Бад прекрасно знает, как тут устроена судебная система. Таня, в отличие от него, — нет.

Карле удается добиться для них разрешения повидаться со мной в моей камере перед слушаниями. Из-за того, что я гражданка Ирландии и пресса уделяет процессу большое внимание, отношение ко мне особое.

Таня уже навещала меня в тюрьме и никак не может понять, почему я все еще за решеткой, почему никак не удается выйти под залог.

— Пойми, здесь все не так, как у нас, — объясняю я ей в сотый раз. — Таня, меня обвиняют в убийстве. У меня ирландский паспорт. Они думают, я сбегу. Выйти под залог тут вообще непросто, а уж в моем случае и вовсе нереально.

— Слушай, когда Нив… — начинает она.

Я ее прерываю.

— Я не готова сейчас разговаривать о Нив.

Я постоянно разговариваю с Нив.

Таня окидывает камеру взглядом и шмыгает носом. В костюме «Шанель» она выглядят здесь совершенно нелепо. А я тут как раз к месту.

Камера достаточно старая, тут есть настоящие прутья, узкая кровать с жестким матрацем, маленький стульчик, раковина и унитаз. Камера в тюрьме похожа на эту, только вместо прутьев решетки там глухие стены и стальная дверь с узеньким смотровым окошком.

По вечерам, когда я возвращаюсь в камеру из суда, я принимаюсь мерять ее шагами, покуда не начинаю чувствовать в ногах хотя бы какое-то подобие усталости.

От окна до двери — шесть шагов.

Шесть шагов. Шесть секунд. Потом я поворачиваюсь и иду в другую сторону. Затем снова поворот.

Я успела подружиться со стенами своей камеры. А с кем еще? Сейчас меня держат тут отдельно от остальных заключенных. В тюрьме публика подобралась пестрая: и молодые и старые, буйные и не очень. Имеются члены банд — девушки не моложе девятнадцати лет. Очень много чернокожих и латиноамериканок, но меньше, чем в мужских тюрьмах, — опять же, если верить статистике. Пару женщин посадили за убийство мужей. Обе уверяют, что это была самооборона. По крайней мере одна из них, по моим ощущениям, говорит правду.

Всех, кто сидит со мной, объединяет одно — они бедные. Кроме меня.

В течение дня, когда кого-то выводят, я краем глаза замечаю, как на меня поглядывают соседки-сиделицы, слышу, как они перешептываются.

Оно и понятно — я занятный экземпляр. Мало того что меня обвиняют в убийстве, так я еще завалила не кого-нибудь, а важную шишку. Может, я выгляжу прилично и достаточно приветлива, но внешность ведь обманчива. Мои сокамерницы не знают, что обо мне и думать. Из-за меня тут настоящий переполох. Атташе из ирландского посольства регулярно встречается с тюремной администрацией.

Пока суд США не признает меня виновной, с моей головы не должен упасть и волос.

В итоге меня посадили в отдельную камеру. Меня водят на прогулки, я перекидываюсь ничего не значащими фразами с другими заключенными в столовой. Тюрьму я представляла совсем не так. Никто не лезет с предложением дружбы, никто не обижает. Пока.

Мне дают книги. Думаете, я обрела в них утешение, особенно принимая во внимание то, чем я зарабатывала себе на жизнь на свободе? Сейчас у меня совсем не получается читать — пробегу пару строк глазами и теряю нить повествования.

Говорить не с кем.

Охранники держатся холодно. Отчужденно.

И они, как и я, в жерновах системы, лишающей нас всего человеческого.

Я в полном одиночестве.

Удивительно, сколько времени, оказывается, приходится проводить в молчании, когда совершенно не с кем поговорить.

Это угнетает.

Суда я жду с нетерпением — хочется поскорей уже услышать нормальных людей, быть среди тех, кто не будет смотреть на тебя так, словно ты грязь. Ну, если не все, то хоть некоторые.

— Ну что ж, тебе тут торчать недолго, — говорит Таня. — Мы тебя отсюда вытащим.

Если для этого достаточно лишь силы любви и воли, я буду свободна.

— Он нас всех обвел вокруг пальца, — говорит Бад. — Но судейских так просто не одурачить.

