Хотела Снегурка еще и матушку Дрему на подмогу призвать, чтобы наверняка Карачуна в сон опрокинуть, но та наотрез приходить отказалась. «Чтобы я этого басурмана обхаживала? Да никогда!» – сказала она. Ты, мол, вынуждена с ним быть, а меня никто не заставит. Не желаю! – и все. Не могла же Снегурочка все ей рассказать, кто и что замышляет. Это не ее личная тайна, так что следовало язычок держать в строгости. Ничего, решила она, и так справлюсь. И сыпанула в пирог еще снадобья.

Пирог знатный получился, как всегда у Снегурочки. А от сон-травы еще и по-особому духовитый.

Достала она пирог из печи, да так, с пылу с жару, на стол и выставила. Дед Карачун, даром, что по морозной части хулиган, любил, чтобы пироги ему именно так, с пылу с жару подавали.

Едва в горницу она пришла, а Карачун с медведем за столом сидит, со старшим Топтыгиным из его своры. И, значит, стал он Снегуроньку за руки хватать, окаянный.

– Садись с нами за стол! – говорит.

Тут уж Снегурочка возмутилась. Она вывернулась, от рук старика дурашливого отбилась и говорит ему отповедь:

– Прежде, – говорит, – с медведями за одним столом не сиживала, и впредь не буду!

И ушла, гордая.

В самом деле, думает, с какой это стати я его медведей обслуживать буду? Вот еще, не хватало!

– Бе-бе-бе! – прокричал ей вслед Карачун и язык показал.

Ни разу он не обиделся Снегуркиной отповеди, потому что ему только того и нужно было. Он сам ее пирога пробовать не стал, хоть и уливался слюнями, так ему того хотелось, а весь, до последней крошки его скормил медведю, старшему Топтыгину. Медведь вскоре и захрапел.

– Ага! – сказал Злозвон. Пока что все его подозрения подтверждались.

Но и прозорливость его тоже проверку выдержала.

Он медведя-то из-за стола да в спаленку отвел, силушка у него на такое действо нашлась, да на свое место дрыхнуть и уложил. И, чтобы незаметно было, кто там спит, накрыл медведя с головой косматой рогожкой. И все. А сам за печкой спрятался и затаился. Ждет, что же дальше будет.

А дальше вот что было.

Снегуронька выждала, сколько положено, да и пришла в горницу, глянуть, что да как там. А никого там не нашла. Она в спаленку. Глядь, на месте Карачуна кто-то спит. Она и решила, что сам Карачун. А кто еще? Не медведь же! Про медведя она подумала, что старик его спровадил так, что она и не увидела. Тем более что дух от косолапого точно такой, как от самого Злозвона шел. Надо было, конечно, глянуть, кто на самом деле на лавке спит, но она не рискнула. Карачуна и спящего страшно касаться, а сердце девичье – не из стали булатной сделано.

В общем, решила она, что дело сделано, и пошла знак условленный подавать. Свечку зажгла, в окошко выставила и ну ей из стороны в сторону поводить.

А молодцы геройские, пластуны снежные только того и ждали.

– Нам сигнал! – сказал Бармалей, вперед и в темноту смотрящий. – Пошли, други, засунем мерзкого старикашку в мешок, да и дело с концом!

Быстро они собрались да и выдвинулись ближе к дому. А там волки матерые вкруг него гуськом ходят да на луну подвывают – службу несут.

Что же делать? – задумались пластуны. Мимо такого дозора незаметно не прошмыгнуть.

– Давай-ка, котофей, выправляй ситуацию, – сказал Андрейко. – Твой выход. Сделай так, чтобы никто из волчьего или из медвежьего племени здесь у нас под ногами не путался.

– Сделаем, – сказал Баюн и немедленно направился к леднику, где, почитай, вся свита Карачунова находилась в охранении, караул несла.

Что он им говорить стал, что рассказывал, какие песни заводил – неведомо, только через короткое время все, у кого были уши и кто мог ими слышать, собрались там, байки его слушать.

Как только проход освободился, леший с Бармалеем в дом и проскользнули. Снегурка их уже поджидала и заранее все замки на двери открыла.

– Что же вы так долго? – спросила она тревожно. – Сюда, в спаленку проходите. Вона он, спит, чудовище.

