– Ох-хо-хо... – вздохнул и, взявшись за затылок и скребя его ногтями, крепко задумался Гредень. – Ох-хо-хо...

– А ты уверен, что Снегурка тут ни при чем? – спросил он потом. – Ну, в смысле, что она не на руку Карачуну сыграла?

– Да как ты можешь такое думать! – оскорбленно вскричал кот. – Зуб даю!

– Да я ничего не думаю, – сказал Гредень рассудительно. – Но мы не можем знать всех обстоятельств, в которые злодей ее поставил, потому и исключать ничего не должны.

– Нет-нет, – возразил кот. – Это пустое. Нам надо сосредоточиться на том, как парня спасать.

– А вот парню уже вряд ли чем поможешь. Мне очень жаль. Во всяком случае, не теперь, когда Карачун в полной своей силе, в высшем величии. Думать нужно немного дальше...

– Ну, вы можете думать, сколько хотите, – вдруг вступился в разговор Волат, – а мне уже некогда. Я, наконец, по себе дело нашел!

– Нет-нет, не смей! Даже не заикайся об этом! – горячо стал протестовать кудесник. – Голову сложишь!

– А и сложу, так что? Погибну, как положено воину и богатырю русскому, сохранив достоинство свое. Бармалей живота своего не пощадил, и мне не гоже. К тому же, засиделся я, Гредень, на этом свете, зажился. Все мои братья и прочие сродственники давным-давно в Неведомых Чертогах Родовых, я один здесь зачем-то остался. Вот, теперь ясно, зачем. Пригожусь и я. Прости, Гредень, только я тебе больше не служу. Теперь у меня – другая, особая служба.

– Погоди, погоди! – все пытался остановить могучара берендей. – Куда же ты пойдешь?

– Есть одно место, где ещё можно молодца перехватить. Надо не дать ему реку Забвения перейти.

– Но там же Горыныч на страже стоит? Тебе придется с ним сразиться!

– Что ж, давно уже у меня на него руки чешутся. Заодно посмотрим, кто из нас чего стоит. Извини, котик... – Он снял Баюна с плеча и осторожно поставил его на крыльцо, рядом с Греднем. Потом вытащил из-за пояса свой боевой топор, провел пальцем по лезвию, крепко взял его за рукоятку, на руке взвесил. – Ну, не поминайте лихом. Прощавайте!

Повернувшись к дому спиной, Волат, будто лесоруб, положил топор на плечо, потом медленно и неуклонно, широко отмахивая левой рукой, пошел вверх по склону оврага, нащупывая в снегу по неявным приметам одному ему видимую тропу подвига.

А что же леший?

Леший Андрейко, сделавшись невидимым и чудом увернувшись от морозильной палки Карачуна, вдруг обнаружил, что никому из друзей своих он помочь уже не может. Баюн, он знал, находился во дворе и там отвлекал на себя волков и медведей из личной охраны темного. И, судя по волчьему вою, не достался он им, смылся, едва запахло жареным. Значит, и помощь ему не требуется. Снегурочка – понятно, она и сама Мороза Ивановича не оставит. А вот кому помощь требовалась, Бармалею, ему леший ничем уже помочь не мог. И никто другой ему помочь не мог, поскольку заморозил его Карачун, а единую глыбу разбил на мелкие-мелкие кусочки. С такой бедой разве что Мара могла бы справиться, только где ее искать, да и вряд ли она захотела бы за незнакомого молодца вступаться.

В общем, быстро оценив ситуацию, почти инстинктивно, покинул Андрейко дом Мороза Ивановича. Невидимым покинул и неуслышанным – по-лешачьи.

И направился он прямиком в «Корчмуу».

Мамаша Фи, вся на нервах, уже его поджидала, хоть кого-то желая увидеть из геройской троицы. Она будто чувствовала, даже знала откуда-то, что экспедиция закончилась провалом. И вот, вернулся один только леший да в ноги ей упал.

– Ой, бяда, матушка! – заголосил леший по обыкновению. – Ой, бяда! Все пропало!

Протянула Ягодина Ниевна к лешему руку, погладила по голове, успокоила его, угомонила.

– Цыц! – сказала. – Не голоси! Встань на ноги и рассказывай все по порядку.

Леший с готовностью поднялся и изготовился сказ вести, только слова в горле застревали, не в силах был он ничего толком сказать, только «мэ» и «вэ» выходило.

