— Вас не слишком заинтересовало моё известие, но вы сказали, что возьмётесь за дело. — Слова застревали у Кесслера во рту. Он понял, что произошло: на лице Баскомба не было и следа притворства или нервозности. Баскомб на самом деле ничего не помнил.

— Итак, вы отказываетесь представлять мои интересы? — спросил Кесслер.

— У нас нет опыта подобных разбирательств... связанных с вмешательством в мозговую...

— Это забавно, учитывая, что такое вмешательство, несомненно, претерпел ваш собственный мозг.

Баскомб посмотрел на него оскорблённым взором человека, не верящего ни в какие теории заговора.

Кесслер не сдавался.

— И я могу показать вам записи, удостоверяющие, что вы занимались подобными делами. Но они... — Он замолк и помотал головой. Отчаяние снизошло на него, подобно кислотному дождю; он его обонял, осязал и вкушал. — Они снова влезут вам в башку. Из принципа.

Он торопливо подхватился из кресла и покинул офис. Наверняка это место поставят на прослушку. Но снаружи его никто не задержал.

Чарли углубился в очередную свою политинформацию, и Кесслеру ничего не оставалось делать — только слушать; перебить Чарли было трудно.

— ...то есть, — говорил Чарли, — среднестатистический техник говорит на стандартном английском не лучше ребёнка, разве я не прав, и не читает ничего, кроме листингов программ, а обучают его на видеоуроках, его натаскивают делать то и это, чинить это и то, но он, ну, социально отрезан от повышения в ранге, ведь экономическая элита пользуется стандартным, в совершенстве им владеет, читает на стандартном...

— Если им вправду нужно, техникам, — ответил Кесслер раздражённо, — они учат и стандартный. Ты же смог.

Он стоял у окна, глядя на пустые, стеклянисто блестевшие керамобетонные улицы. Искусственный остров, присоединённый к Бруклину со стороны материка. В этот час суток Нью-Бруклин казался вымершим. Всё его население либо в городе, либо дома у телевизоров, либо по барам зависает.

В плавучих округах жить было особенно скучно. Компактные кварталы, типовые дома, скученные, скруглённые по углам, точно ряды моляров, молчаливые — лишь кое-где мигают в сумерках окошки, словно компьютерные мониторы.

Нельзя исключать, что они за мной следят, думал Кесслер. Они могут следить за мной сотнями способов, и я ни о чём не догадаюсь.

Он развернулся и отошёл от окна. Чарли мерял шагами комнату, заведя руки за пояс, склонив голову: вошёл в роль юного пылкого радикала-теоретика.

— Я хочу сказать, у меня связи на ПерСте, в Колонии, они там в какую-то реальную заварушку втянулись, а это же ПерСт, чувак, это микрокосм классовой борьбы!..

В квартирке Чарли было не протолкнуться от книг и стопок древних компактов; кроме них, Чарли собирал шёлковые шарфы Трёх Цветов, и куда ни глянь, они маячат, создавая многоцветную фоновую дымку и размывая детали интерьера.

— А в Европе... бля, там серьёзно...

— Да, Чарли, война — это всегда серьёзно.

— Я не про блядскую войну, чувак. Я про её побочные эффекты. Ты вообще в курсах, что там в Европе творится, э? ВА там военный переворот готовит! Всё подстроено. Фашизм, fait accompli[19].

Кесслер застонал.

— Фашизм? Хватит с меня уёбищных левацких клише...

— Да как ты можешь? После того, что они с тобой сделали?

— Это издержки бизнеса, хе-хе. Никакой политики.

— Бизнес трудноотличим от политики в мире, где корпоративная глобализация с каждой секундой усиливается. Впрочем, ты не был так уж негативно к ней настроен. Может, они какие-то политические идеи тоже зацепили, а? Как ты можешь быть уверен? Я хочу сказать, ну... Ты не помнишь?.. — Чарли усмехнулся. — Или помнишь?

Кесслер пожал плечами. Он чувствовал себя так, словно его отдубасили всмятку. Подумать только, он объявил войну Worldtalk. Может, Джули по-своему права?

— Ты просто поговори с тем, с кем я тебя просил поговорить. А, чувак?

