Когда Василий Павлович Дозоров и Раиса Петровна Дозорова-Утяшева вышли из театра, было уже совсем поздно. К этому часу в городе разыгралась настоящая метель.

– Ты только посмотри, что делается! – воскликнул Василий Павлович. – Форменное светопреставление!

Едва наскочивший ветер схватил его за бороду и набил ее снегом, директора кукольного театра обуял радостный азарт от предвкушения встречи и, что ни говори, противоборства со стихией. Он любил, когда все вокруг приходило в движение, стихии просыпались и смешивались, и нельзя было понять, где небо, где земля. Однако прежде следовало поберечь старые кости, не дать им рассыпаться по скользкой дороге. Поэтому он крепче прижал к себе локтем руку Раисы Петровны, которой та цеплялась за него, и, втянув голову в плечи и щурясь от колкого снега, соблюдая возможную осторожность и устойчивость, повел супругу к трамвайной остановке.

Трамваи ведь не самолеты, летают, то бишь, ходят же в такую погоду? – думал он. Зима в этом году взялась наводить свои порядки сразу, без раскачки. Декабрь только начался, а уже вон что делается. И мороз, и снег. Вообще присутствовало, возникло внезапно и не отпускало, ощущение нереальности, сказочности происходящего. Ему все казалось, вот-вот произойдет что-то необычное, волшебное. Он даже пребывал в некотором разочаровании, что до сих пор ожидания его не оправдались. Прям как в детстве, ей Богу!

Но никогда, ни при каких обстоятельствах Василий Павлович не забывал о своем главном призвании. Он смотрел на окружающее и по привычке сразу прикидывал, как и что можно трансформировать и применить в представлении театра кукол, которым он руководил. Театр живых кукол «Берендейка», так называлось это учреждение культуры.

Этот совершенно новый театр уже был совсем готов к открытию, но представлений он еще не давал. Премьера была назначена на первый день нового года, а, заодно, и на начало школьных каникул, и подготовка к этому событию, к первому спектаклю, занимала все время и внимание Василия Павловича и Раисы Петровны, заставляя их засиживаться на работе допоздна. Со спектаклем были определенные сложности, Василию Павловичу, известному, даже знаменитому мастеру-кукольнику, никак не давался образ главного злодея. Кукла, которую он делал для этого спектакля, получалась слишком доброй, несмотря на вполне ужасную и даже устрашающую внешность. Вот такой парадокс, и с этим мастер ничего пока не мог поделать.

Он ведь и сам был таким, под весьма сдержанной и подчас суровой внешностью скрывалось доброе, сострадающее всему живому сердце. Сам же Василий Павлович не раз говорил, что настоящего зла в этом мире нет, не существует, во всяком случае, он его не встречал. Поэтому, и не выходило у него сделать вполне злодейскую куклу. А надо было, во что бы то ни стало, иначе спектакль мог и не получиться.

Но ведь недаром все причастные к его искусству и мастерству называли Василия Павловича Волшебником, что-нибудь он обязательно придумает, время еще есть. Так он успокаивал окружающих, да и себя заодно, однако его угнетало предчувствие возможной неудачи. Такое происходило с ним впервые.

Когда они подошли к стеклянной коробке трамвайной остановки, обнаружилось, что в ней на правах хозяина поселился ветер. У-у-у-у! – завыл самозваный хозяин, пытаясь напугать их. Да не ограничился этим, подхватил поземку и ну ее закручивать по кругу. Город совершенно скрылся за потоками падающего, сыплющегося и летящего снега. Теперь в нем вовсе нельзя было узнать Берендейск, столицу Берендейского края.

– Трамваи, надеюсь, еще ходят? – проворчал Василий Павлович. Раиса Петровна ничего в ответ не сказала, только, сжав губы, посмотрела в ту сторону, где трамвайчик должен был показаться. Однако она ничего там не увидала, кроме совсем ополоумевшего снега, неистово атаковавшего уличные фонари, эти остатки городской гвардии, все еще не позволявшей взять город под полный контроль.

– Не уверена, – сказала она, не разжимая губ.

