Но он не хотел.

Мы не виделись дольше всех с тех пор, как познакомились, и я скучала по нему. Я все надеялась, что он заберется на дерево, примыкающее к моему балкону, и проберется в мою комнату, чтобы поболтать, как он делал это в прошлом, но стук в окно так и не раздавался.

Теперь я могу видеть его затылок, прямую линию его маленьких плеч в костюме, наклон его носа, когда он поворачивается к гробу, — это первый взгляд на него, и я жадно впитываю его.

По обе стороны от него его мама в состоянии полной депрессии, а отец — жестокий и отстраненный. Ни один из них не делает ничего, чтобы утешить его.

Мне хочется встать рядом с ним и взять его за руку.

Слезы катятся по моим щекам, когда произносятся слова обряда отпевания и Феникс подходит, чтобы положить цветок на гроб Астора.

Когда он поворачивается, я мельком вижу его лицо. Он выглядит мрачным и более серьезным, чем я когда-либо видела его. Исчезло юношеское выражение лица, кажется, он постарел за одну ночь.

Когда церемония подходит к концу, члены семьи улучают момент, прежде чем гроб Астора опускают в землю. Его похоронят на территории родового дома, неподалеку от домика на дереве, где мы играли каждый день.

Его мама бросается к гробу, рыдая, и несколько женщин помогают ей дойти до дома. Остальные, естественно, следуют за ними, оставляя позади только Феникса, Роуга и Риса.

Он не двигается с места, где стоял во время церемонии, засунув руки в карманы костюма, и смотрит на гроб. Его друзья молча наблюдают за ним, прислонившись к ближайшему дереву и держась подальше от него.

Я не хочу говорить с ним в их присутствии, но что-то подсказывает мне, что они так просто не оставят его в покое. Когда я прохожу мимо, Рис кивает мне подбородком, и я нервно машу ему в ответ.

Не знаю, почему я волнуюсь, но по позвоночнику пробегает дрожь, которая говорит о том, что в воздухе витает что-то нестабильное.

Я уверена, что Феникс слышит, как я подхожу к нему, и, должно быть, он распознает мои движения, как я распознаю его, но он не оборачивается.

— Феникс.

Он поворачивает лицо, его глаза смотрят на меня через плечо, и дрожь, щекочущая мой позвоночник, превращается в ледяную полосу страха вокруг моего сердца.

Потому что я никогда раньше не видела такого взгляда в его глазах. На самом деле, я вообще никогда не видела его лицо таким. Его взгляд злобен, он пронзает меня насквозь, едва взглянув.

Он больше не похож на того мальчика, которого я знаю, и я в шоке от его злобного взгляда.

— Феникс…, — пытаюсь я снова.

— Какого черта ты здесь делаешь? — он требует, его голос резок.

— Что ты имеешь в виду? Ты думал, я пропущу похороны Астора? — спрашиваю я в замешательстве.

Его челюсть сжимается, когда он поворачивается.

— Я знаю, что ты не пропустила бы, — говорит он с беззлобным смешком. — Почему ты говоришь со мной?

Меня ранит его тон и смущает его ошибочный гнев.

— Я… почему бы мне не поговорить с тобой?

Он подходит ко мне и толкает меня на землю. Я приземляюсь на задницу и, резко вскрикнув, смягчаю свое падение ладонями.

Я слышу, как кто-то делает пару шагов в мою сторону, и замираю, когда Феникс говорит:

— Не лезь в это, Роуг.

— Мне жаль, — начинаю я, и слезы снова наворачиваются на глаза. — Мне так жаль…

— Я ненавижу тебя.

Он обрывает меня и произносит эти слова самым ледяным тоном, который я когда-либо слышала. В них нет ни тепла, ни эмоций, как будто он говорит с кем-то, кого действительно ненавидит.

Но я не просто кто-то, я его друг. Один из его лучших друзей, которого он видел почти каждый день в течение последнего года.

Осознание того, что мама была неправа и он действительно винит меня в смерти Астора, оседает в моем желудке, как тяжесть.

— Пожалуйста, Никс, — говорю я между всхлипами. Не знаю, о чем именно я умоляю, но я буду умолять, если это означает, что он простит меня.

