Дымок некоторое время полагал, что скоро отправится вслед за беженцами, поскольку солдатом НАТО никогда не был. Но санитары, возившие его на процедуры по заживлению костей, называли Дымка «американским солдатом». Вероятно, его вышвырнут из госпиталя, как только ошибка вскроется. Или не вышвырнут, если ошибку эту устроил Стейнфельд. Зачем? Это ему явно недёшево обошлось. С какой стати Стейнфельду так стараться ради Дымка? Стейнфельд ни разу не рефлексирующий альтруист. Стейнфельд — одержимый человек.

Работая оперативником-одиночкой Нового Сопротивления, Дымок ухитрился собрать по кусочкам мозаичную биографию Стейнфельда. Дымок временами проявлял больше интереса к деталям структуры НС, чем полагалось бы оперативнику его ранга и обязанностей. Так он узнал, что Стейнфельд был некогда агентом Моссада, израильской разведки.

Стейнфельд управлял сперва постом прослушки, потом его повысили до офицера по полевым операциям, управляющего работой агентуры. Как полевой агент Моссада, Стейнфельд завязал контакты с рекрутерами Второго Альянса. Он заинтересовался их деятельностью и собрал доказательства того, что в рядах ВА полно активных антисемитов, не исключая и людей, которые десятки лет назад укрывали от преследования за военные преступления дряхлых, прикованных к инвалидным креслам нацистов. Стейнфельду было свойственно живописать угрозу Второго Альянса перед Моссадом в таких красках, что многие полагали его свидетельства за-ангажированными. Это и стоило ему поста в разведке (наряду с неприкрытой симпатией к палестинцам). Он добивался восстановления в должности. Не преуспев в этом, стал налаживать собственную сеть, «ушёл на вольные хлеба». Финансирование он поначалу выбивал у сочувствующих — некоторые говорили, что даже у палестинцев. Теперь счета Стейнфельда оплачивал американский предприниматель Квинси Уитчер. И никто в точности не знал, зачем ему это.

У Стейнфельда оставались симпатики в Моссаде; иногда они снабжали его разведданными, провиантом, оружием или небольшим дополнительным кредитом. Моссадовские боссы делали вид, что не в курсе, поскольку Стейнфельд всё ещё был им полезен. При этом он фигурировал и в жёлтом списке: перечне лиц, которых следовало убить, если в этом возникнет потребность, если действия Стейнфельда будут сочтены опасными. Некоторые настаивали на внесении Стейнфельда в красный список: перечень лиц, которых следовало ликвидировать как можно скорее. А если его захватят? говорили они. Он видел нашу организацию изнутри, он слишком много знает. Тем не менее на переговорах за чаем в дешёвых кафушках и вином в лучших ресторанах Тель-Авива было решено, что Стейнфельда пока не станут взрывать или травить. Во всяком случае, Моссад за это не возьмётся. В конце концов, он делал полезную для Моссада работу, и они могли чистосердечно отрицать свою к ней причастность.

Лёжа в пластиковом панцире, как парализованный лобстер, и глядя, неделю за неделей, в неизменный желтоватый потолок, покрытый грязными пятнами, Дымок много размышлял о Стейнфельде. Поэтому в каком-то смысле даже не удивился, когда Стейнфельд посетил его. Могло показаться, что Дымок сам его вызвал.

Стейнфельд был в синей нейлоновой ветровке. Животик у него немного выпирал. Новое Сопротивление перенесло базу в Париж, где после Амстердама жить было сравнительно комфортно.

— Кажется, в Париже еды вдоволь, — проскрежетал Дымок, когда Стейнфельд присел на самый чистый уголок его койки.

Стейнфельд с улыбкой кивнул. Глянул на капельницу, потом на язвы, покрывшие предплечье Дымка.

— А ты не так уж плохо выглядишь, — заметил он, — если не считать этой руки. Что с ней?

— Заразу подцепил, — сказал Дымок. — Игла капельницы. Они в несколько разных мест её втыкали, не могли в вену попасть. А потом, что ещё хуже, забыли сменить бутылочку. Эта грёбаная штука опустела и стала меня вампирить. Высасывать из меня кровь. Кровь потекла вверх по трубке. Адски больно, я тебе скажу.

— Они очень заняты, — сказал Стейнфельд.

— Знаю. И не жалуюсь. В любом случае, жалоб они не слушают.

— Но однажды, — продолжал Стейнфельд, глядя на него, — ты пытался им сказать, что ты не солдат, что тебе тут не место. Мне так передавали.

— Они всё равно меня не слушали.

