Он опасался, что у него не встанет. Но воображение сотворило чудо. Угловатое костистое тело смешивалось с выплывающим из памяти телом меднокожего мальчишки, которого потом нашли издырявленным пулями в канаве, точно святого Себастьяна, пронзённого стрелами. Он вообразил себе святого Себастьяна извивающимся в муках, и стрелы в ранах показались ему столь крепки и жестки, что мужское естество самого Свенсона тоже воспряло и дало ему силу пронзить её.

Изобразить страсть. Предаться притворству внутри притворства.

Хм, а пороки бывают неожиданно полезны, подумал он и что есть силы вжал её спиной в кровать.

Придя в себя, Рикенгарп попытался сесть и чуть не упал от навалившейся слабости.

— Не спеши, — сказала Кармен, заставляя его лечь. Он подчинился. Стало легче. Он всё ещё был очень слаб, но грызущий душу ужас оставил его. Кроме слабости, он ощущал только голод.

Мир вокруг вертелся, как на карусели, и смеялся рыкающим смехом. Потом он понял, что это значит. Он лежал в кузове грузовика. На носилках. Скудный свет сочился через щель возле бампера. Ржавый ветхий кузов был задёрнут брезентовым пологом. Свет имел голубоватый оттенок. Кажется, рассветные сумерки. Холодный воздух обдувал лицо, но от движка тянуло теплом и слабым запахом метана.

— Я голоден, как зверь, — вымолвил он. В горле пересохло, потому вместо слов получался хрип.

Но она его поняла.

— У нас еды совсем нет. Может, на следующей остановке, если повезёт. Впрочем, лихорадка вроде как тебя больше не треплет.

— А где мы?

— Едем на север Италии. Сейчас к северу от Неаполя. Ты четыре дня валялся без сознания. Уиллоу... — Она остановилась. Сверкнула усмешка. — Уиллоу хотел тебя выбросить, притом не единожды. Я подумывала с ним согласиться. Тащить тебя никакого толку. Но Юкё говорит, ты похож на самурая. Он настоял, и мы тебя оставили.

Она пожала плечами.

Италия? Во я попал. Он смежил веки и представил себе связку сосисок на большом блюде дымящихся спагетти.

Теперь долетал запах моря. Они повернули, подул свежий бриз.

Что там она говорила?

Уиллоу хотел тебя выбросить, притом не единожды. Я подумывала с ним согласиться.

Они чуть не вышвырнули его за борт в Средиземное море. И всё ради высшего блага.

— Хренасе фанбои, — пробормотал он.

— Чего?

Ему не хотелось с ней разговаривать.

Пошла ты в задницу.

Когда Свенсон проснулся, Эллен Мэй уже ушла. На соседней подушке лежала шёлковая роза. Стакан из-под эгнога тоже пропал. Во рту было мёрзко.

Свенсон сел на постели, от этого движения в голове запульсировало. Сквозь жёлтые шторы по обе стороны кровати пробивался тусклый свет.

В дверь стукнули. Он едва удержал стон. Опять она? Так скоро?

Но завернулся в халат и ответил:

— Войдите!

Это оказался слуга в ливрее, пожилой человек со слезящимися глазками. Подкатывая к постели тележку с завтраком и наливая кофе, он тяжело, натруженно дышал, но не издал больше ни звука. Свенсона почему-то удивило, что слуга не чернокожий. Впрочем, неграм они наверняка не доверяют, подумал он, считая их шпионами.

Старый слуга пошаркал обратно, а Свенсон с интересом подцепил с подноса серебряную крышку. Бекон, яйца и бисквиты. Кажется, еда не синтетическая. Интересно, каковы эти продукты на вкус?

Беконом он чуть не подавился. В мясе прямо чувствовалось животное.

На подносе лежал конверт.

Он решил, что записка от неё, и ошибся.

Приветствую, Джон! Встречаемся у главных ворот в 09:00.

— Уотсон

Значит, Уотсон здесь. Свенсон бросил взгляд на часы. Почти восемь.

Он встал и начал одеваться, бормоча:

— Ноль восемь ноль ноль, ну надо же. Вот же ж дерьмо.

Но под конец почти выбежал из спальни.

