Мне безумно хотелось поговорить.
Хоть с кем-нибудь.
Хотелось обсудить происходящее, разложить всё по полочкам. Но раскладывать было не с кем. Ленка не подходила — она сама не знала, что такое восстать против воли родителей. К Щербатому я подходить просто боялась, хотя он об этом знал всё. Мне было стыдно перед ним. Оставалось вариться в этом новом открытии самостоятельно. Прорабатывать свои страхи и сомнения самой — с дневником наперевес. Я изливала на страницы всё, что думаю, о чём хотела бы сказать маме, но боялась, о чём мечтаю, что чувствую, но не показываю.
Доварилась до того, что отправила Матвею третье по счёту сообщение — только он мог помочь мне разобраться в себе. Потому что, в отличие от Щербатого, не станет убивать, а о самостоятельной жизни он знает, пожалуй, больше всех. Хотя никогда не выпячивал этого, и никогда не спорил с моей мамой и с её аргументами. Не играл в эту карточную игру, потому что знал, что для меня родители это святое. Он уважал это.
Буря первых эмоций улеглась. Горизонт прояснился. И мне захотелось поговорить с Матвеем спокойно, без истерик, без слёз, как взрослым людям. Как и требовалось изначально. Объясниться по-человечески, рассказать, что меня тревожит, что пугает. Но и на третье сообщение я не получила ответа. Матвей даже не посмотрел. Опять. А звонить я не решалась. Не люблю телефонные разговоры.
Я понадеялась поймать его во дворе, но несколько дней моя охота не давала результатов. Окно на лестнице стало моей дозорной башней, я прибегала сюда при любой удобной возможности, чтобы поглядеть во двор и проверить турники и стоянку. Наконец, когда я совсем отчаялась — я заметила эмку под его тёмными окнами.
Я даже не стала выдумывать отмазку. Дома только Лизка, ей пофиг, а папа ещё не вернулся с работы. Так что я просто накинула куртку и вышла, пока Матвей снова куда-нибудь не уехал. Я подходила и видела, как он грузит что-то в машину — успела! Матвей услышал. В губах у него торчала сигарета. Он перехватил её пальцами и удивлённо выпрямился. Серые глаза по привычке «оценили обстановку» и снова остановились на мне: почему ты не шифруешься? — спрашивали они. Двор полнился жильцами. В пять часов многие уже возвращались с учёбы и работы, и движение вокруг было довольно бурное. Но буря, происходящая во мне была сильнее, и я подошла к Матвею напрямик, наплевав на соседский надзор. Он уважительно потушил сигарету.
— Привет, — остановилась я рядом.
И вдруг испугалась.
Что я делаю?
— Привет.
Он тоже выглядел растерянно. Он не ожидал, что мы встретимся. Как и я. Он тоже не знал, что говорить, и несколько секунд висела странная неловкая тишина. Поговорили только наши глаза. На своём языке. Но этого было мало.
— Ты видел мои сообщения? — глупо спросила я, хотя знала ответ. Просто не умела начинать разговоры.
— Нет, — он слегка поморщился, — телефон утопил…
Ответил коротко и снова замолчал.
— А-а, — удивилась я. — Ясно. В воду случайно уронил? — зачем-то уточнила. Как же глупо это прозвучало!
— Не. Утопил. Специально, — ответил Матвей снова коротко. И снова замолк. А я прокомментировала от неловкости:
— Ого. Это уже второй телефон на моей памяти… сколько же погибло всего… как-то неэкономично получается…
— Чувствовать вообще затратно.
Снова как отрубил. Мне стало стыдно за свою пустую болтовню. Пора было переходить к делу.
— Ты торопишься?
— Нет. Забрал кое-что из квартиры.
Я вопросительно помолчала и Матвей дополнил ответ:
— Отдал её.
— Что? Квартиру? — удивилась я. — Но зачем? Ты же почти выплатил…
— Теперь выплатил.
— Ты так долго боролся за неё…
— Какой от неё прок.
Я поняла о чём он и внутри всё страшно заворочалось. Больше не будет нашего гнёздышка. Больше не будет нас. И Матвея… я чудом не потеряла его сейчас. У меня нет его нового номера, нового адреса, а у него нет соцсетей. Он сложил бы в эмку свои вещи и исчез бы из моей жизни навсегда, если бы я случайно не заметила его в окошке. Зачем судьба подарила мне этот шанс? Я должна объясниться по-настоящему. Я для этого и пришла к нему. Увидеть его. Поговорить.
