Другие люди с волшебным даром мало могли помочь ситуации. Но Паола, девочка, воспламеняющая взглядом, была готова сжигать заражённые дома со всей обстановкой. Король также отправил ее к границе. А Мауро, который мог превращаться в огнедышащего дракона, остался для этих целей в столице, на случай появления там заражённых.

Кстати, король недоумевал, почему среди такого большого количества людей с магией нет ни одного, исцеляющего болезни. Но дары распределяли, видимо, свыше, и такого никому не досталось.

Я теперь тоже сидела дома, и с малышами мы гуляли только в своем саду. Я старалась не общаться даже с нашей кухаркой, только с няней, конечно, я контактировала, этого было не избежать.

Леон и Марта уловили разлитую в воздухе тревогу и стали даже меньше проказить, притихли.

Марта полюбила лепить из глины разные фигурки, особенно хорошо у нее получались, как ни странно, собаки и кошечки, а люди пока были смешными, непропорциональными.

А Леон тоже нашел себе более-менее спокойное занятие — он начал учиться читать. У меня дома было мало книг, детских же не было совсем, но зато в моих книгах были иллюстрации, и этого хватало, чтобы заинтересовать ребенка.

Также мы я продолжала с детьми заниматься музыкой, добавила ещё к этим урокам пение, подобрала детские песенки, какие знала. В общем, мы все старались не поддаваться панике.

Чума дошла до столицы ещё через две недели.

Город закрыли на карантин, никого не впускали и не выпускали. Торговля совсем замерла. Люди чувствовали себя на осадном положении. Они избегали друг друга как могли. Музыкальные салоны и прочие мероприятия больше не проводились и Элиза теперь жила безвылазно в своем родовом замке за городом.

Вообще все, кто мог, ещё до начала карантина уехал из города. В деревнях было гораздо больше шансов на спасение. Именно скученность городов вызывала такие масштабные эпидемии. И мы с семьёй тоже в конце концов уехали в замок Луиджи. В церкви больше играть на органе было некому.

Жизнь в стране стала совсем иной. Ни торговли, кроме самого необходимого, ни развлечений. Люди не ходили в гости, не собирались вместе, боялись друг друга. Многие города были на карантине — въезд в город и выезд из него был запрещен. Время от времени сжигали дома и всю утварь заболевших. Эти печальные гигантские костры полыхали, как символ устрашения ещё живущим.

Крыс нещадно травили, они были главными врагами населения, так велели глашатаи, которые разносили информацию, как теперь жить и что делать нельзя под страхом смерти.

И при всем при этом люди собирались в церквях помолиться, ибо другой надежды, как на Бога, у них уже не было.

Смертей было очень много — трупы даже не успевали закапывать. Но трупы умерших от болезни часто просто сжигали, наплевав на религиозные обряды — никто не хотел к ним прикасаться, так что у Паолы в эти страшные дни было много работы.

Чума! — это было главным событием для всех, к этому стали привыкать.

Я жила в замке в вечном страхе за себя, детей и мужа. Хотя Луиджи сейчас редко покидал замок, все равно изредка у него находились неотложные дела и тогда я весь день была сама не своя. Если он был где-то, потом его одежду слуги сжигали, а его самого отправляли мыться, чтобы хоть как-то обезопасить остальных от этой смертельной заразы.

При этом были и выжившие от чумы. Единственные, кто не боялись общаться с зачумленными, это были доктора, они ходили в тех самых грозных костюмах с как бы большими клювами, защищающими их от заразы.

По мне так, быть чумным доктором — это было геройство. Но люди считали это обыденностью.

Что позволяло жить во всех этих условиях и не сойти с ума? Для меня это были любовь, дети и музыка.

Любовь к Луиджи было той опорой, которая помогала мне просыпаться по утрам и действовать в течение дня. Он очень поддерживал меня, он даже иногда шутил, чтобы разрядить обстановку. Луиджи был мужественным человеком, он не поддавался панике и принимал возможность своей смерти. Главное для него было — уберечь меня и детей. Наши чувства друг к другу нисколько не остыли, а наоборот, разгорелись ещё больше при осознании, что каждый день вместе может быть последним.

Я испытывала к нему особую нежность и теплоту, не могла им налюбоваться и наслушаться. Мы впитывали друг друга, как будто наши отношения только начинались.

Сколько нежных слов мы говорили друг другу! Сколько ласк у нас было, казалось, мы постоянно прикасаемся друг к другу, я как в самые первые месяцы наших с ним любовных отношений, целовала ему руки. А он целовал мои ножки, преклоняя колени передо мной. Это было очень интимно, это был наш с ним секрет.

Дети также были моими островками нежности и самой горячей материнской любви. Я много играла с ними, мы перестали гулять, поэтому детям нужны были подвижные игры и им было тяжело без смены обстановки. К счастью, замок был большой, там было где побегать. Леон и Марта уже сейчас были различны по характеру. Леон был более рассудительный и спокойный, а Марта — эмоциональная и импульсивная. Марте было интересно все вокруг, а Леон обычно выбирал какое-то одно занятия и занимался им часами. Их внешняя похожесть только оттеняла несходство характеров.

Каждый из близнецов по-своему радовал меня, я расточала им ласки неуемно, боясь, что их у меня отнимут в любой момент. Мои солнышки были смыслом моей жизни, я не боюсь так сказать. Это было продолжение меня и Луиджи, плод нашей с ним любви.

Я честно говоря очень баловала их. Луиджи старался их воспитывать, прививать им какие-то правила, а я им многое прощала и меня только умиляло, если они хулиганили. Марта часто бывала капризной, она знала прекрасно, что из меня можно было веревки вить. Как было не поддаться на ее манипуляции! Может быть, я была плохая мать, зато любви мои дети получали сполна.

Музыка — вот ещё одна опора на протяжении и прошлой моей жизни, и сейчас. Мой свадебный подарок — великолепный клавесин, не расставался со мной и сейчас, а я с ним.

Я много играла своих любимых произведений, адаптируя их для клавесина, как получалось. Бах и Моцарт очень неплохо звучали, надо признать. Зато более поздняя музыка была уже слишком фортепианной, там важна была сила звука и его особый колорит. Как ни странно, некоторые песни отлично звучали на клавесине, например, “Город золотой”.

И я стала теперь чаще сочинять сама, в своем собственном стиле. Это не была авангардная музыка, я подстраивались под своих слушателей, но это и не была старинная музыка. Это было нечто третье. Я не умела толком импровизировать, хотя на органе училась этому прилежно, все равно Луиджи это делал несравнимо лучше меня.

Я играла моим близнецам всякую детскую музыку, и некоторые пьесы Чайковского и Шумана, а также Мусоргского «Балет невылупившихся птенцов» в том числе. И свои собственные детские пьесы. Они меня очень внимательно слушали и потом обсуждали, про что именно играла мама. Оба ребенка были очень музыкальные и сами играли все лучше и лучше.