— Я больше никогда не хочу тебя видеть, — выплевывает он, а затем повторяет с излишним акцентом. — Я тебя ненавижу.

Теперь моя очередь повторять.

— Мне жаль, я тоже любила его…

Он двигается так быстро, что я вздрагиваю и закрываю глаза. Когда я открываю их, он прижимает меня к себе, его лицо в нескольких дюймах от моего, и он усмехается надо мной.

— Заткнись, — говорит он. — Просто заткнись. — А потом, поскольку он и так не причинил мне боли своими словами, добавляет. — Я бы хотел, чтобы хоронили тебя, а не его.

Словесный удар оказывается настолько болезненным, что я зажмуриваю глаза. Он отрывается от меня и уходит, оставляя меня лежать на спине в десяти футах от гроба брата.

Я медленно сажусь, вытирая слезы на щеках окровавленной ладонью, без сомнения, наводя беспорядок на лице.

Когда вокруг тебя все рушится, это происходит быстро. Я прошла путь от двух лучших друзей до потери их обоих за одну неделю. От сердца, полного любви, до разбитого.

И от четкого представления о том, каким может быть мое будущее, к тому, что я понятия не имею, что принесет завтрашний день и как я переживу его без Феникса и Астора в моей жизни.

ГЛАВА 8

Феникс, 11–13 лет

Через месяц после нашей стычки на похоронах Астора отец Сикстайн переводит штаб-квартиру своей компании в Гонконг и переселяет туда свою семью.

Я больше не вижу ее до самого отъезда.

Проведя месяц до ее отъезда, тщательно избегая ее физически, а также уклоняясь от любых разговоров о ней, которые пытались завести со мной Роуг или Рис, я полностью оставил ее в прошлом.

Она больше не властвовала над моими мыслями и поступками так, как раньше, — ненависть, которую я испытывал к ней, прорвалась сквозь шоры моей одержимости.

Я заполнил это время тем, что стал чаще посещать занятия по дзюдо, встречаться с друзьями и вообще проводить как можно больше времени вдали от дома.

Жить там стало душно, мамино горе на каждом шагу сталкивалось с холодным отстранением отца.

Все усугублялось тем, что я был физическим напоминанием об Асторе, куда бы ни пошел. Я не раз доводил ее до слез, когда входил в комнату и она по ошибке принимала меня за него, даже несмотря на наши физические различия.

В одночасье я стал профессионалом в разделении своей жизни и вытеснении из нее Сикстайн.

Именно поэтому, когда в день ее отъезда я прокрался к одной из стен, разделявших наши владения, и заглянул за нее, я обвинил в этом простое любопытство, а не что-то другое.

Я мельком взглянул на нее, когда машина отъезжала.

Она оглядывалась на свой дом через окно заднего вида с тоскливым выражением лица. Должно быть, кто-то из родителей что-то сказал ей, потому что она повернулась назад к дому с улыбкой на лице, и на этом все закончилось.

Один последний взгляд, и она исчезла навсегда.

Или я так думал.

Следующие два года я жил как обычно. В конце концов я вернулся в школу через два месяца после смерти Астора. Я ходил на занятия, поднимался по карьерной лестнице в дзюдо, прочитал сотни книг и научился жить без брата.

Но на самом деле чаще всего я возвращался домой к злой пьяной матери, которая не могла встать с постели, и отсутствующему отцу, которого не интересовало ничего, связанного со мной.

Я изменился, мое сердце превратилось в бесплодную пустошь, где ничто не могло пустить корни и вырасти, пейзаж был совершенно пустынным.

Каждый день был еще одной хрупкой картой в хрупком карточном домике моей жизни, и я шел по нему вслепую, не заботясь ни о чем на свете.

За это время мне удалось не думать о ней, полностью отгородиться от нее, хотя победа оказалась пустой. Мне казалось, что мой разум превратился в снежный шар, и хотя я был уверен, что не пускаю ее внутрь, мысли о ней постоянно стучались в окна моего сознания, отвлекая меня своим шумом и умоляя впустить их.

Я не мог перестать думать о ней, как и не мог перестать дышать, во всяком случае не осознанно. Каждый день мне приходилось прилагать сознательные усилия, чтобы не впускать мысли о ней.