– Погодь! Не хрипи! – сказала Ягодина, и велела подать лешему кухоль сбитня. Что и было немедля исполнено. Леший тот кухоль с благодарностью принял да тут же и осушил, после чего сказ его потек плавно и без запинки.

– И лишь перепробовав все способы борьбы и сопротивления, никак не раньше, чем понял всю их бесперспективность, покинул я тое ристалище. И вот я здесь, пред тобой, матушка, в грусти и в печали... – такими словами завершил леший свой сказ. Закончив повесть, он снова принялся всхлипывать.

В корчме повисла мертвая, гнетущая тишина. Даже пламя в очаге гудеть перестало, поникло и прильнуло к сосновым поленьям.

– Фи, не реви, – велела мамаша Фи Андрейке. – Пойдем-ка, присядем. Думу думать будем!

Они поднялись на возвышение, за хозяйский стол. Мамаша крикнула девкам кикиморкам, чтобы подали сбитня, а лучше браги, и когда повеление было исполнено, погрузились с хозяином лесным в тяжкие раздумья. Надо было спасть ситуацию, но ни в одну голову ничего толкового не шло. Сколько они ни думали, никакой спасительной мысли им на ум не приходило. Сколь ни забориста была бражка – ничего удалого и спасительного, с пеной и с хмелем, в головах их не воспряло. Ни-че-го. Да и Баюна рядом для разгона мысли явно не хватало.

Как ни повернут картину – все Карачун сверху оказывался.

Тяжелые времена настали, беспросветные, как никогда.

Ох, тоска!

Тем временем Снегурочка не стала ждать возвращения Карачуна злозвонного, а в полной мере воспользовалась царившей в доме временной неразберихой. Едва темный с Бармалеем в мешке из-под пельмешков дом оставил, она из другой двери, что с кухни да во двор, на противоположную сторону вела, вышмыгнула и в лес убежала. И бежала до тех пор, пока не убедилась, что никто ее не преследует. Тогда упала она в снег под елку лохматую и разрыдалась горько и беспросветно. И плакала-плакала, от горя-беды да от мысли подлой, что сама во всем виновата, и не могла остановиться, покуда все глазки свои не выплакала. И уже тогда, выплакавшись, она снегом студеным умылась и стала оглядываться да соображать, где, в какой чаще оказалась.

Не иначе, счастливая судьба водила ей, пока она в горячке беспамятства по волшебному Русколанскому лесу металась. Иначе как можно объяснить, что, едва оглядевшись, обнаружила она, что находится в трех шагах от «Корчмыы» мамаши Фи? Никак не объяснишь такое! А и воздух дымом печным пахнул, и саму трубу с дымовым хвостом на фоне луны вскоре она разглядела.

Это ли не знак, куда ей надо? Знак! Причем такой, что иначе и истолковать невозможно.

Поднялась Снегурка со снега на ноги, поклонилась в пояс на все четыре стороны, да и пошла в «Корчмуу». Там бросилась она в ноги хозяйке и попросила укрыть ее и защитить.

– Ой, матушка, Ягодинка Ниевна! – говорила она. – Помощи твоей прошу! Спрячь меня! Защити от супостата окаянного, от Карачуна мерзопакостного и злокозненного, также известного по прозвищу Злозвон. Он уже и дедушку Мороза Ивановича обманом взял, а теперь и до меня домогается. А мне лучше смерть!!!

Вздохнула мамаша Фи. Она, может, и хотела бы как-нибудь по-тихому да по-хитрому Карачуна вокруг пальца обвести, чтобы не сталкиваться с ним лобками напрямую. До таких кружевных способов она была охоча, и чаще всего к ним прибегала. Она и теперь такой выдумывала, и наверняка придумала бы, но... Но слова были сказаны громко, во всеуслышание, просьба о помощи озвучена, и отказать в ней просительнице она не могла. В Русколанском лесу к таким вещам относятся трепетно.

– Встань, дитя! – сказала мамаша Фи Снегурке. – Встань, не голоси. Прятать тебя, смысла нет. Тайное стало явным. Однако никто тебя супостату и не выдаст. Здесь, под нашей крышей, ты находишься под всецельной защитой. Блюсти тебя буду, как самою себя! В чем торжественно и во всеуслышание клянусь страшной клятвой.

По всему выходило, что стычки с Карачуном не миновать.

Что ж, подумала про себя Ягодина Ниевна, дело, может статься, и не такое уж безнадежное. Может, оного Карачуна удастся напугать, или хотя бы так смутить, что он и сам поостережется в драку лезть. Все хоть какой-то выход.