Он скорее не пел, а орал, переходя на рык в конце каждой ноты, исполняя пренебрежительно да пошли вы все-волшебный трюк: мелодичный крик. Он видел, как распахиваются дверцы, за которыми таились истинные лица слушателей. Даже у минимоно, даже у нейтралов, у всех этих флэров, ребов, хаотичников, препов, ретров. Музыка объединила их, заставив отринуть субкультурные классификаторы. С него пот лил градом под жаркими софитами, он выжимал из гитары звуки натруженными пальцами, он чувствовал, как песня обретает форму в руках, точно Рикенгарп был скульптором, а музыка — его глиной, и казалось, что музыка напрямую попадает в усилители из его головы. Мозг, тело и пальцы стали элементами замкнутой на себя сверхпроводящей цепи. Частью себя он наблюдал за толпой, стремясь отыскать в ней ранее подмеченную хаотичиксу. Он немного расстроился, не найдя её, и поспешил напомнить себе: Ты радуйся, что её нет. Ты бы от неё живым не ушёл, она бы тебя на «синего босса» опять присадила.

Но потом он увидел чиксу — она протолкалась вперёд и едва заметно, заговорщицки, кивнула ему. Он не сумел утаить радости и задумался, что подсознание ему приготовило... все эти мысли мелькали и гасли, а большую часть времени разум его оставался полностью сфокусирован на звуках и обратной связи с аудиторией. Игра его была наполнена печалью, тоской в преддверии потерь. Его семья скоро умрёт, и каждый аккорд источал скорбь по каждому члену группы. А группа фантастически сплотилась, гештальт принёс невиданное единение, и он подумал: Сейчас им хорошо вместе, но после концерта всё полетит коту под хвост. Так разведённой паре может быть классно в постели, но с полным осознанием того, что хорошее дело браком не назовут. Вылезут и снова разбегутся.

А пока что — фейерверк.

На последней руладе атмосфера в клубе так сгустилась и пропиталась электричеством, что, как однажды выразился Моз с мелодраматичным рокерским заплетом, проткни её ножом, и кровь потечёт. Дофамины, конопля и табачный дым, словно сговорившись с огнями сцены, придавали происходящему оттенок магической отстранённости от всего мира. С каждой переменой освещения в начале очередной песни, от красного к синему, потом к белому и сернисто-жёлтому, по залу прокатывалась волна эмоционального сопереживания. На сцене бушевала энергия, искавшая выхода, и Рикенгарп указывал ей этот выход — через свой громовой жезл марки Stratocaster.

А потом концерт закончился.

Рикенгарп выдал последние пять нот совсем один, словно гвоздями вбил кульминацию в воздух. Потом сошёл со сцены. Из зала нёсся рёв, но он его с трудом воспринимал. Обнаружил, что бредёт по белому грязному коридорчику с кирпластиковыми стенами. Затем оказался в раздевалке, не помня, как туда попал.

Ему почудилось, что граффити психоделически извиваются на стенах. Всё вокруг казалось более реальным, чем на самом деле. В ушах звенело, как у Квазимодо на колокольне. Он услышал шаги и обернулся, готовясь произнести то, что должен был сказать группе. Но вошла хаотичикса и с ней кто-то ещё, а за этим кем-то ещё появился третий чувак.

Кто-то ещё был худым парнем с каштановыми всклокоченными волосами. Вряд ли это дизайнерская причёска субкультуры, скорее само так получилось. В приоткрытом, немного обвисшем рту виднелся чёрный сгнивший резец. Крылья носа обветрены, на тыльных сторонах костлявых рук синие узелки вен. Третий — японец, маленький, кареглазый, непримечательный, с мягким выражением лица, но, кажется, настроенный дружелюбней, чем это обычно с ними бывает.

Худощавый европеоид носил армейскую куртку без нашивок и эмблем, светлые вытертые джинсы и теннисные кроссовки, подошвы которых явственно просили каши. Руки европейца нервно подрагивали, словно он что-то привык ими держать, а теперь этого предмета не стало. Инструмент? Кто его знает.

Японец был в ЯБлоке — сюрприз, сюрприз, — небесносинего цвета и чистеньком, словно только что с вешалки. В районе бедра намечалась шишка. Просунув правую руку через полурасстегнутую молнию, парень с лёгкостью мог бы коснуться этой шишки, и Рикенгарп уверился, что там пушка.

