Этельберт слегка смешался, испытывая неловкость, как и всегда в таких случаях.

— Брат…

— Да, да, я помню, — прервал своего короля кесер, — Мне не следует встречаться с ней лишний раз. Не беспокойся, я выйду через черный ход. Тем более что у меня есть еще кое-какие дела. А над моими словами все-таки подумай. И про Вулфреда, и про Ханну.

В этот день Ингвар Недостойный ощутил прямо-таки непривычный интерес к своей персоне. Обычно люди старались избегать общения с ним. Для верности — по возможности выбирать пути, полностью исключающие встречу. Лишь очень большая нужда могла заставить кого-то пересечься с ним в коридоре дворца и заговорить.

Сегодня же кесер обнаружил, что даже короткий путь может занять кучу времени, если попадающиеся по дороге люди питают нездоровый интерес к тебе и твоей личной жизни. Три придворные сплетницы, жаждущие первыми получить материал для пересудов на светских приемах. Четверо правоверных эормингов, торопящихся осудить его поведение с молодой женой (о котором узнали по большей части от придворных сплетниц). Двое юнцов, чье осуждение оказалось более агрессивным, — но мигом как-то затухло, стоило положить левую руку на рукоять меча и мягким тоном предложить потребовать удовлетворения в поединке.

А также лично леди Бей’Сина. Дама столь же вспыльчивая, сколь и страстная в постели. Некогда она стала для него отличным поводом спровоцировать на поединок её мужа.

Ингвар всегда старался совмещать приятное с полезным.

— Кесер Ингвар! — она обратилась к нему громко, не скрываясь.

Весь двор знал об их связи. Для асканийской благородной дамы подобное было бы концом репутации, — но ей люди скорее сочувствовали.

Невинной жертве колдовских чар, беспомощной пленнице проклятых демонских глаз.

— Я так старалась забыться в вере, но я бессильна перед вами, — затараторила девушка.

Её темные глаза лихорадочно блестели, а полная грудь учащенно вздымалась. Ей было тяжело дышать, и неясно, было ли тому причиной волнение, или же туго зашнурованный корсет.

— Я знаю, что все те распутные вещи, что вы заставляли меня делать, ужасны и отвратительны, но я не могу перестать думать о них. Ваши чары влекут меня на погибель, как пламя влечет мотылька; я иду за вами, как крыса за сказочной флейтой в руках крысолова.

Сам Ингвар «распутные вещи» отвратительными вовсе не считал. Он уже знал, что покойный Виртджорн относился к сексу так, как предписывает Церковь истово верующим эормингам, — как к супружескому долгу во имя продолжения рода.

Кесер полагал, что для страстной женской натуры это или расточительство, или вовсе оскорбление.

— Молю вас, милорд, — продолжала Сина, — Скажите мне, что даже теперь, когда на ваше пламя устремился новый мотылек, вы не забудете меня.

— Я не забуду вас, леди Бей’Сина, — заверил мужчина, — Но и только. Не стоит давать иллюзиям слишком большую власть над собой. Я не любил вас и никогда не говорил, что люблю.

Этот ответ привел её в отчаяние.

— Но неужели моей любви не хватит на нас обоих?!

Порывисто схватив его за руку, Сина прижала её к своей груди.

— Прислушайтесь к стуку моего сердца, кесер Ингвар! Неужто он ни о чем не говорит вам?!

Не сказать чтобы это прикосновение не вызвало у него вполне естественной мужской реакции в теле. Тем более что после неудачной брачной ночи организм прямо-таки требовал разрядки.

Но Ингвар решил сегодня побыть честным. Если не с ней, то хотя бы с Линеттой.

— Он говорит мне, леди Бей’Сина, что в вас нет ни капельки самоуважения.

Девушка дернулась, как от удара.

— С-самоуважения? — запнувшись, переспросила она.

Кесер кивнул:

— Самоуважения. Того самого самоуважения, что определяет наше место в мире. Того, что отличает тирана от правителя. Того, что отличает изгоя от бунтаря. Того, что отличает любовницу от любимой.

— Так… так нечестно! — закричала она, — Вы… это вы сковали мою волю! Ваши чары породили мою любовь к вам!

