Они не успели.

Дверь домика была распахнута. Сволочь встретилась с ними взглядом. В руках перевёртыш держал обглоданный череп, без глаз, с откусанным носом, без ушей и без кожи, волосы слиплись в один склизкий колтун от крови, а снизу из обрубка шеи свисали нити жил, вен, вперемешку с лоскутами кожи… этот кусок плоти совсем недавно был живым человеком. Травницей. А теперь лишь еда.

Брик повалился на мёрзлую землю, заливая траву, покрытую инеем, тёплой рвотой.

Перевёртыш метнулся прочь от дома, в сторону стены с заострёнными кольями сверху, сволочь из рук обглоданный череп так и не выпустила. Чудовищно быстрая тварь. Ничем не отличимая от человека, но с абсолютно чёрными глазами, без радужки, без зрачка, одна лишь чернота, и выпуклые вены, почерневшими ветвями и узлами избороздили лицо, этот облик скоро спадёт и тварь готовилась сменить личину.

В голове Рена засел образ этих бездонных чёрных глаз. Тварь смотрела на Рена с нескрываемым страхом, и что-то прошипела в его сторону перед тем, как броситься бежать…

Рен стряхнул наваждение. Поднял руку. Гримуар за его спиной перелистнулся на нужную страницу. Ладонь Рена покрылась белёсым туманом, на его пальцах разрастался светоч.

Тварь визжала не своим, а девичьим голосом. Тело перевёртыша менялось на ходу, угловатая, но массивная мужская фигура переплывала пластично во что-то тщедушное, нежное, женское… у твари удлинились волосы, а ноги стали меньше, сволочь обернулась на миг и посмотрела на Рена, когда почти достигла стены, и лицо её уже было женским, грустным, испуганным, с плаксиво поджатыми губами. А глаза оставались всё те же… холодные, мёртвые, полные тьмы.

— Стрела Иеримма! — произнёс Рен слово-ключ самого мощного заклинания, из своего гримуара, которое за раз выжгло треть его резерва.

И из его ладони сорвался светоч, он успел разрастись до шара, размером с человеческую голову, а в полёте растянулся в подобие стрелы, и настиг тварь, когда той оставалось до стены не больше пяти шагов.

Вспышка.

Брик, согнувшийся на земле, чуть не ослеп и обеими руками держался теперь за лицо, волоча головой из стороны в сторону, в попытке чуть прийти в себя.

Свет угас.

Рен быстро зашагал вперёд, настигая свою гнилую жертву, за которой гонялся все последние дни, и до которой наконец-то добрался.

Сволочь лежала на земле, в растаявшем от снега кругу, почва вокруг исходила паром и едким белёсым дымом. У неё больше не было ног, вместо них – разорванное брюхо, с выпавшими из него дымящимися кишками. Но перевёртыш всё ещё был жив, она перебирала руками, уже полностью изменившись, несчастная, умирающая девушка. Она всё продолжала ползти к стене, хотя перебраться через преграду у неё теперь не хватило бы сил.

Рен остановился в двух шагах от твари. Страницы гримуара вновь перелистнулись, его глаза вспыхнули светом, что выжег бирюзу, а из поднятой руки вырвались золотистые огненный пучки, на огромной скорости он впивались в тело умирающей твари, каждый раз вспыхивая, они выжигали кусок за куском тёмной плоти. Пока от неё не остались одни лишь обугленные руки, по запястья. Пальцы воткнуты в землю, скрюченные напряжением. С другого конца торчат расщеплённые кости. А чуть в стороне валяется обглоданный череп, что ещё совсем недавно был живым человеком.

— Как же так… — голос старосты позади буквально источает душевную боль, но этому пожилому мужчине невозможно было представить, что в этот миг ощущает Ренуил «Светлый клирик».

Злость ушла. А вместо неё вновь воспалилась едкая совесть. Но он даже вида усталого старосте не показал.

Просто развернулся. Улыбнулся. Подал руку и помог Брику встать. А затем, похлопав Разумного дядьку по плечу, молвил вкрадчиво:

— Мне бы поесть чего, а то так проголодался в пути!

***

В поселении, оказывается, все ели в одном месте. У них для этого было одно общее здание, и они называют его просто «Кухня», хотя само по себе помещение больше напоминает зал среднего по размеру трактира. Деревянные столы, лавки, пол, стены и потолок. Всё из дерева, только разной толщины и загрязнённости. Окон нет, что не удивительно, ведь стеклу в поселении взяться неоткуда, а на улице Зима, весьма холодно. На общей же кухне пахнет дымом и едой, а если конкретней в плане еды – то это какая-то каша с мясными прожилками и почти безвкусный отвар из каких-то неопознанных Реном трав.

