Несмотря на то, что Кира видела Майю всего лишь один раз, она почему-то с лёгкостью могла себе представить, с каким лицом и какой интонацией та могла это выпалить.

– Макс как-то сказал мне, что без неё в их семье было бы в десять раз скучнее, – прибавил Амир; помолчав ровно столько, сколько нужно, и, надо полагать, решив, что эта нота разговора идеально подходила для завершения диалога, он одним глотком допил остывший кофе, выбросив стакан, сказал «ну, я пойду» и ушёл.

Оставшись одна, Кира призналась себе в том, что впервые в жизни прочувствовала смысл избитого выражения «хочется под землю провалиться»: если ещё кто-нибудь при упоминании Макса скажет ей о том, что он не был похож на своего отца, трещина в земле покажется лучшим спасением от жгучего и нестерпимого стыда.

Выйдя утром из дома, Кира почувствовала, что всё её внимание было поглощено густым потоком мыслей – настолько интенсивным, что она решила не надевать наушники: ей нужно было разобраться с тем, что гудело внутри её головы.

Ещё с тех времён, как Марк начал приезжать к её болеющему отцу, в её душе стало происходить что-то плохо различимое – что-то едва уловимое, но неприятно настойчивое. Только сейчас она наконец-то начала понимать свой внутренний разлад: узнав Марка, она обнаружила, что мужчины, достигая возраста её отца, не обязательно становились тугими комками замкнутости и раздражения – они могли быть добрыми, эмоциональными и не стесняющимися показывать свои чувства. Всю свою жизнь она думала, что её отец был настолько типичным представителем своего пола и возраста, насколько дождь являлся мокрым, а конфета – сладкой. Своим появлением Марк разрушил её привычное представление о мире, которое она, хоть и с разочарованием, годами собирала в крепкий витраж идей, чувств и представлений. Ей казалось, что ещё до смерти своего отца она знала о том, что у Марка были дети, но не могла вспомнить, откуда у неё было это знание; это было неважно; важным было то, что Марк тоже был отцом. Поняв, что её отец мог быть другим, она стала задумываться о том, что ещё могло пойти иначе. Конечно, раньше она встречала и других отцов – когда, к примеру, ходила в гости к одноклассникам; но все эти знания были слишком поверхностными; она знала отца Алисы – улыбчивого добродушного мужчину – о котором его дочь, однако, отзывалась настолько сухо, что Кира делала вывод о том, что своим поведением в роли отца он тоже не оправдал ожиданий своего ребёнка.

Теперь же знание о том, что двадцать пять лет её жизни прошли не по единственно возможному сценарию, пробудило в ней то, что уснуло ещё в раннем детстве: что-то, что было загнано в пещеры у подножья сознания, теперь, как монстр в фильме ужасов, почувствовало отсутствие сдерживавшего его барьера – оно начинало шевелиться, медленно выползать из своего убежища и неспешно, но упорно карабкаться вверх. Кира почувствовала, что у неё был огромный, но когда-то задушенный потенциал; она чувствовала, что если она даст ему волю, он будет способен на то, что она если и подозревала, то только в своём восторженном отрочестве. Кира поняла, что, если бы она росла в семье, в которой чувства не считались бы чем-то зазорным и мешающим нормальному рациональному существованию, то она была бы тем самым светлым и радостным ребёнком, который часто обнимает родителей, целует их в щеки и беспрестанно повторяет каждому из них «я люблю тебя». Она вдруг с горьким разочарованием осознала, что всю свою жизнь никому не могла раскрыть свои чувства; точнее, никому не могла искренне признаться в хорошем отношении – ни отцу, которого она, несмотря на все их перепалки, любила просто потому, что он являлся её кровной семьёй и всю жизнь был рядом; ни матери, которая любила её, но была сдержана и не располагала к чистосердечным душевным излияниям, хотя иногда могла быть и выразительной, и разговорчивой; ни своему бывшему парню, с которым она встречалась целый год, и с которым они так и не дошли до той стадии, когда можно было признаваться друг другу в любви. Только их отношения с Алисой могли похвастаться периодическими всплесками взаимного признания: это началось год назад, когда они разговорились на тему своей склочности – каждая из них считала себя не самой лучшей дочерью только на основании своей склонности к эпизодическим переругиваниям; более того, Алиса начала сетовать на свой характер – на свои, как она заявляла, резкость, категоричность и нетерпимость; затем они вспомнили, что с момента начала их дружбы они ни разу не поссорились: они могли иногда ругаться, но накал их перепалок никогда не перерастал во взаимную обиду – проблема всегда исчерпывалась к концу перебранки. С удивлением осознав свою уживчивость, они признались друг другу в тёплых дружеских чувствах и с тех пор иногда повторяли это признание – но только по отношению друг к другу: Кира, к примеру, не могла в своё время свободно рассказывать Алисе про свои отношения с парнем; она могла сообщать, куда они ходили, с кем общались и о чём разговаривали, но никогда не говорила подруге о своём отношении к нему: это казалось слишком личным; Алиса, чьи отношения с родителями тоже не научили её быть открытой, и которая, как и сама Кира, при приближении к опасным темам начинала отшучиваться, не задавала ей никаких наводящих вопросов.