— Бад, — я печально качаю головой. — Тебе не кажется, что удача в последнее время обходит меня стороной?

Бад делает глубокий вдох. При таком освещении он кажется постаревшим (ха-ха, кто бы на моем месте говорил!), и я вижу на его лице крошечные красные звездочки сосудов, оставшиеся в память о тех временах, когда он сильно пил.

— Кого они вызовут следующим? — спрашивает Бад, чтобы снять напряжение.

— Начальника Дэнни, — отвечаю я. — Салли.

— Что ж, будет занятно послушать, как он станет выкручиваться, — хмыкает Бад.

Это и вправду будет занятно.

До Рождества две недели. Семья и посольство пустили в ход все связи, чтобы суд назначили как можно раньше, и мне не пришлось дожидаться его, как остальным, год-другой. И тем не менее, похоже, это Рождество предстоит отпраздновать за решеткой.

Перед уходом Бад наклоняется и шепчет на ухо так, чтобы не услышала Таня:

— Мы этого так не оставим. Как договорились. Он поплатится за то, что он сотворил с тобой. И за то, что он сделал с той бедной девушкой.

Мне очень хочется верить Баду.

— До меня дошли слухи о машине, — все так же шепотом добавляет Бад.

— Какой еще машине? — хмурюсь я.

— Которая стояла в тот вечер на дороге напротив твоего дома. Потом, после того как все случилось. Темный седан, затемненные стекла. Без номеров. Камер на этом участке нет, но я знаком с владельцами магазинов. У одного — чья лавка чуть дальше по улице, есть камера, которая как раз направлена в твою сторону. Я сейчас этим и занимаюсь.

У меня сердце уходит в пятки.

Кажется, я знаю, чья это машина и почему она была там.

Тогда

Когда Карла забирает меня с рынка, я немедленно ей рассказываю о странной встрече с человеком, называвшим себя Кейлом Хоули.

— Хоули, — задумчиво произносит она. — Знакомая фамилия. У меня сегодня во второй половине дня семейные дела, но я все равно покопаюсь — погладим, что удастся выяснить.

— Нет, Карла, — замотала я головой. — Ты и без того столько всего для меня делаешь! Есть у меня один приятель. Бармен, кстати. Он знает всех и всё. Я с ним свяжусь — потом.

— Ладно, если что-нибудь узнаешь, обязательно сообщи. Не нравится мне этот мужик. Появился откуда ни возьмись, полез к тебе с разговорами… Хорошо, что у него хватило мозгов сделать это там, где было много народа.

— Да он не то чтобы лез, — возражаю я. — До меня просто дошло, что он следил за мной.

Я ему это все в лицо и выложила. И знаешь, то, что он сказал о сослуживцах Дэнни… Карла, мне кажется, он знает, что происходит. Думаю, он в курсе, что по Дэнни велось расследование.

Карла некоторое время молчит.

— Видишь ли, Эрин, — наконец, произносит она. — Этот твой Кайл может быть из отдела собственной безопасности. Он может пытаться выяснить, что тебе известно. Такой вариант исключать нельзя, хотя он и не очень вероятен. По моему опыту, начальник участка Дэнни должен только радоваться, что теперь имеет право с чистой совестью прекратить расследование и обо всем забыть. Но в нашем случае все может быть несколько иначе. А это значит, тебе надо очень тщательно выбирать себе собеседников.

— Да он больно стильно одет для следователя ОСБ! Они как-то попроще… — Хотя, с другой стороны, разве я в этом разбираюсь?

Мы едем домой. Я храню молчание. Может, происходящее и отвлекает от мыслей о смерти Дэнни, но все же за последние несколько дней на меня навалилось чересчур много. Карла это прекрасно понимает.

Остановив машину возле моего дома, Карла поворачивается и говорит:

— Я не шутила, Эрин. Чуть что — звони. Я не раз и не два имела дело с полицией, — она поджимает губы так, что они образуют прямую линию. — Я знаю, Дэнни был полицейским, и, судя по всему, хорошим… Но… Эрин… Если полицейский подонок, то уж подонок стопроцентный.

Я послушно киваю, не зная, что сказать в ответ.

Захожу дом, вызываю лифт и, пока его жду, стою, упершись лбом в стену.