— Ничего, ты справишься, — подбадриваю я его, когда он признается, что еще не закончил роман. — Дэвид, послушай, сюжет просто потрясающий. Беда со структурой романа. Она и тормозит прогресс. Урежь количество действующих лиц — с ними слишком много возни.

Дэвид откидывается на спинку стула и смотрит на меня с довольным видом.

— Ты великолепна, — говорит он.

Я протестующе мычу нечто нечленораздельное.

Да ладно. Как говорится, услуга за услугу.

Дэвид принимается рассказывать, что ему удалось узнать по поводу Дэнни.

— Не знаю, кто положил деньги ему на счет, но этот кто-то прекрасно умеет заметать следы, — сообщает Дэвид. — Как успехи у Карлы? Ей что-нибудь удалось выяснить?

— Пока все без особого блеска. Ты же знаешь, после того как она уехала с Манхэттена, она избегала связываться с полицией, контактов у нее особых нет, да даже если бы она захотела их установить, сейчас к полицейскому департаменту Лонг-Айленда так просто не подступишься.

Дэвид хмыкает:

— Ну что ж, в отличие от Карлы, я пользуюсь в полиции популярностью. Конечно, в Нью-Йорке у меня связей побольше, но я, само собой, могу поспрашивать, вдруг у кого есть знакомые на Лонг-Айленде, — он выдерживает паузу. — А сама ты как? В порядке?

Я глубоко вздыхаю.

Само собой, нет.

— Давай-ка я тебе про один скандальчик расскажу, — говорит Дэвид. — Может, развеселю тебя.

Вот поэтому я и обожаю Дэвида.

В прошлой жизни Дэвид был не просто рядовым журналистом, специализирующимся на расследованиях. Он работал в «Вашингтон пост», а после переезда в Нью-Йорк продолжил рыскать, собирая ценную информацию. Дойдет ли она когда-нибудь до общественности в виде статей, его волновало мало.

До сих пор у меня есть серьезные подозрения, что продажные, коррумпированные политиканы, ставшие героями его первого дебютного триллера, вовсе не являются плодом его воображения, а имеют реальных прототипов, которых он просто не рискнул разоблачить, даже несмотря на щедрый гонорар.

— Скажи-ка, Дэвид, только честно, — говорю я, стоит ему закончить рассказ о делишках одного из главарей преступного мира, которые он обстряпывает с кандидатом в мэры, слывущим обладателем безупречной репутации. — А твои дети все еще верят в Санта-Клауса или же ты сказал им, что Рождество — это ширма, созданная ЦРУ, под прикрытием которой компания «Дисней» и «Маттел»[34] решили подмять под себя весь мир?

Он усмехается, и мы подносим к губам бокалы с коктейлями.

— Впрочем, довольно о моих знакомых, вызывающих лишь омерзение, — говорит Дэввд. — Ты ведь, Эрин, еще что-то от меня хочешь.

Он поднимает руку и показывает два пальца ближайшему официанту, который тут же кидается за очередном порцией коктейлей «Френч-75» для нас обоих.

Я еще и первый коктейль допить не успела, а передо мной уже стоит еще один бокал.

— Давай, выкладывай, — кивает Дэвид.

— Скучаешь по журналистике? Никогда не возникает желания вернуться к ней? — спрашиваю я.

Дэвид пожимает плечами и демонстративно оглядывается вокруг. Он прав. Журналист не мог бы позволить себе обед в таком месте.

— Когда я был журналистом, мне никто никогда не переносил сроки, — говорит он. — Сдохни, а статью сдай вовремя. А вы со мной цацкаетесь.

— Я могу рассчитывать, что ты в ближайшем будущем пришлешь окончательный черновой вариант?

— Не-а.

Мы чокаемся.

— Журналистика — это адреналин. Бешеная гонка, — говорит он. — Мандраж. Это как наркотик, к которому привыкаешь, а потом с него не слезть. В самом начале мы все мечтали стать Вудвордами и Бернстинами[35].

— У тебя тоже выходили очень громкие статьи, — говорю я.

— Но Пулитцеровской премии мне все же не дали, — качает головой Дэвид. — Какая-то кучка людишек, которых я даже не знаю, не могла признать, что я лучший из лучших. Это меня задевало больше всего.