— Если бы послушали, ты бы уже умер. А ты всё ещё хочешь умереть, Дымок? — спросил Стейнфельд.

Дымок не ответил.

— Думаю, что хочешь. Но тут одна проблемка.

— Какая же?

— Дымок, — сказал Стейнфельд, — проблемка в том, что теперь ты мне должен.

Дымок слабо улыбнулся.

— Понимаю.

Стейнфельд кивнул.

— У тебя на меня свои планы, — хмыкнул Дымок.

Теперь Стейнфельд не ответил.

— У меня зуд от этого лубка, — сказал Дымок. — Хорошо, когда есть кому пожаловаться.

— Угу. А еда?

— Омерзительна, — ответил Дымок.

— Продолжай, — сказал Стейнфельд.

— Они редко меняют простыни, — продолжал Дымок оживлённым тоном, — и редко меня переворачивают. У меня образовались пролежни, и туда каким-то образом занесли заразу. Мне дали антибиотик, язвы немного поджили. Потом они снова забывают меня перевернуть, и всё начинается сызнова. И так далее. Я тут ору на них, чтобы не свихнуться.

— Я бы сказал, что тут в любом случае лучше, чем в тех развалинах разбомблённого дома в Амстердаме, учитывая, что ты отсюда рано или поздно выберешься. Но тут мы снова возвращаемся к проблеме твоего желания смерти.

— Другие выжили? Остроглаз и?..

— Насколько мне известно, да. Я некоторое время отсутствовал в Париже.

Дымку хотелось ещё кое о чём спросить, но он себя чувствовал как-то глупо. А в этом месте опасно терять достоинство. Только дай себя царапнуть, и быстро загрызут.

Спрашивать не потребовалось, поскольку Стейнфельд угадал мысли Дымка.

— Ворон выжил и уплыл с вами в лодке. Он сейчас у меня, в Париже, на моей квартире. О нём кто-то заботится.

Дымок почувствовал поразительно глубокое облегчение.

Стейнфельд поднялся. Вытащив из кармана шоколадный батончик и упаковку витаминок, он вложил их в здоровую руку Дымка.

— Они меня тут электротерапией потчуют, чтоб кости подживали, — сказал Дымок, чтобы немного задержать Стейнфельда. — Француз считал, что это опасно, но мне кажется, что помогает. Боль значительно уменьшилась, а они лишь несколько недель как начали.

Стейнфельд кивнул.

— Помогает. Когда снимут лубки, мы тебя навестим.

Он развернулся уходить. Дымок быстро, с отчаянием проговорил:

— Поговори со мной. О чём угодно. Мне надо о чём-то думать. У тебя на меня планы. Расскажи о них. О чём угодно расскажи.

— Здесь я не могу откровенничать.

— Тогда только о том, что можешь рассказать.

Стейнфельд показал на бутылочку капельницы.

— Я прослежу, чтобы её заново наполнили.

— Скажи, чтоб они её убрали к чёрту. Она мне нафиг не сдалась. Стейнфельд, поговори со мной. О чём-нибудь.

Стейнфельд глубоко вдохнул, дёрнул себя за бороду и выдохнул. Посмотрев на Дымка, он сказал:

— Я знаю, кто ты такой. Я это выяснил за день до того, как на нас налетел скакорабль. Было время, я тоже думал, что Дымок — Смок — всего лишь прозвище.

— Так-так, погоди. — У Дымка перехватило дыхание.

Но Стейнфельд продолжал мрачно:

— Тебе не понравится то, о чём я сейчас тебе расскажу. Ты приучился об этом не вспоминать, ты не хочешь, чтобы я подрывал это с таким трудом взращённое умение. Ну-ну. Ты просил пищи для размышлений. Подумай вот о чём. Тебя зовут Джек Брендан Смок. Ты американец. Ты оказался в Амстердаме, когда началась война: у тебя была назначена встреча с психиатром в лейденской клинике. До этого тебя удостоили премии Литературной комиссии при ООН за В поисках современной реальности. Ты выступил оратором от лица тех, кто чувствует себя потерянными, сметёнными ускоряющимся потоком перемен. Ты написал второй цикл эссе. Ты, в общем, намекнул, что определённые люди используют Сеть для своих политических махинаций. Ты упомянул Worldtalk. Ты предсказал возвращение фашизма и процитировал что-то, известное тебе понаслышке о Втором Круге, тайном внутреннем круге Второго Альянса. О тех, кто ставит перед ВА долгосрочные цели... Эссе так и не вышло в свет. Очевидно, в твоём издательстве сидел агент ВА. В клинику явились люди в лыжных масках. Тебя увезли в ночь и...