— Он был пухленьким. Его отец называл его Брутом.

Упоминание об отце легко слетает с языка Розмари, но Клейн, сидящий рядом со мной на диване, вздрагивает.

Я делаю вид, что не замечаю.

Розмари передает мне открытый альбом. Малыш Клейн, сидящий в огромной картонной коробке, смотрит на меня.

Она касается фотографию.

— Он любил заползать туда и прятаться от нас.

— Я бы и сейчас залез в такую коробку, если бы она была доступна, — бормочет Клейн.

Розмари не обращает на него внимания.

— Переверни страницу, — инструктирует она. — На следующей — он в ванной.

Клейн пытается закрыть альбом, но я слишком быстра. Я отклоняю свое тело в сторону, и единственная возможность для него преодолеть меня — это обхватить меня.

Что он и делает. Его рука пробирается между моей рукой и туловищем, пальцы отчаянно хватаются за альбом.

Жаль, что я уже перевернула страницу.

Рука Клейна ослабевает. Он начинает отдергивать ее, но останавливается на моей талии. Скрытый моей согнутой рукой и наклоненным телом, он слегка сжимает мое бедро и тянет.

Он отпускает меня так быстро, как будто ничего и не было, и я сдерживаю свой вздох.

Взяв себя в руки, я заглядываю в альбом.

— Посмотри на эти ямочки на попке, — воркую я, и Клейн вздыхает.

Мы просматриваем еще несколько фото, пока я не убеждаюсь, что он готов выйти из себя.

Возвращая фотоальбом Розмари, я говорю:

— На одну ночь достаточно. У Клейна голова может взорваться, если мы продолжим.

— Ладно, ладно, — говорит Розмари, ставя альбом на полку. — Думаю, мне все равно уже пора спать. Утром я открываю магазин.

Мы благодарим и прощаемся с Розмари. Она обнимает меня, и на этот раз я готова к этому.

Клейн притягивает к себе маму для объятий, и я отступаю назад, чтобы дать им пространство. В его хватке нет ничего формального. Он хочет показать ей свою любовь и благодарность.

Я никогда не видела, чтобы мой брат так поступал с нашей мамой. Эта мысль одновременно огорчает и угнетает меня. Надеюсь, он это делает, просто меня нет рядом, чтобы увидеть это.

Клейн открывает пассажирскую дверь своей машины и отступает назад, чтобы я могла забраться внутрь. Я устраиваюсь на сиденье, поправляя платье, которое задралось выше середины бедра. В этот момент я смотрю на Клейна и наблюдаю за его глазами, которые следят за моим бедром.

— Глаза выше, — напоминаю я ему, но мой голос слишком хриплый, чтобы слова могли послужить предупреждением.

Он закрывает дверь с чрезмерной силой.

Поездка обратно в нашу часть города проходит в тишине. В моей голове рой мыслей, образов, ощущения того, что я воочию наблюдаю теплую и любящую семью. У моей собственной семьи, по большей части, добрые намерения. Они не желают зла, я это точно знаю. Но они расколоты. И каждый из них, кроме моей мамы, считает, что виновата в этом я.

Молчание Клейна сводит меня с ума, и мне хочется проникнуть в его разум и разобрать его содержимое. О чем он думает?

Я видела его милый детский зад, но я не знаю его настолько хорошо, чтобы знать, что сказать в данный момент. Поэтому я молчу, запертая в своих мыслях, пока мы не подъезжаем к моему дому.

Он переключается на «Паркинг», и я берусь за ручку двери.

— Подожди меня, пожалуйста.

Он открывает свою дверь, и я смотрю, как он выходит из машины и обходит ее спереди. Он открывает мою дверь и отступает назад. На его лицо падает рассеянный свет полумесяца.

Я не могу решить, красивее он c луной, подсвечивающей его, или без нее.

Я перекидываю ноги через порожек и замираю, свесив ноги. Сейчас начало мая, и ночной воздух начинает сдерживать дневное тепло. Цикады появятся позже, летом, так что пока только сверчки поют нам серенады своим прерывистым стрекотом. На заднем плане доносится негромкий гул с оживленной улицы неподалеку.

Клейн засовывает руки в карманы.

— У нас все хорошо?