Я окидываю взглядом залу. Замечаю пару банкиров за соседним столиком. Они уж очень сильно бросаются в глаза.

— Здравствуйте! — обращаюсь я к ним. — Вы знаете, кто сидят рядом со мной? Дэвид Фокс. Он написал: «Атакующего орла».

— Я знаю, — отвечает один банкир. — Ваш роман мне понравился.

— Вот видишь, — я торжествующе смотрю на Дэвида.

Он смеется и идет к столику, чтобы пожать банкиру руку.

— А когда выходит ваша следующая книга? — спрашивает второй банкир. — Мы ее уже заждались.

Дэвид корчит рожу и пожимает плечами.

— Надо прислушиваться к мнению читателей, — говорю я, когда мы снова принимаемся за коктейли.

— Искусство и вдохновение спешки не терпят.

Я театрально закатываю глаза, а потом напускаю на себя серьезный вид.

— Слушай, можешь для меня узнать еще кое-что? — говорю я. — Ну, кроме того, что я уже просила.

— После того как я покрыл себя неувядаемой славой, выполняя твое предыдущее поручение?

— Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет, — отвечаю я. — То, о чем я тебя сейчас попрошу, на первый взгляд не имеет никакого отношения к Дэнни, но на самом деле это не так, ты уж поверь.

— Ну-ну, выкладывай.

— Речь идет о девушке. Студентке Гарварда, — начинаю я. — В декабре две тысячи шестнадцатого ее изнасиловали. Два с половиной года спустя она покончила с собой. Мне хочется знать, реально ли выяснить подробности того, что с ней случилось тогда, в декабре, и что с ней было дальше.

— И как ее звали?

— Лорин Грегори.

— Ладно. Сделаю, что смогу.

— Тебе что, больше не нужно никаких других сведений о ней?

— Эрин, я был чертовски хорошим журналистом. Именно поэтому того, что ты сказала, вполне достаточно.

— Я на всякий случай спросила. Ведь Пулитцеровской премии тебе все же не дали.

Из-за этой моей колкости Дэвид заказывает самый дорогой коктейль в меню.

Я лежу на тонком матрасе и смотрю на люминесцентную лампу под потолком.

Одна из самых ужасных вещей в тюрьме заключается в том, что тебя лишают возможности принимать даже самые мелкие решения. Это понимаешь очень быстро.

Например, когда тебе хочется спать, ты не можешь взять и выключить свет.

А еще в тюрьме мне не хватает тишины.

О тишине в окружной тюрьме остается лишь мечтать.

За долгие месяцы в этих стенах я привыкаю к шуму и, несмотря на него, все же научилась засыпать, пусть сон здесь беспокойный и неглубокий. Сегодня вечером я никак не могу провалиться в забытье, мысли в голове прыгают и скачут, словно пинг-понговые шарики.

Я перебираю в памяти события, последовавшие за смертью Дэнни, и поражаюсь: почему же слова полицейских не вызывали у меня ни малейшего сомнения?

Что сказать в свою защиту? Начнем с того, что Дэнни был неидеален, и я это прекрасно знала.

Я обращала внимание на мелочи. Например, Дэнни требовал, чтобы я не придавала значения штрафным квитанциям за превышение скорости — мол, он все утрясет со знакомым копом. Как он смеялся вместе с Бадом, когда тот ему рассказывал, что торгует спиртным, не озаботившись получением всех нужных разрешений. Как предложил мне руку и сердце, просто чтобы избавить от необходимости возиться с продлением рабочей визы.

«Тебе надо решить проблемы с визой. Ты ее решишь. Я как спал, так и буду спать с тобой. От этого мы только оба выиграем». — «Дэнни, ты что, серьезно? По большому счету это ведь нарушение закона. А что, если через полгода ты меня возненавидишь и сообщишь в миграционную службу, что наш брак — фиктивный?» — «А что, если я через полгода пойму, что не могу без тебя, и мы проживем остаток дней вместе?»

Дэнни покончил с собой, и это сыграло полиции на руку.

А еще им на руку сыграло то, что я так и не увидела тела своего мужа. В глубине души я продолжала сомневаться в его гибели.

Обвинитель Робертс сгорает от нетерпения поскорее вызвать последнего свидетеля.