После всех этих размышлений Кире стало понятно, почему она так любила музыку: слушая мелодии и песни, она могла проецировать свои эмоции на предлагаемое настроение и, отдавшись прослушиванию, позволять им быть прочувствованными и не застаиваться.

Всё началось с этой семьи, которая около недели назад пленила её сознание и о которой она не знала почти ничего – семьи, в которой было несколько детей; семьи, в которой отец мог позвонить дочери, чтобы просто поболтать с ней; семьи, которая несмотря на то, что дети уже выросли, продолжала путешествовать вместе. Может быть, она слишком романтизировала их образ? Может быть, Марк с женой находились на грани развода, а брат с сестрой не переваривали друг друга? Может быть, совместные путешествия были отчаянной попыткой не распасться окончательно? Может, они даже жили не вместе? Её сознание, которое только что открыло для себя спасительный путь от окончательного очерствения, начало яростно сопротивляться.

«Мне нужно узнать хоть что-нибудь, прямо сейчас», – почти дрожа, думала Кира, – «Если я не узнаю ещё что-нибудь, я взорвусь от нетерпения». Она пыталась наскрести обрывки информации в своих воспоминаниях: Марк, еле-еле сдерживая слёзы, признавался, что не мог себе представить, что с ним или его семьёй могло что-либо случиться; он обрадовался, когда в кабинет зашёл его сын и, практически светясь, представил его Кире. Он звонил дочери, чтобы (скорее всего) сообщить, что её брат настолько сошёлся с Кирой, что они пошли прогуляться после работы. Макс рассказал про совместные путешествия; и про то, что в этот год они сделали Майе подарок, потому что, она, кажется, всегда мечтала побывать в Корее. «Ты бы её видела», – сказал он с улыбкой. Наверное, такое мог сказать только любящий брат? «Откуда я знаю, у меня никогда не было ни братьев, ни сестёр, ни кузенов, ни собак!» – кричала Кира внутри себя.

Ей нужно было знать больше. Установка «прямо сейчас» постепенно превращалась из красивого преувеличения в неотвязное желание. Она отчаянно пыталась вспомнить, кто был с ними знаком. Вспомнив вчерашний день, она поняла – Амир. Вот, кто был ей нужен. «Мы немного общались», – сказал он про Макса. «Она мне так нравится», – сказал он про Майю. «Да», – ответил он на вопрос, видел ли он их маму. Мысли про Амира и его потенциальные знания так распалили Киру, что ей захотелось затащить его в комнату без окон, бросить его на неудобный стул, хлопнуть рукой по металлическому столу, направить настольную лампу ему в лицо, и приказать «Говори всё, что знаешь». Но как можно было расспросить его в реальности? И как можно скорее? Где удобнее всего было это сделать? На обеденном перерыве? Она не знала, куда он ходил обедать. В лифте? Да! В лифте! Осознав предоставившийся шанс, Кира, зайдя в здание, решила во что бы то ни стало подкараулить его на первом этаже у лифтов («Вряд ли он уже пришёл. Он обычно приходит строго к началу»). Она взвинтилась настолько сильно, что тотчас же подумала о том, что он мог идти позади неё, и резко обернулась, чтобы проверить это. Следующий миг стал очень неожиданным: она развернулась настолько внезапно, что врезалась в кого-то – так сильно, что чуть не упала назад.