У всех троих имелась одна общая черта. А именно, они выглядели так, словно умирали с голоду.

Рикенгарп вздрогнул: на концерте он вспотел, а теперь тело остывало.

— Чоткоестряслось? — спросил он. Фраза слиплась во рту. Он смотрел мимо них. Ждал, пока появится его банда.

— Твоя банда за кулисами, — сказала хаотичикса. — Басист велел тебе передать... короче, он сказал Сжимувожопукам. — Рикенгарп невольно улыбнулся: под техниглиш Джулио она подделывалась талантливо. Скажи ему, чтоб волок свою жопу к нам.

Потом пьянящая дымка несколько рассеялась, и он услышал, что в зале вопят от восторга. Его вызывали на бис.

— Господи, меня на бис зовут, — произнёс он вслух. — Как же давно это было.

— С’шь, паря, — сказал худой, судя по акценту — британец или австралиец. — Я тя на Стоунхенджской тусовке пять лет назад видел. У тя тады второй хит х’шо пошёл.

Рикенгарп чуть поморщился, услышав это второй хит. Парень, может быть, и не желая того, подчеркнул, что у Рикенгарпа хитов получилось только два. Вдобавок все прекрасно знали, что новых не предвидится.

— Меня Кармен звать, — представилась чикса. — Это Уиллоу и Юкё.

Юкё стоял в сторонке. В его позе было что-то странное: Рикенгарпу показалось, будто япошка сканирует взглядом коридор, стараясь не выдавать себя. Кармен увидела, как Рикенгарп покосился на Юкё, и сказала:

— Скоро придут копы.

— С чего бы? — спросил Рикенгарп. — Клуб на лицензии.

— Они не по твою душу. И не тусовки. По наши.

Он посмотрел на неё.

— Блин, я не собираюсь попасть в кутузку из-за... — Перехватив гитару поудобнее, он шагнул в зал. — Пока им ещё интересно, надо выйти на бис.

Девушка тоже прошла за ним в зал, где бушевали аплодисменты и крики: Ещё, ещё!

— Можно мы тебя в раздевалке подождём?

— Да пожалуйста, но из неё святилища не делают. Ты можешь туда пройти. Копы, разумеется, тоже.

Они оказались за кулисами. Рикенгарп дал знак Мёрчу, и группа возобновила игру.

Стоя рядом, она проронила:

— Это не совсем обычные копы. Они с этим местом не должны быть знакомы. Станут искать нас в толпе, а в раздевалке не догадаются.

— Ты оптимистка. Попрошу вышибалу постоять тут. Если сунутся, скажет, что тут никого нет, потому что он уже проверял. Может, сработает. Может, не сработает.

— Спасибо.

Она зашла обратно в раздевалку. Поговорив с вышибалой, он вернулся на сцену, чувствуя себя опустошённым. Гитара казалась неподъёмной, но он подпитался бурлившей в зале энергией и сумел отыграть ещё два выхода на бис. Оставив аудиторию не до конца удовлетворённой, он поплёлся в раздевалку, липкий от пота.

Они ждали его. Кармен, Юкё, Уиллоу.

— Там чёрный ход со сцены есть? — спросил Юкё. — Выход в переулок?

Рикенгарп кивнул.

— Подождите в зале. Я сейчас выйду и покажу.

Юкё кивнул, и трое утянулись в зал. Им навстречу проследовала группа, не обратив на Кармен, Юкё и британца особого внимания. Рокеры приняли их за обычный закулисный фанатский планктон. Только Мёрч, заметив сиськи Кармен, напустил на себя плейбойский вид и сделал жест барабанными палочками.

Сидя в раздевалке, ребята хлопали друг друга по плечам, обменивались рукопожатиями, смалили, у кого что было. Рикенгарпу не предложили, потому как знали — тот в завязке.

Рикенгарп упаковывал гитару в футляр, когда Моз обратился к нему:

— Ты был охуенен!

— В смысле, он тебе хорошо отсосал? — уточнил Мёрч, и Джулио хихикнул.

— Угу, — сказал Понце, — у этого парня отличный ротик, прекрасные ключицы, офигенские почки...

— Почки? Рик тебе до почек достаёт? Бля, да я щас усрусь!

Своеобычный поток непристойных подколок означал, что у всех отменное настроение. Они как могли оттягивали неизбежный момент расставания, но Рикенгарп сказал:

— Моз, ты хотел о чём-то поговорить?