Глаза Джебедайи возбуждённо сверкали. Сияли пониманием, немыслимым у десятилетнего мальца.

Если бы Стейнфельд увидел этого мальчика, подумалось Свенсону, он бы испугался. Он бы приказал его убить.

Но Свенсон понимал, что не сможет.

Уотсон взирал на мальчика с тихим умилением. И, да, некоторой опаской. Он и думать позабыл о высказанных Свенсоном возражениях. Он встал, потянулся и весело произнёс:

— Ну что, пойдём обратно в дом, где тепло, светло и есть какао, гм? — Обернулся к Свенсону. — Ты с нами, Джон? Будешь немного горячего какао, э?

Свенсон улыбнулся, возвращаясь к своей роли, и позволил персонажу облечь себя.

— То, что доктор прописал!

Он тоже встал и потоптался, разминая негнущиеся ноги. Идя к двери за Уотсоном и мальчиком, он услышал, как Уотсон говорит ребёнку:

— Видишь, Джеб? Мы тут все одна семья.

Свенсон весь день наблюдал, как подтягиваются в имение Крэндалла гости. К закату их собралось уже сорок. Двенадцать новоприбывших оказались детьми. Дети вели себя важно, говорили тихо и явно нарадоваться не могли.

Спустя несколько минут после того, как пробило восемь вечера, он снова оказался в часовне — вместе со всеми остальными. Как и все остальные, Свенсон был одет в чёрную с серым униформу и нёс чёрный деревянный подсвечник с красной свечой. Ночь была тихая, почти безветренная; на заснеженном лугу между главным домом и часовней пламя лишь слегка заколебалось.

Свенсон шагал в процессии, глядя себе под ноги, точно опасался споткнуться. Так оно и было. Он боялся, что ему ноги откажут, стоит глянуть на часовню. Но Эллен Мэй шла рядом с ним и шептала на ухо тоном девочки, получившей роскошный рождественский подарок:

— Ты глянь только на часовню! Какая красота!

Он повиновался. Часовня ярко светилась на фоне леса. Свет разноцветных огней из её окон смешивался на нетронутом снегу, и снег от этого играл всеми цветами радуги, оставаясь, однако, девственно чистым.

— Снег вокруг часовни — как чистая душа, — произнесла она, и Свенсон, по идее, должен был бы сдержать тошнотный импульс. Ох уж эта сахариновая сладость рождественской витрины в церковной лавке.

Но Свенсон цепко контролировал себя, своё настроение и восприимчивость к окружающему, поэтому он бросил взгляд на снежное поле и подумал: Да, как чистая душа.

— Наши следы на снегу — точно грехи, — сказал он. В семинарские годы подобная банальность заставила бы его презрительно фыркнуть. — Наутро Господь пошлёт новый снегопад, чтобы прикрыть их. Наше спасение приидет от Него с небес.

Она потянулась к нему и на миг стиснула его руку. Он ощутил прилив эмоций. Настоящих, неподдельных чувств к Эллен Мэй, часовне, спутникам в процессии.

Одновременно, частью сознания, он думал:

Кто-нибудь. Пожалуйста. Вытащите меня отсюда.

Свет падал из окон и вырывался из дверей часовни.

Копья света тянулись к огромному стальному распятию. Стальному, подумал он. Мысленным оком он видел Иисуса... нет, Рика Крэндалла... по пояс в ордах неверных мусульман и евреев, карликов, способных лишь бесноваться у Его ног, царапаться и огрызаться на Него, и Крэндалл расчищал себе путь стальным крестом, точно боевой секирой, рубил наотмашь, проливал потоки крови...

Он встряхнулся и отогнал образ. Со свечи ему на руку упала горячая капля воска, и он ощутил, как бережно переливает та плоти свой жар.

Снег скрипел под ногами. На полпути к часовне он услышал голоса. Крэндалл и Уотсон, возглавлявшие шествие, подхватили гимн.

Пение продолжалось. Крэндалл с Уотсоном возглашали зачин, остальные откликались, и Свенсон тоже. Он сдерживал дрожь в своём голосе. Ему почудилось, что он слышит далёкий раскат грома. Но нет: это снежинка упала в лесу.

Господь слышит всё.

Вытащите меня отсюда...

Дети скандировали:

Наша Нация — вот Его меч.

Тут Свенсон увидел меднокожего мальчика.

Он резко остановился и уставился на ребёнка, так что все на него цыкнули, кроме Эллен Мэй, которая схватила его за руку и шепнула:

— С тобой всё в порядке?

Свенсон механически возобновил шествие, но взгляда от меднокожего мальчика оторвать не смог.

Мальчик шагал рядом с ними в том же темпе, но молчал. Ноги его не касались снега. Поза не менялась. Ребёнок был наг, держал руки опущенными вдоль бёдер и взирал на Свенсона с загадочной усмешкой. Будто спрашивал: А почему ты здесь, с ними?

Эллен Мэй проследила взгляд Свенсона.

— Что там такое?

Она его не видит, сообразил он.

Он помотал головой и поплёлся дальше, глядя на мальчика. Он ждал, когда видение растает.

Собственно, это был не мальчик: так, подросток, очень близкий к возмужанию. Не по годам развитой, окончил манильскую школу в шестнадцать и сразу же поступил в иезуитский университет. Его труп нашли в канаве, в кровавой грязи, и сквозь разлагавшуюся плоть мальчика проросли сорные травы.

Свенсон/Стиски видел на снегу рядом с процессией святого Себастьяна. Святой тяжело дышал в предсмертном экстазе, и с каждым вздохом стрелы чуть глубже вонзались в его плоть...

Но это был не святой Себастьян, а меднокожий мальчик, у которого шла кровь из тех мест, куда вонзились красные стрелы, стрелы, оперённые пламенем свечей.

Джон, ты однажды написал мне письмо о церкви, сказал мальчик. Ты мне говорил, что лишь ритуалы имеют значение. Больше ничего. Поиски исторической основы Иисуса не имеют значения. Христианская философия тоже не имеет значения. Вера не имеет значения. Для тебя, говорил ты, значение имеют ритуалы, сжатые символьные последовательности, апофеоз стремления к безопасности, маршировка, чувство локтя, чувство принадлежности семье, чарующее лёгкой абсурдностью церковных артефактов. Вот что имеет значение, говорил ты. Вот что тебя держит. Своего рода фетишизм, говорил ты. Помнишь, Джон? И на меня снизошло жуткое омерзение, не имевшее ничего общего с моими политическими взглядами. Я возненавидел церковь, как наркоман ненавидит барыгу. Я сбежал, пока не стало слишком поздно... Ты помнишь?

— Ритуал есть ритуал, — ответил Свенсон.

— Ты чего? — шепнула Эллен Мэй.

Он покачал головой. Они почти пришли. Часовня уже рядом. Он почувствовал, как створка двери касается его ноги, подталкивая внутрь. Он представил себя рыбой в потоке у плотины, затянутой в завихрение перелива. Вот-вот он окажется в сияющем бескрайнем озере, где никогда больше не придётся блуждать бесцельно...

Нет! воскликнул меднокожий мальчик. Борись с течением! Это твоя слабость.

Свенсон взглянул на него. Мальчик теперь был одет, как священник к мессе. В чёрную с золотом сутану.

Не ходи туда, или ты меня потеряешь, произнёс мальчик. Лицо его изменилось, повзрослело, превратилось в лицо падре Энсендеса. Джон, эти люди убили меня.

Что же Он очищает?

Мир очищает Он.

Через распахнутые врата часовни он видел парящую над алтарём голографическую проекцию. Там сияла молекула ДНК, дезоксирибонуклеиновой кислоты, в конформации двойной спирали. Она вращалась, сверкая, как рождественская ёлка, а за нею светились иконописные лики Иисуса и Рика Крэндалла.

Если я войду туда, подумал он, мне кранты.

Но сил бороться с течением не осталось. Порыв исходил изнутри. Человек не может откусить собственные зубы. Течение уносило его.