— Мне тут не нужны никакие лекции по левацкой философии от дрочеров-теоретиков, если они одним глазом то и дело косят, как бы примазаться к богатым злодеям, которых привыкли поносить.

— Джимми, ты адвоката дьявола изображаешь. Ты пытаешься уговорить себя сдаться?

Кесслер пожал плечами.

Чарли глянул на него и снова принялся лихорадочно мерять шагами комнату:

— Парень, с которым я хочу тебя свести, он не такой. Он всего неделю пробудет в городе. Он тебе не диванный теоретик, он не... я, если честно, не думаю, что он левый. В смысле, он сюда приехал раздобыть деньжат для европейского сопротивления, и ему пришлось пробираться через блокаду; ему чуть задницу там не прострелили. Его зовут Стейнфельд, или это его псевдоним, а впрочем, какая разница?

Кесслера пробил озноб, он резко развернулся от окна. Тремя этажами ниже стояла женская фигурка — ходячий силуэт замочной скважины. Ляпис-лазурь её пальто резко выделялась на бледно-радужной нефтяной плёнке, покрывавшей улицу.

Она остановилась, глядя на номера домов.

Она, верно, догадалась, к кому он мог пойти, сказал себе Кесслер. Она встречалась с Чарли; они говорили про Чарли.

Она могла подсмотреть адрес Чарли.

Женщина зашагала к подъезду. Прозвенел домофон. Чарли подошёл к двери и взглянул на экран.

— Твоя благоверная, — сказал он. — Сказать, что ты уплыл за моря? В Японию?

— Впусти её.

— Ты что, шутишь, чувак? Да ты точно шутишь, правда? Это же она тебя...

— Просто впусти её.

В нём бурлил ядовитый коктейль эмоций: облегчение при виде Джули, перемешанное с назойливым, как сигнал противоугонной системы, чувством, и пока Джули не появилась на пороге, он не понимал, что это за чувство. Ужас. Она просто остановилась там, в дверном проёме, подсвеченная сзади сиянием коридорных ламп. Она была красива.

Потом коридорные лампы отключились, поняв, что Джули уже в квартире, и фигуру неожиданно окутала тьма. Противоугонный сигнал нарастал, превозмогая облегчение. У него пересохло во рту.

Чарли с отвращением посмотрел на Кесслера и подошёл закрыть дверь.

Кесслер уставился на жену. Глаза её метались. Она разлепила губы, сомкнула, помотала головой. Она выглядела опустошённой.

И Кесслер понял.

— Они тебя прислали, — сказал он. — Они приказали тебе меня найти.

— Им... нужны деньги, которые ты украл, — сказала она.

— Они требуют, чтоб ты пошёл со мной.

Он покачал головой.

— Я спрятал деньги там, где их никто не найдёт без моего на то согласия. Тебе не надоело марионетку отыгрывать?

Она прошла к окну, посмотрела на улицу пустыми глазами.

— Ты не понимаешь.

— Ты в курсе, зачем это делается? Зачем тебе промыли мозги американизированной версией практики японского пожизненного найма? Из экономии. С профсоюзами не надо сюсюкать. Ты не настаиваешь на повышении зарплаты и улучшении условий труда. И тыры-пыры.

— У них свои мотивы. Главным образом, эффективность рабочего процесса.

— Какой у них слоган? Эффективность рождает дружбу.

У неё сделался пристыженный вид.

— Это не то... — Она пожала плечами. — Корпоративная семья ничем не хуже любой иной. Ты не понимаешь кое-чего другого. Я... потеряю работу, Джимми. Если ты не пойдёшь со мной. — Она произнесла потеряю работу тоном, каким Кесслер бы сказал потеряю жизнь.

Кесслер ответил:

— Я подумаю об этом, но сперва ты должна мне рассказать, что они у меня отняли.

— Они... и у меня это отняли.

— Не верю. Я никогда тебе не верил. Думаю, тебе эти воспоминания оставили, чтобы ты за мной присматривала — не пускала вновь той же дорогой. Думаю, ты их и впрямь любишь. Дочерней любовью. Worldtalk — твои мама с папой. Когда мама и папа тебе доверяют, ты...

Её губы изогнулись в гримаске омерзения.

— Ах ты сука.

Она покачала головой.