Снаружи нависало гранитное небо, за облаками просматривался размытый, бронзового оттенка солнечный диск. Перед воротами имения были установлены гранитные же валуны, высеченные из холмов Новой Англии триста лет назад, во множестве мест усаженные красными и ярко-жёлтыми лишайниками. Старая каменная ограда по обе стороны ворот покосилась и кое-где обвалилась. Но это ничего не значило: в нескольких футах от изгороди высились два мощных забора из стальной сетки с колючей проволокой поверху.

Между стальными баррикадами без устали носились немецкие овчарки. Увидев Свенсона, они метнулись к забору, и стальная сетка отчаянно вибрировала всё время, пока он шёл к первому КПП. Он ожидал, что овчарки будут лаять, но они молчали. Только скалили клыки, не отводя от него взглядов жёлтых глаз.

Ему припомнился животный вкус бекона. Желудок свело судорогой.

Агатовая крошка на подъездной дороге скрипела под ногами. Охранник МКВА без шлема взглянул на Свенсона немногим приветливее овчарок. Он вышел из бревенчатой хижины по ту сторону воротец в баррикадном заборе и спросил:

— Ваше имя?

Стиски.

Он едва успел прикусить язык. И отчаянно испугался: это не было случайностью. Его изводило отчаянное желание назвать себя.

Охранник оказался синеглазым блондином. Синие глаза сузились. Вероятно, охранника насторожило молчание Свенсона.

— Джон Свенсон.

Охранник кивнул, продолжая смотреть на него глазами-щёлками.

— Полковник уже ждёт вас. Сказал, чтобы вы прошли в часовню.

Синие глаза спокойно, без прежнего подозрения, смотрели на него. Взгляд стал оценивающим, уверенным. Вокруг глазниц завивались длинные, мягкие, точно у ребёнка, светлые волосы.

— А где часовня?

Охранник показал. К северо-востоку от воротец, полускрытая дубами, окаймлявшими границу имения. Свенсон глянул туда, и в кишечник ему точно ледяная игла вонзилась.

Часовня была красива. И пугала его. Двигаясь, как заводной болванчик, он побрёл к ней.

Часовня была простенькая, из светлого дерева, с витражными окнами. С такого расстояния он не различал изображений.

Часовня выглядела подчёркнуто скромной в тени высоких дубов, под омелами и лишайниками. Свенсон срезал путь через лужайку, и туфли его смочила утренняя роса. Травы благоухали. Он вздрогнул. Утро выдалось холодным, промозглым. Под дубами клубились туманные метёлки. Вступив на крыльцо часовни, он услышал, как шелестит занесённая ветром на ступени опаль. Часовня оказалась просторнее, чем он сперва подумал. Тут хватило бы места для двухсот человек.

Дубы едва слышно поскрипывали на ветру.

Дубы, подумалось ему. Деревья друидов.

Он толкнул выкрашенную зелёной краской дверь часовни.

За ней обнаружились двое нацистов в полной эсэсовской униформе, коленопреклонённые перед алтарём. Головы их, выстриженные под горшок, опустились долу в молитве.

По одну сторону алтаря стоял полковник Уотсон, в опрятном сером костюме и плаще, лицо его раскраснелось от холода. По другую сторону на кафедре сидел Сэквилль-Уэст, склонив голову, и держал в руках шляпу.

Над алтарём имелась профессионально сработанная, но безвкусная картина маслом, размерами двадцать на восемь футов. Картина изображала Иисуса на троне, лицо его было суровым, насупленным, как у судьи. Нимб Иисуса состоял из дубовых листьев. У подножия трона сидели Рик и Эллен Крэндалл в белых сутанах; художник лишь слегка приукрасил их внешность. За картиной высился крест из светлого дерева, и на пересечении столба с перекладиной был выгравирован Железный крест размером не больше серебряной долларовой монетки. По обе стороны кафедры свисали знамёна: «Олд Глори», флаг Конфедерации и ещё один, которого Свенсон не узнал, поскольку инсигнии были отвёрнуты. В серебряной вазе скромным приношением стояли у алтаря белые тюльпаны.

Помещение озарял розоватый свет, пробивавшийся сквозь витражи. Он взглянул на окна и не узнал фигур святых.

По стенам по обе стороны скамей висели картины. С порога Свенсон не разобрал, какие, но у него осталось впечатление, что сюжеты их невротически усложнены и аллегоричны, а персонажи галлюцинаторными скопищами клубятся на небесах.