Я наклоняю голову.

— Я могла бы задать тебе тот же вопрос.

Он поджимает губы и медленно кивает.

— Я хочу, чтобы у нас все было… хорошо, Пейсли. Все, что мы здесь делаем: пытаемся узнать друг друга и вести себя так, будто мы вместе, — все это будет легче для меня, если ты больше не будешь меня ненавидеть.

— Мы уже прошли это. Я сказала, что если увижу твои детские фотографии, то прощу тебя за то, что случилось.

Я пытаюсь отнестись к этому легко, потому что Клейн выглядит разбитым. Наверное, на самом деле я должна пытаться понять, почему меня волнует, что Клейн выглядит разбитым.

Он игнорирует мою попытку отшутиться.

— Послушай.

Он делает шаг в пространство, оставленное пассажирской дверью. Я поднимаю ноги, упираясь ими в нижнюю часть дверной рамы. Я не хочу прерывать зрительный контакт, чтобы посмотреть вниз и убедиться, что мое платье прикрывает все мои части тела, поэтому я решаю, что если я не чувствую ветерка, то все в порядке.

— Я прошу прощения за то, что случилось в колледже. Я не должен был разрывать на части ничью историю, но особенно твою. Я вел себя как придурок. Если бы я мог вернуться в прошлое и изменить то, что сделал, я бы это сделал.

— Я ценю это.

И я верю ему, потому что знаю, что в глубине души Клейн — хороший человек.

— Могу я задать тебе вопрос?

Я киваю.

— Твоя история… Она была о твоем отце? Ты писала о девочке-подростке, которая застала своего отца за изменой маме.

Он помнит мою историю?

Мой желудок скручивается. Я разрываюсь между воспоминаниями о том, каково это — видеть, как мой отец страстно целует другую женщину, и удивлением, что Клейн помнит подробности моего рассказа спустя столько времени.

— Да, так и было.

— В задании предполагалось, что все должно быть вымышленным.

— Я не слушала.

Клейн недоверчиво вздыхает.

— Нисколько.

— Наверное, я не облегчила задачу тому, кому достался мой рассказ для критики. Но в тот момент я не так это воспринимала. Мне было приятно выпустить ее из себя и перенести на страницы.

Клейн медленно закрывает глаза и качает головой.

— Я сказал, что твоя история чересчур драматична.

— Ты назвал ее плохой мыльной оперой.

Клейн щиплет себя за переносицу.

— Трахните меня, это было жестоко.

— Но ты не ошибся, — ненавижу признавать это. — Это было больно, но правда часто помогает. Я гораздо лучший маркетолог, чем писатель, — я постукиваю ногой по дверному косяку. — Кроме того, я все еще могу заниматься творчеством, так что в конце концов все получилось.

Он медленно кивает, выражение его лица такое, будто он пытается решить, соглашаться ли с моими словами.

— В прошлую пятницу вечером ты сказала, что это моя вина, что ты в таком положении. Что ты имела в виду?

Я и забыла, что сказала это.

— Я начала встречаться с Шейном после той истории. Я была очень расстроена, а он учуял мою уязвимость, как акула чует кровь в воде.

— Парень с раздражающе чистой обувью?

— Эм-м… — я предпочитаю не тратить слишком много времени на воспоминания, чтобы думать об обуви Шейна и степени ее чистоты. — Наверное, да?

— Разве ты уже не встречалась с ним? Он всегда провожал тебя на занятия, как нетерпеливый щенок.

— Ты много замечал для того, кто меня игнорировал.

Я вздергиваю брови, требуя, чтобы он опроверг мое утверждение.

— А что еще я должен был делать? Ты не ответила на сообщение, которое я отправил после нашего поцелуя.

Мой рот открывается.

— Я не получала сообщения.

Он смотрит на меня таким взглядом, мол «Серьезно?».

Мой позвоночник напрягается.

— Я не лгу!

— Как и я!

Мы обмениваемся вызывающими взглядами.

Он ломается первым.

— Одно было отправлено. Я обещаю.

— У тебя есть доказательства?

— Я удалил твой номер.

— Жестко.

— Я не хотел поддаваться искушению выставить себя еще большим дураком, если выпью слишком много и позвоню тебе или напишу.