– Что-то слышал... Не помню. Стар я стал, память стирается...

– Так давай же, я спою тебе прро все, память твою освежу, новизной умою. И, уверряю, ты так заслушаешься, что не заметишь, как минет дорога до болота. Что означает, будто ты и вовсе никуда не отлучался. Хотя, мряу, это все не имеет значения. Кто тут в лесу что увидит? Нет же, кроме нас, никого!

– А и верно! – махнул рукой Волат. Согласившись с доводами Баюна, он испытал настоящее облегчение. Ему страсть, как хотелось и на бал Хрустальный попасть, и про предков своих песнь послушать. Нагнувшись, он взял кота на палец и осторожно пересадил себе на плечо. – Держись только крепко, – сказал.

– Давно это было! – затянул песню кот, уцепившись когтями за меховую пелерину великана. – Так давно, что никто окромя Баюна не помнит ни дней тех, ни ночей...

Волат, убедившись, что котик, новый его друг устроился на плече хорошо и держится там крепко, шагнул с места так далеко, что сразу же пропал из виду – только поземка завилась следом.

– Ну, пошли, молодец, – толкнул локтем в бок притихшего Бармалея леший. – Наш выход...

Не тратя времени на раздумья, Бармалей с лешим выкатились из-под елового шатра, перескочили через нахоженную тропу Волата и устремились вниз по склону, полого спускавшемуся к незамерзающему ручью. А может и не ручей то был, а целая речка. Бежалось им легко, весело и, после долгого лежания в снегу, – в охотку. Не успели они оглянуться, а уже и внизу стоят, на берегу того самого ручья, лешему приснопамятного.

Абсолютная, кромешная тишина обрушилась на них. Вода в ручье быстрая и такая темная, что ажник черная. А не журчит! Скользит в берегах своих молча, с пузырями, как в немом кино. И только пар от нее густой клочьями поднимается, да тут же в морозном воздухе растворяется.

Остановились, отдышались, и ну осматриваться.

– Что-то никакого берендеевского дома я здесь в упор не вижу, – поделился наблюдениями Бармалей. – Может, мы не туда пришли?

– Ничего не понимаю! – откликнулся леший. – Я точно помню, что в прошлый раз – а это было недавно, по осени, – домик Гредня стоял именно здесь! На этом самом месте!

И он показал конкретно, где стоял дом берендея. Даже сам перешел на указанную полянку и с озадаченным видом там потоптался.

– Вот, здесь!

– Слышь, леший! А ты ничего не забыл? – почесав затылок, вдруг спросил Борис.

– А что я забыл? – удивился леший.

– Заклятие! Здесь наверняка все заколдованно. Ты сам говорил. Чтобы снять заклятие, нужно что-то сделать. Или сказать. Например, ты знаешь подходящее заклинание? А, леший? Ты же на себя это дело брал...

– Ах, да! – леший просиял. – Заклинание! Совсем из головы вылетело!

– И-их! Похоже, у кого-то ветер в голове!

– Вестимо, его есть у меня! В смысле, волшебное слово. Наготовочки оно завсегда имеется. Ты, мил человек, отойди-ка в сторонку. Да вот хотя бы за то дерево спрячься. А то, как бы чего не вышло! Отвечай потом за тебя перед начальством.

– Вот оно как! С медведем мне договариваться, значит, можно? А рядом с тобой стоять нельзя? – вновь заершился Бармалей. Его все еще задевало двойственное к себе отношение, чего он, вообще-то, не переносил, поскольку характер имел прямой и открытый. Любил, чтобы да было – да, а нет – нет, и не иначе.

– Это, добрый молодец, другое, – настаивал леший. – Опять же, окромя тебя с медведем-то говорить некому. Многие пытались, да что-то ни у кого не получилось. Так что лучше тебе все же поберечься. Давай, давай, отойди в сторонку, не доводи до греха. Я скажу, когда твое время настанет. Здесь, кстати, где-то берлога с медведем, так что, тсс! Тихо! Не буди лихо раньше времени.

– Да ладно, я, в общем, и не против, – пожав плечами, согласился, не стал настаивать на своем Бармалей. – Как у нас говорят: береженого – Бог бережет. А кто не уберегся, тому Бог судья!

Он вообще не против того был, чтобы леший руководил процессами. Хочет быть сержантом? Старшиной? Унтер-офицером? Пусть! И флаг ему в руки!

