— Почему? — На этот раз в моем голосе звучит мелкая дрожь.

Он подходит и встает прямо за мной. Зеркало подчеркивает, насколько он больше меня, его тело нависает над моим сзади, достаточно широкое и сильное, чтобы полностью обхватить меня и заставить исчезнуть.

— Потому что сейчас моя очередь веселиться, — отвечает он, его голос на октаву ниже, чем обычно. — А ты не получишь от этого никакого удовольствия.

Он хватает меня за горло и притягивает к своей груди. Я вскрикиваю, испуганная и удивленная. Приподнимаюсь на цыпочки, чтобы попытаться ослабить его хватку на моей шее, но он держит крепко, а его вторая рука ложится на мой живот. Он прижимает меня к себе, заключая в свои объятия.

— Ты явилась на мой бой, — рычит он, зарываясь ртом в мои волосы.

— Я не знала, — защищаясь, говорю я. — Я была там только в качестве девушки для ринга.

Рука, лежащая на моем животе, перемещается к груди и грубо сжимает ее пальцами, заставляя меня вскрикнуть. Он резко дергает мой сосок, заставляя меня стонать. Я хочу верить, что это только из-за боли от все еще чувствительного пирсинга, но моя киска пульсирует от его прикосновений.

— Ты оделась как шлюха, — говорит он, сильнее сжимая мое горло. — Ты дефилировала перед сотнями мужчин, которые смотрели на тебя так, будто ты собиралась стать их следующей трапезой.

Он отпускает мою грудь и грубо наклоняет меня над раковиной, другой рукой перебирая мои волосы. Мое сердце бьется в ушах, наполовину от паники, наполовину от возбуждения. Возбуждение бурлит на поверхности. Я получаю от него ответную реакцию, как и хотела.

Я все еще не могу поверить в то, что происходит сейчас. Его руки на моей заднице, он берет подол моих шорт и засовывает их между бедер, пока они не сбиваются в кучу и моя задница не выставляется напоказ.

— Ты позволила им увидеть эту задницу, — он снова проводит рукой по моим волосам и использует свой захват, чтобы контролировать меня. Я не могу оглянуться и посмотреть, но я чувствую, как он ласкает мою задницу, прежде чем его рука шлепает меня.

От неожиданности я задыхаюсь, но он не ждет, пока я адаптируюсь. Его рука опускается еще два, три, четыре раза, чередуя левое и правое бедра, пока мои колени не подгибаются.

Он опускает руку ниже моих бедер и грубо притягивает меня к себе.

— Если ты еще раз отодвинешь свою задницу от меня, я не остановлюсь, пока ты не истечешь кровью.

Мой позвоночник напрягается, когда я чувствую, как что-то деревянное и плоское касается моей ягодицы, поглаживая меня от одного бедра к другому. Его присутствие угрожающе. Я не знаю, что это, но знаю, что это не то, что мне понравится.

Я пытаюсь сделать что-то отчаянное.

— Никс…

После того как я долгое время не использовал это прозвище, оно кажется чужим на моем языке, и в то же время оно кажется мне очень знакомым. Как будто я должна была произносить его каждый день на протяжении последних шести лет.

Деревянный инструмент отходит от моей кожи и спустя мгновение с силой шлепается обратно на мою задницу. Мой рот раскрывается в беззвучном крике, который прерывается еще одним ударом, приходящимся по другой ягодице.

Он использует мои волосы, чтобы прижать мое лицо к поверхности рядом с раковиной, и наклоняется надо мной.

— Не называй меня так. — Он говорит. — Никогда больше не называй меня так.

Он кладет то, что держал в руках — кажется, деревянную ложку или лопатку — мне на спину и гладит рукой мои ягодицы, ласка обманчиво нежная, когда он вбирает в себя мою разгоряченную кожу.

Его рот дышит напротив моего уха.

— Я шлепну тебя еще десять раз, а ты будешь считать. Если ты пропустишь хоть один раз, я начну сначала.

Он выпрямляется, берет деревянную лопатку и опускает ее мне на ягодицу, лишая дыхания, как и в первый раз.

— Нет? — Он хмыкает, довольный звук доносится из глубины его груди. Он получает от этого удовольствие, ублюдок. — Видимо, ты не хочешь, чтобы это прекратилось.

— О-один, — заикаюсь я.

