— Хорошо, но можно же восстановить утраченную информацию не прямой перезаписью, а обычным способом индукции. Чтением, например.

— Да. Думаю, это лучше, чем ничего. Но тебе всё же потребуется дознаться, кто у тебя её отнял. Даже если это чей-то сторонний проект, ты ничего не докажешь. С ними могли поступить так же, как и с тобой. Тебе следует спросить себя: зачем с тобой так обошлись? Просто ради прибыли или по другим причинам? У крупных корпораций имеются разветвлённые сети агентуры. Единственная задача таких служб — поиск людей, чьи разработки или идеи могут пошатнуть существующее положение дел. Они стараются экстрагировать идеи прежде, чем изобретатель успевает их запатентовать, опубликовать или обсудить на публике. Они отняли у тебя какую-то идею, вероятно, вставив на её место заглушку какого-нибудь ментального ингибитора, чтобы ты не сумел её восстановить методом обратной разработки. Если твоя идея действительно могла поколебать статус-кво, Джимми, в следующий раз они этим наверняка не ограничатся. Они играют по-крупному. Если ты примешься упорствовать, то я не исключаю, что тебя найдут мёртвым. Всякое бывает, знаешь ли.

Поднимаясь в лифте к себе в квартиру и пытаясь собраться с растревоженными мыслями, Кесслер пришёл к выводу, что его испугала не угроза смерти. Он похолодел от мыслей о жене.

Джули выждала, пока он заснёт. Вероятно, установила будильник на столике рядом с кроватью. Проснулась в урочный час, прокралась к двери и тихонько открыла её для людей с чёрным ящиком...

И она сделала это, потому что ей так приказали в Worldtalk. Worldtalk — её муж, её дети, её родители. Вероятно, больше всего — родители, чтоб они посдыхали.

Вероятно, истинной причиной происшествия (понял Кесслер в миг, когда лифт остановился на нужном этаже) была Депрессия Размыва. Десятилетиями общественные структуры, скреплявшие семью, хранившие и оберегавшие её, размывались, корродировали, а потом развалились окончательно. Сломанные семьи порождают сломанные семьи, а те — новые сломанные семьи.

Крупные корпорации меж тем продолжали поглощать маленькие фирмы и, став неповоротливыми из-за огромных размеров, развернули поиск способов стабилизации. Была избрана проверенная временем японская модель: корпорация как продолжение семьи[18]. Работникам прививали чувство фанатичной преданности и принадлежности фирме. Любой шаг наливался личным содержанием. И они на это шли — или теряли работу. Возможно, всё и впрямь началось в Депрессию Размыва. Работа стала ценней, чем когда бы то ни было. Иметь работу означало — жить. Новая корпоративная система отныне заменяла дом и семью. Крушение традиционных семейных структур усиливало эти процессы. Работодатель был теперь превыше всего, превыше близких и семьи. Если потребуется, ты впустишь его агентов к себе домой — разрушить новую карьеру своего партнёра.

Ну вот, приехали, подумал он, входя в квартиру.

Ну вот и она. Смешивает им обоим выпивку. Они теперь — приветливые незнакомцы в привычном интерьере, не чуждые приятного, ни к чему не обязывающего секса.

— Ты спать ложишься? — позвала она из кровати.

Он сидел на кушетке, позвякивая ледышками в бокале возле уха. Ему этот звук нравился, хотя он сам не понимал, почему. Ему представлялись морозные узоры на стекле... в родительском доме. Мама стоит на крыльце, рассеянно улыбается, глядя, как он играет перед домом, то и дело тянется к «музыке ветра» над притолокой и теребит её пальцами... Он высосал ещё водки, чтобы заглушить подступавшую к горлу горечь одиночества.

— Джимми, — в её голосе была едва различима напряжённая нотка, — тебе и правда надо поспать.

Он боялся идти в постель.

Глупо, подумал он. Нет веских доказательств, что это она. В открытую она не призналась.

— Я просто предположила, — так она потом отвечала.

Он заставил себя опустить бокал на столик, подняться, пройти в ванную и проделать нужные телодвижения с таким видом, словно они не требовали от него трепыхаться в пелене подозрений.