Прикинув, где лучше ему укрыться, он отошел в сторону к высокой сосне с необычайно толстым, неохватным стволом, и встал за ней. Укрылся, высунув слегка глаз для обзора.

– Дава-ай! – крикнул он протяжно лешему. И замер, даже дышать перестал, боясь упустить хотя бы звук из секретного слова. Уж больно ему любопытно было про волшебство узнать.

Леший проследил за Борисом взглядом, аж пока тот совсем не скрылся. Тогда застыл в напряженной позе, подняв голову к небу, будто вспоминает что или, наоборот, ждет свыше подсказки. А потом как завертится вокруг себя, как заюлит! И, после каждого поворота, ударяя себя по ляжкам, говорит громко. Сначала глухо, но с каждой следующей фразой повышая тон, так что последнюю выкрикнул уже фальцетом:

– Остынь, Горынь!

– Застынь, Горынь!

– Сгинь, Горынь!

И только-то лешачина себя третий раз по ногам хлопнул, как неуловимо изменилось все вокруг. Появились, налетели звуки, прежде сдерживаемые неведомой силой. Ручей и тот зажурчал, забулькал пузырями. Но, самое главное, сразу у лешего за спиной дом возник бревенчатый. А больше ничего Бармалей рассмотреть не успел, потому что земля под его ногами расступилась, да и полетел он куда-то вниз.

Даже не вякнул!

В глазах потемнело, остро запахло конденсированной мочой, да сразу накрыло густым звериным духом. Берлога! – успел подумать молодец, как в следующий миг очутился верхом на медведе, который растянулся внизу на подстилке из еловых веток и сладко спал, пуская слюни. Инстинктивно запустил Бориска пальцы в густую шерсть на холке зверя, да и вцепился в нее. Потом он увидел, как открылся и уставился на него круглый от испуга желтый глаз. Но сразу же глаз и покраснел от вскипевшей в нем ярости. Медведь запрокинул голову и, оскалившись, клацнул зубами в надежде достать и немедленно уничтожить мерзкого нарушителя сна его и спокойствия. Не дотянулся сразу, а другой попытки Бармалей ему не предоставил. Неведомая сила подбросила его вверх и вынесла из берлоги наружу. Потом, вдогон, ударил запоздало жуткий медвежий рев, и уже тогда, раскидывая комья снега, точно подземный взрыв, вырвался на поверхность и бросился вдогонку за обидчиком медведь.

Яростна и непостижимо быстра была атака зверя. Пожалуй, можно было сравнить топтыгина в том состоянии со слившимся воедино роем разъяренных шершней, а больше ни с чем.

Кипящий, клокочущий беспредел.

Даже рева медвежьего Бармалей не слышал, потому что тот сразу отставал и застревал где-то позади быстро затухающими отголосками. Если б косолапый настиг его сразу, в начале погони, то попросту размазал бы по земле. Ужас, живой ужас гнался за Борисом по пятам. Да, когда бы не чудо-валенки на ногах, пожалуй, даже испугаться, как следует, он не успел бы.

Но топтуны были с ним, на нем, и работали исправно, позволяя держаться от медведя на безопасном расстоянии. Впрочем, медведь был силен, ловок и упорен, к тому же очень и очень зол, потому не отставал от беглеца ни на шаг.

Даже не ведая, куда несут его ноги, а, верней, валенки, Бармалей вмиг взлетел по склону лога наверх и там припустил по дозорной Волатовой тропе. Медведь не отставал. Они сделали на том треке семь полных кругов, когда зверь вдруг резко притормозил. Сохраняя инерцию движения, он упал и, перекувыркнувшись через голову несчетное число раз, превратился в нечто с руками и ногами в медвежьей шубе. Нечто тяжело поднялось и оказалось чернявым мужиком цыганского вида. Мужик встал во весь свой немалый рост, расставив сильные ноги широко. Глядя исподлобья взором горячим, набычившись, он слегка отдышался, сплюнул перед собой и тогда спросил остановившегося поодаль в такой примерно позе Бармалея:

– Ты кто такой?

– Бармалей я, – ответил тот, тоже отдуваясь и отплевываясь.

– Бармалей? Не знаю такого, – берендей мотнул головой. – И что тебе, Бармалей, от меня нужно? Почто сна лишаешь?