Бармалея к этому моменту сморило окончательно. Только безудержное кусание пальца не давало его голове упасть на стол. Да что Бармалей! Он к декламациям Кота Баюна непривычный, его невыдержанность можно понять. Но даже Леший с мамашей Фи, и те вовсю похрапывали! Только ведь испытывался все же Бармалей, а не кто другой, он должен был, кровь из носу, держаться. В его случае, конечно, кровь из пальца.

Однако как раз в этот момент кое-что до Бармалея дошло. Сообразил он, наконец, про кого на самом деле в Баюновой сказочке ведется – и сонливость его как рукой сняло!

– То есть, как это, никто имени ее не знает?! – вскинулся он. – Кое-кто очень даже знает! Ты байку свою о нашей Марфутке сказываешь! О той самой девице, за которой я в ваш волшебный лес пришел!

– При чем здесь Марфутка твоя? – кот помотал головой. – Не ведаем мы никакой Марфутки!

– Как не ведаете! – распалился неожиданно Борис. – Давай-ка, голуба, не втирай мне! Байки байками, а реальная история совсем другое дело. Все вы ведаете! Только вы ее, девицу мою, Марфутку, как Снегурку знаете. Ну, Снегурочка? Знаете же? То-то! И, если на то пошло, она вернулась домой, в лес. Только это не точно. Проверить надобно.

Бармалей так громко и так бурно выражал свою радость, что сыскался, наконец, след пропавшей Снегурки, что разбудил и переполошил не только мамашу Фи с лешим, но и вообще всех посетителей Корчмыы, которых сморил и усыпил своим рассказом Баюн-сказочник. Проснувшись и сообразив, в чем дело, все дружно закричали: – Ура!

Наполнили до краев брагой и сдвинули в едином порыве глиняные кружки, и выпили до дна.

– Гип-гип, ура! Ура! Ура!

И немедленно возобновили песнопение. Ликующе:

– Да, я покинул заброшенный лес, но звучит его утренний блеск, что встречал нас восторженно!

Бармалею было невдомек, отчего так разволновались и какому известию обрадовались обитатели Корчмыы. Он-то думал, что поиски Снегурочки сугубо его личное дело. Но, с другой стороны, он и сам был рад, что обстановка, наконец, разрядилась, и что хозяйка и прочие постояльцы перестали смотреть на него подозрительно и враждебно, сверкая голодными горячими глазами.

Впрочем, глазами сверкать хозяйка все же не перестала. Наоборот, они у нее еще ярче вспыхнули. Дождавшись, когда крики радости и одобрения в исполнении посетителей Корчмыы, сменились их же чавканьем и сопением и, само собой, пением, Мамаша Фи поманила к себе Бармалея-молодца пальцем и, когда он приблизил к ней лицо, сказала проникновенно:

– А вот про Снегурку, мил человек, ты нам расскажи. Все, как есть, все, что знаешь, не утаивая ничегошеньки.

– Всенепременно, хозяйка, всенепременно! – словами и киванием головой выразил свое горячее согласие и стремление к сотрудничеству Бармалей. – Тем более что мне и самому многое в этом деле прояснить надобно. Но сначала – ужин. Я пока не поем, ни о чем другом думать не могу.

– Конечно, конечно!

Мамаша хлопнула в ладоши, тут же из кухоньки выглянула молодая пригожая кикимора и выжидательно уставилась на хозяйку. Глазки смышленые такие, озорные, сама, того и гляди, со смеху прыснет.

– Подавай! – велела Ягодинка Ниевна.

Тотчас из кухни явились и замельтешили вокруг стола подобных первой некоторое количество кикимор. Они так быстро двигались, почти летали, что Бармалей не смог сосчитать, сколько же их было на самом деле, может, пять, может, семь, а может и вовсе только три. В мгновение ока стол был накрыт, перед Борисом оказалась большущая миска с парными варениками.

– Угощайся, гостюшка дорогой! – пригласила молодца к трапезе хозяйка. – Вареники с грибочками, да с клюквой, да с брусникой! Она подвинула к нему плошку со сметаной. – Зубками их, зубками.

– Ой! – умилился Бармалей. От вида пищи, да от сказочного ее аромата он необратимо захлебывался слюной. – Вельми, вельми... – только и смог произнести первое, пришедшее на ум. Он, не медля, схватил деревянную ложку и принялся поглощать угощение. – Ум, ум, ум...