Тут вдоль улицы, выше крон растерзанных метелью деревьев, пронеслась настоящая комета – огромный снежный шар с длинным развивающимся за ним шлейфом. Ветер налетел и завыл так, что заложило уши. Казалось, эта комета ломанет прямиком до северного полюса, и ничто ее не остановит. Но шар совершил невозможное, резко свернул в сторону и втиснулся в узкий, как ущелье, переулок, и тотчас оттуда, неслышимый из-за стенания ветра, нереальный, как плод фантазии, как собственное привидение, показался трамвайчик.

Всего один моторизованный вагон, освещенный, бесшумный, он приближался, как плавающий остров, как паром из волшебной страны.

Это был странный трамвай. Когда-то такие бегали по всем маршрутам в их городе, но давно, и уже много лет Василий Павлович не видел такого ни одного.

Красно-желтый, с блестящими, точно вот только что покрытыми свежим лаком боками. Фигурная табличка спереди, над фонарем, была залеплена снегом, так что разобрать номер маршрута не представлялось возможным.

Приблизившись, трамвай задребезжал старым телом, затрясся, как и должно, как ему, ветерану, и положено, после чего заскрипел тормозами, звякнул и остановился. С грохотом откинулись, открываясь, складни дверей, приглашая будущих пассажиров поторопиться.

– Можно мы войдем? – сомневаясь, спросил у трамвая Василий Павлович.

– Входите, да побыстрей, – ответил трамвай ворчливо.

– А довезете куда надо?

– Довезем, не извольте беспокоиться.

– Хорошо, поверим на слово. Тем более что выбора все равно нет.

Кукольник подал руку Раисе Петровне. Он помог ей подняться на довольно высокую ступеньку, забрался на нее сам, и тогда они с площадки прошли в вагон. Двери за ними сразу закрылись, и трамвайчик, под завывание мотора затрясся, забился мелкой дрожью, набирая скорость.

– Ты опять с трамваем разговаривал? – строго спросила Раиса Петровна, резко садясь, почти упав на деревянную скамью у окна. Она часто была строга в разговорах с Василием Павловичем, но это ровным счетом ничего не значило, – кроме того, что ей порой приходилось выступать в роли некоторого балансира, чтобы мир сохранил хоть какую-то устойчивость и не превратился в искрометный неуправляемый балаган. На самом же деле она, как и все почти, просто боготворила своего Волшебника.

– Ну как же не поговорить с умным механизмом? – отвечал вопросом Василий Павлович. – Кстати, он пообещал доставить нас в точности куда надо.

– А что, возможны варианты? – с испугом спросила Раиса Петровна.

Василий Павлович развел руками.

– Всяко может быть. Ты посмотри, что делается, как непогода разыгралась-то. О, это все неспроста!

В этом месте трамвай неистово замотало из стороны в сторону на неровностях пути, и Василий Павлович, потеряв равновесие, тяжело плюхнулся на скамью рядом с супругой.

– Держись! Держись! – забеспокоилась Раиса Петровна и, выкинув руку в сторону, прижала его к спинке сиденья.

– Ух, ты! – выдохнул с восторгом кукольник.

Стабилизировав положение в пространстве, Василий Павлович стянул шапку с головы и несколько раз смахнул с нее снег. Снега было много. Потом он почистил от снега круглую свою бороду и мохнатые брови. И, когда ничто уже не лезло в глаза, огляделся.

Да, он хорошо узнавал этот старинный трамвайный интерьер по давним своим, детским еще, воспоминаниям. Здесь было много дерева, покрытого желтым лаком, потемневшего, истертого. Все скамьи деревянные, жесткие. Сидеть на них, кстати, было вполне удобно и, не поверите, приятно. Много было вокруг хромированных железных деталей, ручки, поручни, головки болтов, разные крючки, и каких-то медных деталей, надраенных до блеска множеством прикосновений и оттого весело сиявших. Из плоских матовых светильников на потолке изливался рассеянный и немного приглушенный свет, однако его было вполне достаточно, чтобы происходящее в салоне выглядело скорей странной реальностью, чем сном. Большие окна, стекла в которых изнутри покрыты толстым слоем инея, сверкавшего, точно осевшие кристаллы соли. Электрические грелки в вагоне работали вовсю, было слышно, как они гудели и потрескивали под сиденьями, однако справиться с напором холода извне им не вполне удавалось. Из-за инея на окнах трамвай походил на батискаф, погружающийся в молочное море. Вроде светло за иллюминаторами, но ничего не разобрать.