Он постоял на пороге с минуту, глядя на неё. Джули, в шёлковой комбинации, лежала к нему спиной. Он видел отражение лица жены в окне. Глаза её были широко раскрыты и выражали решимость, смешанную с отвращением к себе. В этот миг он понял, что прав в своих подозрениях: она дала им знать, она его выдала.

И незнакомцы явятся снова. Они придут и заберут ещё больше, чем в первый раз. Отнимут разговор с Джули о деньгах, беседу с Баскомбом, навязчивые подозрения. А ещё заберут деньги, которыми опрометчиво понадеялись его купить, потому что оказалось, что его так просто не успокоишь, и силком он подачку не примет.

Примирись с этим, приказал он себе.

Решение простое и изящное. Смириться. Сладкое забвение унесёт боль и страхи. И отношения с Джули станут такими, как прежде. Он вернёт свою любовь.

Он некоторое время раздумывал над таким вариантом. Джули повернулась и взглянула на него.

— Нет, — сказал он ей наконец. — Нет, между нами нет ничего, что стоило бы спасать. Нет. Когда они снова тебя расспросят, скажешь им, что, если они попытаются ещё раз, живым меня не возьмут.

Она мгновение смотрела на него, потом отвернулась и уставилась в потолок.

Он тихо затворил дверь спальни и пошёл к одёжному шкафчику за плащом.

Они ещё не успели отобрать деньги. Деньги оставались на счету. Он вошёл в круглосуточную кредитную будку, заперся, проверил счёт и с некоторым удовлетворением увидел на нём ту же сумму. 760 000. Он набрал номер телефона Чарли Честертона.

— Включить видеофон? — спросила будка.

— Нет, — сказал Кесслер. — Ещё нет.

— Шкоэ? — прозвучал голос Чарли. — Квыишвадо?

Когда Чарли внезапно выдёргивали из глубокого звукового сна, он говорил на техниглише. Что такое? Кто вы и чего вам надо?

— Чарли, я бы попросил тебя перейти на стандартный английский, если не...

— О, привет, чувак! Кесслер, что с тобой? Ты чего на ночь глядя? Да включи ты этот долбаный визор!

— Я не знаю, чем ты занят. Я решил поосторожничать, как обычно.

Он включил видеосвязь, и на экране, над клавиатурой телефона, возникло миниатюрное изображение Чарли. Тройной ирокез, каждый гребень своего цвета, и каждый цвет что-нибудь символизирует; красный посерёдке — профсоюз техников-радикалов; синий справа — его профессию видеотехника; зелёный слева — его район, искусственный остров Нью-Бруклин. Он улыбнулся, показав инициалы, вытравленные золотом на передних зубах — ещё одна аляповатая причуда техников. Чарли носил телефутболку, которая в данный момент показывала сцену потопа из Метрополиса Фрица Ланга.

— Ты чего в телеболке спишь? Батарейка сядет.

— Она от солнца заряжается, — гордо ответил Чарли. — Ты позвонил присоветовать мне, как лучше спать?

— Мне нужна твоя помощь. Пока что — контактный номер шанхайского банка для анонимной транзакции.

— Я тебе говорил: это на самой границе легальности и, может, чуток по ту сторону. Ты это понимаешь, чел?

Кесслер кивнул.

— О’кей, чувак. Поехали. Включи у себя захват экрана... но ты учти, это твоя работка, я никаких таких транзакций не проводил...

В офисе Баскомба было душно, потому что там плохо работала вентиляция, а молочно-жёлтые стены словно бы концентрировали тепло.

Баскомб сидел за столом светлого дерева, костюм-тройка у него был трафаретный, а вид — малость ошалевший. Он осторожно улыбался. Кесслер сидел напротив и чувствовал себя, точно между мельничных жерновов.

Баскомб говорил:

— Я совершенно уверен, что мы не встречались, Кесслер. — Он хмыкнул. — Названный вами клуб мне очень хорошо знаком, и я уверен, что не был там той ночью. Я там уже месяц не был. Я бы вспомнил, уверяю вас.