Бориска так поглощен был своей тайной миссией, что совсем не прочувствовал тот момент, что ни где-нибудь он находится, а в доме самого Деда Мороза, и что Снегурка, которую он так стремился увидеть, с ним рядом. Уж больно он на миссию нацеленный был, каждым нервом натянут, как струна. Вот сейчас дело сделаем, тогда со всем остальным разберемся, думал он.

Мешок из-под пельменей, которым Гредень их оделил, Бориска из-за пазухи достал да расправил его, а уже тогда стал с ним к спящему подбираться. Леший – рядом. Оба крадутся, не дышат. Едва приблизились, леший по знаку рогожку в сторону откинул, а Бармалей тут же стал мешок медведю на голову натягивать.

Только не знал он, что то медведь был, думал, Карачуна мешком накрыл.

А мешок-то и не лезет. Мал для медведя мешок оказался!

– Что ты вошкаешься? – леший спрашивает. Он тоже много усилий прилагает, да все впустую.

– Сам не пойму, – отвечает ему Борис, кряхтя от натуги. – Мешок какой-то маломерный. Или Злозвон не таким малым оказался.

Тут уж медведь спросонья взревел да стал всеми лапами отбрыкиваться.

– Ой, – понял Бармалей засаду, – не иначе, провели нас с тобой, леший.

– То-то я смотрю, не то что-то!

А в этот миг из засады, со спины, подскочил незамеченным Карачун, да со всей дури Бармалеюшку посохом и ударил. Молодец сразу в ледышку превратился – столько силы и злобы старец в удар свой вложил.

Попытался было Злозвон и до лешего Андрейки палкой дотянуться, раз уж так тот подставился, да куда-там! Леший – это леший, хозяин лесной, свойствами обладает волшебными. Его не то, что палкой, его и взглядом не взять. Он тотчас невидимым сделался да пропал – поминай, как звали. Был, и нет его, а, может, и не было.

Зато на Бармалее Карачун всю злобу выместил, потешил он душу свою черную, на его косточках прыгая. Парень ведь в ледышку превратился, так темный его, замерзшего, до тех пор посохом колотил, пока он на мелкие ледяные кусочки не рассыпался. Взял тогда Карачун мешок, с которым те к нему пришли, да все осколки, что от Бармалея остались, в него и собрал.

Мешок на спину закинул да на двор – шасть. Только перед уходом Снегурочке наказал строго:

– А ты дома сиди, вертихвостка! Приду – тобой займусь.

Дверью хлопнул и был таков!

Всем тут стало ясно, что тайная операция межведомственных сил по нейтрализации слетевшего со всех катушек и стопоров Карачуна, провалилась.

Да, с наскока взять темного не удалось. Однако неудача сыграла роль камня, в застойный пруд брошенного. Пошли от того камня по волшебному Русколанскому лесу круги в виде разнообразных непредвиденных событий, крупных и не очень. И кто его знает, не сунься тогда Бармалей сотоварищи с ночной миссией в дом Деда Мороза, в самое логово Злозвона, может, так бы все и оставалось, как до того было. Карачун жил бы себе в чужом доме, ходил бы по округе, звенел бы своими сосульками да нагонял на жителей страх и тоску. А после похождений тех лихих приходил бы не в свой дом, где Снегурка кормила бы его не ему полагавшимися пирогами с лисичками. А Мороз Иванович все так же, ни жив, ни мертв, на леднике бы лежал под охраной карачуновой волчьей стаи, и кто-то геройский изыскивал бы способ его оттуда освободить.

Однако камень в болото был брошен, вода всколыхнулась и круги разбежались далеко, разгоняя волну и ряску. Обитатели леса, кто более восприимчив, почуяли: грядут перемены.

Карачун, когда из дому с мешком, в котором Бармалеевы косточки ледяные постукивали, выскочил, оставив позади погрузившуюся в пучину горестного оцепенения Снегурку, он не абы куда побежал. Он точно знал, куда ему надобно. Ведомо было старому пакостнику одно место в волшебном лесу, откуда никому возврата и выдачи нет и не будет. Он и хотел сделать так, чтобы Бармалей, которого он невзлюбил всеми фибрами темной своей души, больше никогда-никогда не путался у него под ногами со своими благородными замашками, да со своей, непонятной ему самому, любовью. Вот в чем этому мерзлому ужасу не откажешь, так это в его злом упорстве и вредной последовательности. Если он чего решил, какую гадость задумал, выполнит обязательно – и к бабке не ходи. Не успокоится, пока своего не добьется.