От волнения аж затошнило.
— Мы можем поговорить? — спросила я прямо и банально.
— Мы вроде уже, — глядел он тоже прямо. Он понял о чём я прошу, но не торопился, ждал, пока я сама скажу про подъезд. И я сказала. И мерзкий писк двери вернул нас в тот страшный день, когда я сделала выбор. Вернулись зелёные стены, старые запахи, полутьма, ступеньки. Я покосилась на закрытую дверь «гнёздышка» и опустила глаза:
— Я запуталась, — призналась я сразу, ощущая на себе его пристальный взгляд. — Мне страшно за маму, и за тебя, и за себя… я не хочу, чтобы кто-то страдал. Но, кажется, другого пути нет… нельзя быть хорошей для всех. К сожалению. Знаешь, — я заковыряла краску на периллах. — Я же почти ушла тогда. После ссоры. Я уже собирала сумку, когда у мамы случился приступ…
— Как она? — тихо уточнил Матвей.
Я поглядела с благодарностью:
— Уже намного лучше, её отпускают гулять по больнице, даже во двор, она поднимается по лестнице сама, обещают на днях выписать. Вот, ждём…
— Хорошо.
— Угу. И вот… — я снова занялась перилами. — Если бы не это дурацкое сердце… Матвей… я не простила бы себе. Ты же знаешь. Ты, как никто, должен понять. Мама же одна…
— … а мальчиков много, — закончил он невесело.
Я испуганно подняла ресницы.
— Я не о том.
— Даш, да я всё понимаю, — успокоил он, — не маленький. Содрал бы шкуру, не вопрос, если б это было реально, — указал он на себя, усмехнувшись. — Но многовато сдирать. Не вариант, как видишь. За эти проклятые недели я чётко понял одно: я не смогу измениться для тебя, как бы сильно я этого не хотел, Даш. Я такой, какой есть…
— … не для меня… — уточнила я тихо, пялясь на его губы. Он стоял чуть ниже и…
— … м-м? — не понял он.
— … для мамы, — я сжала перила, но удержаться было нереально. — Для меня не надо… для меня ты всегда… идеальный…
В хмурых Балтийских небесах произошла перемена: тучи разрезал солнечный луч. Надежда. Я приблизилась ещё, на самый краешек ступеньки и робко нашла его руку:
— Это мне нужно меняться, Матвей… не тебе… мне нужно быть сильнее…
Медленно, ещё не веря, он обвил мои холодные пальцы своими, тёплыми, живыми, а я потянулась к губам смелее. — Прости, что подвела. Прости, что мучила. Если простишь, мой ответ «да», — зашептала я близко, ощущая табачное дыхание, руку на пояснице. Как раньше. Как в самом начале.
Как будто наша история сделала эффектный кульбит и мы вернулись на исходную, чтобы попытаться снова, но на этот раз не лажать. И мы попытались. Стоило нашим губам коснуться — Матвей ожил, как в сказке. Мой Матвей. Он вернулся, поверил, открыл кровоточащее сердце, взялся за меня крепко, напористо, как голодный скиталец, дорвавшийся до пищи, и подъезд пошёл ходуном.
— Даш… — шептал он между строк, — что ты творишь? — Удивлялся, запуская готические пальцы в мои волосы. — Я не понимаю… ты не шутишь?
— Не шучу… — улыбалась я счастливо и тоже удивлённо. Я так долго мучилась, сомневалась, но когда он оказался рядом, тут, в подъезде, всё стало ясно, как день:
— Я не хочу терять тебя. Никогда не чувствовала себя такой наполненной, целой, как с тобой, такой счастливой… — признавалась я вслух, краснея и горячо дыша от его ласки, от губ, от любящего взгляда. — Я хочу только тебя, Матвей. Без тебя невозможно, теперь я это знаю. Видишь, какая тугодумка, — поморщилась я, — со второго раза догнала… и то, еле-еле. Тупица… это же ужас. Ты уверен, что хочешь связаться с такой?
— Не только связаться, но и связать, — глянул он азартно, переодевая моё колечко на правильный палец. — Мы с тобой всё-всё попробуем, не переживай, у меня хорошая фантазия.
Я смущенно заулыбалась:
— Я в курсе!
Матвей чуть отодвинулся, но не выпускал.
— Это так странно…
— Что я в курсе?