— Слишком поздно, — говорит он и снова шлепает меня лопаткой.

— Один, — говорю я, на этот раз. Я едва успеваю произнести это слово, как лопатка снова опускается. — Два.

Я вскрикиваю, когда раздается следующий удар, моя задница болит. Счет его ударов вызывает у меня дежавю, возвращая меня к отсчету времени до нокаута.

— Три.

— Тебе понравилось?

— Ч-что? — спрашиваю я. — Четыре.

— То, как он пялился на тебя. То, как он пялился на твое тело, словно оно принадлежало ему. — Он рычит, эмоции окрашивают его слова.

Лопатка опускается еще дважды, и на этот раз я кричу.

— Пять… шесть.

Моя задница горит так болезненно, что, кажется, я не смогу сидеть неделю, но я чувствую себя как провод под напряжением. Возбуждение бурлит в моих венах, голова кружится. От его собственнического тона у меня сжимается живот, а из киски сочится влага.

Еще один шлепок.

— Семь. — Я задыхаюсь.

— Ответь мне, Сикстайн.

Он не должен был позволять или иметь право так произносить мое имя. Как будто оно принадлежит только его губам, только ему, вертится на языке с решимостью и властью надо мной, на которую он никогда не претендовал.

Я даже не могу вспомнить, о чем был его вопрос, поэтому молчу. Должно быть, он воспринимает мое молчание как согласие, потому что я вижу, как его глаза вспыхивают в периферии моих.

— Ты позволяешь кому-то смотреть на себя? Ты позволяешь им прикасаться к тебе? — я вздрагиваю от того, каким гортанным тоном он требует ответов, которые я ему, в общем-то, не должна.

Я опираюсь на плечо и смотрю на него, даже когда он не дает мне встать.

— Это ты назвал меня неверной шлюхой, так? Разве не так поступают шлюхи?

Я понятия не имею, откуда у меня взялась смелость спрашивать, бросать ему такой вызов, особенно когда речь идет о чем-то, что совершенно не соответствует действительности. Но я подначиваю его, бросая слова, которыми он жестоко обрушился на меня, обратно в его грубое красивое лицо.

Он снова прижимает меня к своей груди и яростно кусает за ухо. Его рука зажимает мне рот, заглушая мой ответный крик.

Он грубо проводит большим пальцем по моим губам, оттягивая нижнюю губу от моих зубов, а затем отпускает ее.

— Где этот умный рот был все эти годы? — удивляется он вслух. — Он вдруг стал очень привлекательным для того, чтобы трахнуть.

От его слов вожделение сразу же проникает в мою киску, но я борюсь со своей физической реакцией. Мои глаза сужаются, а рот разжимается.

— Почему бы тебе не попросить об этом Глорию? Я слышала, тебе нравится, что она может делать своим ртом.

Он одаривает меня антагонистической ухмылкой, и это выражение показывает, насколько он злой.

— Может, и попрошу.

— Тогда оставь меня в покое и пойди найди ее. Отшлепай ее по заднице до синевы. Иди и трахни ее.

Он снова прижимает меня к раковине. Отбросив лопатку в сторону, он шлепает меня по заднице рукой.

Он не делает паузы между ударами, нанося по одному на каждую ягодицу.

— Восемь, — задыхаюсь я. — Девять.

Другой рукой он обхватывает мое горло и перекрывает мне воздух.

— Ты думаешь, я делаю это, потому что хочу тебя трахнуть?

Он наносит самый болезненный удар по самой мягкой части моей задницы. Моя спина отрывается от поверхности стола, но он удерживает меня под собой.

— Десять, — задыхаясь, говорю я, полностью опустошенная.

Моя задница в синяках и опухла, моя киска пульсирует от возбуждения и отсутствия трения, и я борюсь с внезапным желанием задремать.

Он наваливается своим телом на мое, пока не покрывает меня полностью, как животное, собирающееся спариться со своей самкой. Его вес заставляет меня оставаться в сознании и быть готовой к любым пыткам, которые он планирует применить в следующий раз.

Вместо этого он обхватывает мою шею сзади и заставляет меня смотреть прямо вниз и прочь от него.

— У меня нет ни малейшего желания трахать тебя. — Он ворчит. — Если бы я хотел, ты бы уже лежала на полу лицом вниз, а моя сперма вытекала бы из всех твоих дырочек.