Кикиморки, числом от пяти до семи, выстроились в дверях кухни и, пересмеиваясь, строили Борису-молодцу глазки.

– Ну-ка, брысь! – прикрикнула на них мамаша Фи. Взвизгнув от притворного страха, молодки скрылись, будто их ветром сдуло. – Я вот думаю, – глядя на юношеские забавы, задумчиво сказала хозяйка, – а с какого-такого рожна ты за Снегуркой невесть куда бросился? Ведь не просто так?

– В смысле? – удивился постановке вопроса Бармалей. Сам-то он об этом как бы и не задумывался.

– В прямом, – не отступала Мамаша Фи. – Вижу, что люба она тебе стала. Другого объяснения нет. Разве не так?

– Да нет! – Бармалей из чувства противоречия даже миску с варениками от себя отодвинул. Вареников в ней, правда, оставалось уже далеко меньше половины. Подумав и, видимо, взвесив все, он медленно придвинул миску обратно и снова взялся за ложку. – Тут ведь какое дело... – сказал он со вздохом. – Марфутка, то есть Снегурочка, на самом деле мне в душу запала, запираться не стану. Только, если вы ее знаете, сама-то она никого не любит, и любить не может. Потому что сердце у нее холодное. Про то она и сама сказывала. Так что, можно сказать, что стремление мое помочь ей вполне бескорыстно.

– Это верно, – согласилась хозяйка корчмы. – Видать, холодность эта у нее от матери.

– А матушка ее кто?

– Да кто ж ее знает! Кукушка! Обронила дите на лету, подкинула, да и не заметила... Или же от деда, тоже возможно.

– Так дед же вроде не родной?

– Вот ничего определенного на этот счет сказать не могу! Потому как не ведаю. А что ведаю, про то лучше промолчу. Вопросы родства, знаешь ли, слишком важные, чтобы их за миской вареников в корчме обсуждать. Кстати, почему ты ее Марфуткой кличешь? Странно как-то.

– Она сама так назвалась, поначалу.

– Хм. Интересно.

– У меня к вам другой вопрос, – сказал Бармалей. Он как раз управился с варениками. Облизав ложку, положил ее на стол, и тогда придвинул к себе пироги. – Вот у вас корчма... Корчмаа. Всем хороша! Но все же это не избушка на курьих ножках...

– У, ты какой! – притворно погрозила ему пальцем Ягодинка Ниевна и засмеялась. – Сообразительный. А нету больше избушки! Стара стала, на покой попросилась, мы ее и отпустили. А сами – вот, новую жизнь здесь начали. Избушка теперь новая, и старушка новая. Нет больше старушки! Ну, ты что, поел? Тогда по-серьезному гуторить будем! Нет, ты пироги ешь, ешь, они как раз доброй беседе не помеха.

– А лес стоит загадочный, – вторя хозяйке Корчмыы, затянул хор кикимор. – А сердце так стучит! Скажи, пусть будет больно мне, но только не молчи!

Бармалей поедал пироги со страстью неистовой, уминал их, метал, как не в себя.

Будто не была перед тем повержена и опустошена миска вареников! Будто не ночь распростерлась над Русколанским лесом ватным стеганым одеялом, а белый день настал и звал к свершениям, перед которыми следовало хорошенько подкрепиться.

«Тайга на километры, – тем временем в фоновом режиме докладывал общую обстановку и оценивал положение его, как нерадостное, хор. – Звезда еле светит. Сибирь! Кто ответит тебе, коли крикнешь?»

Хозяйка, подперев щеку белой рученькой, с умилением следила за Борисовой застольной молодецкой удалью. Глаза ее янтарные наливались лампадным маслом и вспыхивали всякий раз, когда гость выхватывал с блюда очередной кус пирога. И оно понятно. Ведь кто в застолье силен, тот и в других трудах устали не знает! А хозяйке – приятно.

– Вкуснотища! – сподобился, наконец, похвалить угощение Бармалей. Он как раз закончил рассказывать Ягодинке Ниевне, а заодно и коту с лешим, известную ему часть истории Марфутки-Снегурочки, так что появилась возможность полностью переключиться на насущное. И он воздал угощению должное. – С чем кулебяка?

– Так, с чем... – поспешила прокомментировать угощение, покуда оно естественным образом не исчезло со стола, хозяюшка. – Известно, с чем. С котятами!