Ингвар вздохнул:

— Говорят, что все на свете заканчивается там же, где начиналось. Не согласен насчет всего, но в данном случае… Посмотрите мне в глаза, леди Бей’Сина.

Девушка отвернулась, догадываясь, к чему он ведет.

И тогда в голосе кесера прозвучал отголосок металла:

— Посмотрите мне в глаза. Немедленно.

Она задрожала всем телом.

— Смотри мне в глаза.

И не смогла она нарушить его приказ.

— А теперь слушай меня, Сина, — сказал Ингвар, — Слушай, потому что я повторять не буду.

Казалось, что в темных глазах девушки отражается демоническое мерцание его глаз.

— Я отпускаю тебя на волю.

Он больше не стал ничего говорить. Молча направился прочь, не обращая внимания на все то, что Сина говорила ему вслед. Как странно. Раньше такого никогда не бывало. Обычно женщины, поддавшиеся его «чарам», воспринимали это лишь как короткое приключение, о котором можно без опаски рассказать на исповеди, — и навсегда оставить позади.

Как он временами надеялся, сохранив хотя бы в глубинах памяти.

Время уже близилось к вечеру, когда Ингвар наконец-то смог выйти из дворца. К тому моменту казалось ему, что еще немного, и он точно кого-нибудь убьет.

Учитывая, что тем делом, которое оставалось, он гораздо охотнее занялся бы сразу.

Четки с реликвариями сопровождавших его демонов отправил в поместье с мальчишкой-посыльным, наказав передать дворецкому из рук в руки. Он не боялся, что тот додумается украсть их.

Если бы кому-то хватило идиотизма украсть шестерых демонов, тот заслужил бы свою участь.

При себе кесер оставил лишь демона-ворона, бывшего его проводником и информатором. Красный кристалл он сжимал в кулаке, неспешным шагом направляясь к главной городской площади. Здесь проходили общественные собрания, объявления указов, королевские парады. Здесь собирался бы на заседание полный тинг, — чего, впрочем, не бывало уже почти столетие, ибо для управления государством совета десяти тингванов было вполне достаточно.

А еще здесь проводились публичные казни. Хоть и звался король Этельберт Милосердным, но милосердие правителя — штука весьма и весьма относительная. Невозможно править страной и никого не убивать.

Покойный король Беортхельм Суровый старался не использовать одну и ту же казнь дважды за один день. Если одного преступника колесовали, то второго разрывали лошадьми. Находился третий — его могли сварить в кипятке или распилить пополам.

Этельберт к такому проявлению фантазии был весьма холоден и подходил к вопросу казни сухо и деловито. Дворянам — топор. Простолюдинам — веревка. Колдунам и семибожникам — костер.

Кроме того, по его указу каждому казнимому преступнику ставилось на грудь клеймо, форма которого указывала на суть совершенного преступления. Для умеющих читать к виселицам были прибиты и таблички, где вина раскрывалась более подробно.

«Разбойничал на дорогах между Тивоном и Везиром, используя данное для войны оружие против собственных соотечественников»

«Бежал с поля боя во время битвы под Исценой и дезертировал с воинской службы»

«Говорил лживые и порочащие вещи о воинах Эормуна, сражавшихся в Данаане»

На секунду губы Ингвара тронула горькая усмешка. На войне он навидался всякого; с обеих сторон. И даже демоны бледнели перед тем, что подчас творили люди. Он сильно сомневался, что какому-то крестьянину по силам было придумать ложь, что была бы ужаснее правды.

Впрочем, это все было неважно. Он пришел сюда по делу. Боль, смерть, предсмертная агония, — все это превращало площадь в удобное место для того, что он задумал. В таких местах была темная аура, которую люди не осознавали… Или думали, что не осознавали. Было им неуютно, но кто знал, с чего?

Ингвар — знал.

Именно эта темная аура истончала грань между тварным миром и Бездной. Иногда в ней даже образовывались прорехи, через которые проклятые тени могли проникнуть в мир без помощи смертного колдуна, — но редко. В основном истончением грани пользовались такие, как он.