл её.

Вспышка красного света.

Свечка! подумал Бонхэм. Охраннику в живот угодила бутылка с коктейлем Молотова и разорвалась. Вторая ударила в шлем.

Микрофон шлема усилил жуткий вопль.

Охранник сложился пополам в своей броне — человек-факел, словно пришедший из видений какого-нибудь мистика древности. Он потянулся к поясу за огнетушителем, но гелеобразное содержимое второй бутылки уже размазалось по шлему, и амбал ослеп. По идее, скафандры охранников должны быть огнеустойчивы, но активисты подпольного движения разработали специальный состав, проедающий огнеупорную синтетику доспехов и воспламеняющий её. Огонь подполз к закреплённым у охранника на поясе гранатам со слезоточивым газом. Те взорвались и осыпали его шрапнелью осколков. Охранник повалился навзничь в языках пламени, и в него угодил третий снаряд. Бонхэм обошёл несчастного сторонкой, но тепловая волна коснулась его лица. Воняло нефтью и горящей пластмассой. Пластик шипел и трескался, расползаясь в пламени, но звук этот перекрывали крики штурмовика.

С некоторым опозданием сенсоры переборок среагировали на возгорание. Завыли сирены, присоединяясь к воплям горящего человека. Система пожаротушения заработала, но как-то спорадически: там и сям по стене. Её испортили хулиганы, и пена из огнетушителя не достигала горящего охранника. Зеркальная маска проплавилась.

Бонхэм подумал, что на броне, надо полагать, сэкономили. Не должна она загораться так легко. Шлем тоже частично прогорел, показались черты лица. Интересно, думал Бонхэм, кто это с ним сделал. Мои люди? Или провокаторы Прегера готовят почву для военного положения? Что, если скаф этого бедолаги загорелся так легко, потому что должен был загореться?

Бонхэм повернулся, чтобы пуститься в бегство. Когда он прогорает, понимаешь, что внутри брони человек, сказал он себе. Всего-навсего человек.

Охранник перестал дёргаться в агонии. Подоспел бусик с другими ВАшниками. Дым был чёрен, как гнев.

Влюблённость наступала постадийно.

На первой стадии Свенсон отрабатывал отдельные движения, крутя в голове разные картинки для поддержания эрекции, чувствуя себя, словно в спортзале при упражнении на поднятие тяжестей; на второй стадии он начал находить известное удовольствие в её угловатой нескладной фигуре и погрузился в бездумное пустотное наслаждение генитального соития; на третьей стадии его стали посещать видения.

Он воплощал эти галлюцинации с ней — и с меднокожим послушником, которого бессилен был отличить от Эллен Мэй.

Он видел...

Она была крупная женщина, угловатая, напряжённая, и Свенсон видел, как наклоняется над ней, входит в неё сзади... а потом перед глазами его возникало видение молотка, вбивающего гвоздь в дерево.

Теперь молоток дырявил гвоздём мужскую ладонь.

Мысленная точка зрения отдалялась от пробитой ладони, демонстрируя мужскую руку на перекладине грубого деревянного креста, бессильно обвисшее на столбе тело.

Око взмывало ввысь, в далёкие воспоминания: он видел Первую Скорбную Тайну. Свенсон (то есть отец Стиски) учил никарагуанских детей, как правильно произносится слово розарий. Ему приходилось объяснять, каким образом повторение молитв на каждом «десятке» чёток сопряжено с медитацией над определёнными библейскими событиями Тайн. Радостные Тайны, Скорбные Тайны, Славные Тайны[36]. Иногда дети пугались, когда он учил их Скорбным Тайнам. Вероятно, видели нечто страшное в глазах доброго священника. Скорбные Тайны повествуют о муках Христа. Первая Скорбная Тайна: предсмертное борение Иисуса в Гефсиманском саду, меднокожего Иисуса, испанского метиса, скорбящего о грехах мира. Следом Вторая Скорбная Тайна: Иисуса окружают стражники, и злобные евреи приговаривают Его к распятию. Далее Третья Скорбная Тайна... Свенсон видел Иисуса, влачащего крест Свой на Лобное место. И Скорбная Тайна Распятия: Иисуса прибивают ко кресту, гвозди пронзают Его ладони, вонзаются в дерево, молоток бьёт по гвоздям, сочленяя Его плоть с плотью древесной, загоняя гвозди в дерево, вонзая всё глубже, немилосердно вбивая их, пока кровь...