Она с тошнотным чувством отвернулась, почувствовав загадочное сходство проблем в Европе и на борту Станции.

Смешала себе коктейль со щепоткой антидепрессантов — нейрогормональных трансмиттеров — и отхлебнула из бокала. Ей быстро стало лучше, хотя она понимала, что эффект напускной. Она ждала новостей. Ага, вот. Она включила звук.

— ...лидеры технорадикалов Молт и Бонхэм достигли принципиального согласия о встрече с директором Римплером, но заявили, что не могут планировать переговоров, не будучи ознакомлены предварительно с мерами безопасности каждой из сторон.

Она покачала головой, бормоча про себя:

— Думают, что мы их арестуем на встрече. Как же глубоко они нас ненавидят... — Снова пригубила сдобренный лекарствами коктейль. Всё гораздо хуже, чем я думала.

В новостях стали рассказывать о последних переговорах между профсоюзными лидерами и Админами. Тот человек в фальшкостюме, Баркин, гнусаво бубнил:

— ...конфликт интересов в самом директорате Колонии... ИК ООН манипулирует Админами, вынуждая их действовать сообразно целям ИК, а приоритет у него один — прибыль. Админы утверждают, что проект переселения техников на открытое пространство превысил смету и поэтому до сих пор не завершён, однако строительству админской секции это ничуть не помешало. Мы совершенно упустили из виду, что первоначальное финансирование проекта Колонии из фондов ООН было начато под гарантию профессора Римплера — гарантию дома для обездоленных и обделённых жителей Земли. Явившись сюда, они оказались в тесных клетушках со скверной вентиляцией, в условиях ещё более скверных, чем прежде...

Клэр едва заметно кивнула. В этом что-то есть.

А теперь ещё и русские заблокировали Колонию, отрезав её от поставок еды и прочих товаров с Земли. Нет, пока никто не голодает, но складские запасы исчерпываются. Техники протестуют против перераспределения пайков. Админы тоже урезали себе пайки, но техники им не поверили — и едва ли безосновательно, подумала Клэр. Можно подумать, Прегер и его амбалы себя в чём-то ограничили.

Теперь ИнтерКолония показала ролик о том, что творилось в охваченных восстанием секциях Колонии. Лидер радикалов, человек по имени Молт, нёсся во главе толпы по коридору секции D, потрясая гаечным ключом и обрезком трубы. За Молтом бежали сорок технарей, мужчины, женщины, даже подростки — у них были бутылки с коктейлями Молотова. На лицах читалась пьяная безумная радость свободы.

Толпу показывали сверху и сбоку: очевидно, кадры с одной из камер системы видеонаблюдения. Молт что-то орал, скаля зубы. Заметил камеру, закреплённую у потолка, развернулся к ней, побежал на зрителей, замахнулся ключом. Железяка полетела прямо в камеру.

Экран почернел.

Рикенгарп бессознательно двигался в такт музыке. Не напоказ, как некоторые исполнители. Тем приходилось выжимать из публики хоть какой-то отклик, и каждое их движение выглядело искусственным кривлянием. Рикенгарп же был сама естественность: музыка свободно текла через него, и гнев или эго-узлы её не стопорили. Эго Рикенгарпа и заключалось в музыке. Музыка служила ему топливом для личного олимпийского факела. Пламя получалось таким же чистым, как одежды понтифика.

Группа почуяла настроение Рикенгарпа. Последнее время он редко попадал на эту волну. Возможно, потому, что завязал с наркотиками. Напряжённость пропала, ему стало ясно, что скоро конец дороги: группе озвучен смертный приговор. Рикенгарпа обуяло чистейшее отчаяние, как перед самоубийством, а из безнадёги родился кураж.

Группа почувствовала его настроение. На этот раз всё получалось. Возникла нужная химия, Понце и Моз вступили на вокале. Моз выводил замысловатые риффы, держа хромированный плектор, будто каллиграфический инструмент. Понце своей вычурной величественной темой вторил пронзительно-медному звучанию клавишного синтезатора. Химия сценического единения накрыла рокеров, словно сладостный электрошок, преисполняя их счастьем от сочетания индивидов через групповое эго.

Аудитория вслушивалась, но сопротивление зрителей не было преодолено. Те не желали признавать, что музыка им нравится. Впрочем, собралось их уже порядочно: не Рикенгарпа послушать, а в престижном клубе потусить; плотно упакованные тела казались Рикенгарпу чувствительным экзоскелетом, и он проницал внутренним зрением его чувствительные точки. Он знал, куда долбить.

Чувствуя, что вот-вот свершится Полный Приход, Рикенгарп напустил на себя уверенный, но не высокомерный вид. Он и так был слишком высокомерен, чтобы подчёркивать это в облике.

Зрители смотрели на него, как на самодовольного букмекера перед престижным боксёрским поединком. Почему он так уверен в себе? Что он такое знает, чего не знаем мы?

Он отдавал себе отчёт, как важно выбрать правильное время. Он понимал, что даже самые настороженные и отстранённые зрители не смогут контролировать своих чувств, если выпустят их на свободу. И знал, как это сделать.

Рикенгарп взял аккорд, позволил ему прокатиться по залу, оглядел собравшихся. Он завладел их вниманием. Ему нравилось ловить оборонительные взгляды — победа от этого станет слаще.

Как прилив сексуальной энергии, музыка захлестнула их и накрыла с головами, унеся опасения и враждебность. Так река прорывает дамбу. Группу аж тряхнуло от облегчения, Рикенгарп взял прогрессию громоподобных аккордов и возвысил голос над бэк-вокалом.

Мальчик-Мафусаил: интервью с Риком Рикенгарпом, из майского номера журнала Гитарист за 2037 год.

ГИТАРИСТ: Вы говорите о групповой динамике, но мне кажется, что вы имели в виду не то, что обычно понимают под словом динамика.

РИКЕНГАРП: Чтобы сколотить классную банду, надо просто найти друг друга, как случается в любви. В барах, клубах, ещё где-нибудь... Музыканты группы — всё равно что пять реагентов, которые вступают в сложную химическую реакцию. Если всё по прописи, как надо, аудитория тоже вовлекается в свою реакцию — социохимическую, да.

ГИТАРИСТ: А может, всё сводится к чистой психологии? То есть к вашей потребности органического единстве членов группы?

РИКЕНГАРП (после долгой паузы): Наверное, у меня и вправду есть какая-то потребность вроде этой. Мне нужно кому-то принадлежать. Я хочу сказать, что я не конформист, но, да, на определённом уровне мне требуется принадлежность. Рок-группы — как суррогатные семьи, у музыкантов обычно всё очень хреново с семьёй, потому банда заменяет им семью. Эти ребята мне нужны. В отрыве от них чувствую себя ребёнком, у которого убили маму, папу, братьев, сестёр...

И снова: