Прошла неделя, и Борт, который, казалось, родился с вечным недовольным выражением лица, как если бы сама природа вложила в его генетический код умение хмуриться, вдруг заметил, что Тюрин хороший работник. Не каждый способен так усердно выгребать навоз, таскать воду и при этом не жаловаться на судьбу. В понимании Борта это было редкой добродетелью, заслуживающей награды, которая, конечно, не включала повышение зарплаты, но вполне могла принять форму съедобного бонуса.

Борт, после долгих размышлений и, вероятно, консультаций с собственным хмурым отражением в луже, решил отблагодарить прилежного работника. В качестве награды за трудовые подвиги он испёк пирожки. И вот, когда солнце скрылось за горизонтом, а Виктор уже был готов к заслуженному отдыху, Борт с видом, как будто сейчас вручит Орден Святого Навозника, протянул ему полную тарелку горячих пирожков.

— Заслужил, — торжественно изрёк он, кивая с таким выражением лица, словно его слова были печатью на пергаменте, удостоверяющей, что Тюрин действительно получил не только еду, но и нечто куда более важное — уважение старого фермера.

Виктор, довольный таким поворотом событий, уютно устроился в амбаре, слушал музыку и, наслаждаясь заслуженным пирожком, начал задумываться, что жизнь в этом странном мире не так уж и плоха. Ну да, есть свои минусы, как, например, магические существа и отсутствие интернета, но пирожки… Пирожки могли значительно улучшить даже самую нелепую ситуацию.

Однако его философские размышления неожиданно прервались. Он случайно поймал взгляд Гримзла. Гоблин сидел на полу и, хотя делал вид, что ему абсолютно всё равно, его маленькие желтые глаза неотрывно следили за пирожками. С таким сосредоточенным вниманием, что можно было подумать, будто гоблин занимался тонким искусством пирожкозрения.

Виктор тяжело вздохнул. И хотя часть его сознания предложила просто съесть все пирожки самому и насладиться одиночеством, другая, более благородная, подсказала ему сделать великодушный шаг. Собрав пару пирожков, он подошёл к Гримзлу, который, разумеется, сразу заподозрил неладное. Гоблин состроил такое лицо, словно пирожки могли скрывать в себе крысиные хвосты или яд. В общем, всё, что могло привести к непредвиденным последствиям.

— Ты что, хочешь меня отравить? — подозрительно спросил гоблин, смотря на Тюрина с выражением, будто ему вот-вот предложат прыгнуть в бездну.

— Если бы хотел, то отравил бы тебя ещё в первый день, — лениво ответил Виктор, пожав плечами.

Гримзл задумчиво прищурился, взвешивая все возможные риски. Он осторожно взял угощение, прикрылся очередной маской недоверчивого гоблина и удалился в тень амбара, где с подозрительным видом начал поедать пирожки, периодически бросая взгляды на Виктора, будто ожидал какого-то подвоха.

Тюрин, удовлетворённый тем, что избежал обвинений в геноциде гоблинов, направился к следующей цели — Рейне. Она сидела в углу с таким выражением лица, будто весь мир вступил с ней в смертельную схватку, и кто-то, возможно, уже проиграл.

— Может, хочешь пирожок? — предложил он с осторожностью, достойной человека, вступающего в логово дракона.

Рейна не удостоила его даже взгляда. Тюрин воспринял это как сигнал окончания разговора, аккуратно поставил тарелку рядом с ней и с облегчением направился на своё место. Он не был бит, и это уже можно было считать маленькой победой. Лёжа на сене, он подумал, что иногда лучший диалог — это молчание, особенно если в нём участвует Рейна.

Утром, когда он открыл глаза, то с удивлением и даже лёгким удовлетворением обнаружил, что тарелка была пуста. Это, безусловно, значило, что пирожки не пропали зря. И хотя Рейна не выразила благодарности, факт исчезновения пирожков говорил о том, что всё было не так уж и плохо.

Прошло уже две недели, и Виктор, как истинный герой собственного фильма, чувствовал, что музыка — единственное, что держит его в здравом уме. Всякий раз, когда Борт вручал ему новое задание, он с радостью включал плеер. Музыка помогала отвлечься от суровой реальности. И чем больше времени он проводил в этой "прекрасной деревенской идиллии", тем больше убеждался, что если бы не плеер, то давно бы уже сдался. Факт, что батарея продолжала работать без всякого намёка на разрядку, был для Виктора маленьким чудом. Плеер работал, как будто был заговорён на вечное воспроизведение. Возможно, где-то был древний орден, посвящённый поддержанию жизни музыкальных плееров, и Виктор, сам того не зная, был избранным. Когда его ладонь сталкивалась с фатуметром во внутреннем кармане сюртука, он старался не обращать внимания.

Тем временем Борт, как всегда, нашёл новое «важное» поручение. На этот раз оно касалось лошадей. Если Тюрин когда-то и представлял себя ковбоем, скачущим по просторам Дикого Запада, то это видение растаяло в воздухе, как утренний туман, после того как фермер объявил:

— Будешь ухаживать за лошадьми. Не сложно. Они, знаешь ли, сами себя не покормят.

— Но я же ничего не понимаю в лошадях! — воскликнул Виктор, почти умоляя старика дать ему другое задание. Что-нибудь менее травматичное. Например, пыль протирать. Или, может быть, тихонько пропалывать грядки, где единственная угроза — это медленные, но уверенные ползучие растения.

— А и не надо понимать, — махнул рукой Борт, словно это был какой-то мелкий, абсолютно несущественный вопрос. — Всё, что от тебя требуется, — это сено да вода. Раз в день кидай сено, налей воды. Ах да, ещё копыта чистить не забудь.

Витя посмотрел сначала на старика, затем на лошадей. Лошади всегда ассоциировались у Виктора с двумя категориями людей: героями древних эпосов или ковбоями. Сам он относился скорее к третьей категории — тем, кто счастливо избегал лошадей благодаря изобретению городского общественного транспорта. Но выбора не было. И вот он стоял в конюшне, а лошади смотрели на него так, словно прекрасно понимали, что он в этом деле абсолютный дилетант. Одна даже фыркнула с таким видом, что любой психолог-любитель почувствовал бы профессиональную неуверенность.

Первые пару дней ухаживать за лошадьми у Виктора получалось примерно так же, как у молотка играть на флейте. Он путал ведра, проливал воду на пол, кидал сено куда не надо, а к лошадям приближался с той же нервозностью, с какой кто-нибудь подошёл бы к пушистому, но очень крупному монстру, который в любой момент мог решить, что человек — это закуска. Каждое его действие встречалось этими благородными животными с таким невидимым, но ощущаемым осуждением, что казалось, будто они собрались написать на него жалобу в местный профсоюз лошадей.

Рейна всё это время стояла в стороне, скрестив руки и наблюдая за этим цирком. Она явно находила в этом процессе нечто забавное, хотя её лицо говорило о том, что смеяться она бы стала только после того, как Виктор действительно сломает себе что-нибудь. Однако на третий день, когда он попытался почистить копыта лошади и едва не оказался лицом в грязи, его неуклюжие попытки довели даже саму лошадь до насмешливого фырканья. Рейна, видимо, решила, что терпение — не её добродетель, и наконец, не выдержала.

— Ты собираешься драться с лошадью или всё-таки чистить копыта? — холодно спросила она, приподняв бровь.

Виктор, всё ещё балансируя на грани падения, посмотрел на неё и вздохнул.

— Если бы можно было выбрать, я бы, наверное, выбрал первое.

Рейна подошла ближе, с выражением лица, как будто собиралась преподать урок, и взяла у Виктора скребницу.

— Смотри и учись. Это — правая сторона копыта, это — левая. Твоя задача — прочистить всё, что посередине, а не ломать себе позвоночник в процессе. И, главное, не позволяй лошади почувствовать, что ты боишься её. Они это чувствуют..

Виктор, смиренно наблюдая за тем, как Рейна ловко чистит копыта лошади. Лошадь тем временем спокойно стояла, как если бы между ней и Рейной существовал какой-то неписаный договор.