Он уплетал эту бурду в компании старосты Брика, что подсел к нему за общий стол, при этом многие из местных смотрели на клирика, но никто больше не подсел к ним и не заговорил с Реном. А он про себя рассматривал местных, и заметил такую странность, что в поселении совсем нет детей. Ни одного ребёнка. Были молодые взрослые, что ещё не перевалили грань детства, но и достаточно взрослыми пока не стали. Подростки. А также в поселении обитали женщины… все как одна угрюмые, но не лишенные диковатого шарма. Некоторые из них посматривают на Рена с интересом, он в ответ то и дело подмигивает девицам правым глазом, стараясь это делать незаметно от старосты Брика…

Всё же Рен три дня провёл в бесконечной скачке, и холодными ночами совсем никто ему не грел постель. И этого ему сильно не доставало, женской ласки, и тепла чужого тела, лежащего рядом, под боком, и руки, ласкающие его мужское естество… ох, как же ему этого не хватало!

А староста Брик вещает о сложных делах, и многочисленных бедах, что свалились на головы поселения. Рен слушает через слово, совершенно не зная, как на эти беды реагировать лично ему.

Насколько он понял из спутанного рассказа старосты, эти люди сами выбрали свою судьбу и отправились в эти земли, чтобы вдохнуть свободы и построить своё родное поселение, где они будут хозяевами. Их стремления Рену было понятны, и он кивал старосте, когда он оговаривал причину своего решения возглавить этих людей и вместе сними сбежать в ничейные земли… но когда речь старосты зашла о том, как им тяжко живётся, Рен про себя думал:

«А кому живётся легко? Вы выбрали свой путь, пожинайте последствия! Хотя Разумный не кажется плаксивым слабаком, и он явно говорит это не спроста…»

Так оно и оказалось. Староста как-то плавно свёл все проблемы поселения к тому, что у них не хватает церквушки, или часовни Светлоликого, во главе с юным неофитом, что подбодрил бы их всех и защитил бы от тёмных тварей.

Рен, во внезапно наступившей тишине, почувствовал себя весьма неуютно. Хотя в душе улыбался, ведь он этого крючка ждал, потому и отвечал вполне спокойно, без лишних оправданий:

— Я боевой клирик, Брик, и я здесь не останусь. Моя участь – истреблять тёмную погань, и я буду её истреблять.

Лицо старосты Брика даже не дрогнуло, он даже не моргнул, сразу видно человека с опытом, торговать которому не впервой:

— Так и не нужно поселению такой чести, как боевой клирик в наших рядах, — но сказано было так, словно на эту честь всё же надеялись. — Не помешает и простой ученик священника, что в будущем наберётся умений, и сможет ободрять людей, когда это потребуется!

Просьба висит в воздухе ощутимо.

Рен лишь обречённо качает головой.

— Я не буду этого делать.

— О чём вы, госпо…

— Нет. Вы, кажется, не до конца понимаете, что вы сделали, решив уйти в ничейные земли.

В общем зале как-то разом стало абсолютно тихо, и люди что бренчали деревянной посудой вокруг и о чём-то не громко переговаривались, сейчас полностью замолчали. И Рен явственно ощутил, как всё внимание собирается на нём. Прерванный староста молчал, хмуро вперив в Рена взгляд.

«Делать нечего, придётся говорить правду, хотя я этого так не люблю… а ведь за язык меня никто не тянул!»

Рен тяжко вздохнул и начал:

— Я не могу попросить ни один храм Светлоликого отправить в ваше поселение послушника, ни один священник не придёт в ваши земли по собственной воле, желая здесь обосноваться и собрать свою паству! Потому что этих земель для храма Светлоликого не существует. Отсюда вечно лезет всякая погонь, потому что здесь обитают магические твари, здесь много природных источников, и большинство из них вовсе не светлые, скорее нейтральные или тёмные… в этих землях встречаются руины древности, к которым приближаться не просто опасно, это гибельная смерть! Всегда. Поэтому здесь никто не живёт. Поэтому ни один жадный дворянин не додумался присвоить себе такие обширные угодья. Это ничейная, дикая земля. А вы ушли сюда добровольно. Вы безумцы, которых скоро не станет. И ни один храм не будет рисковать своими людьми, желая облегчить ваши муки перед смертью.